Витражные осколки

Сильва знает, кто за дверью, еще до того, как откроет. — Тебе давно пора спать, — говорит вместо приветствия, опираясь ладонью о косяк. Скай смотрит — у него очень выразительные глаза — и плавно подныривает под преграждающую путь руку. — Я не могу. После всего, что было сегодня. Сильва закрывает за ним дверь. Знает, как хороший солдат, что бой уже проигран — он слишком мягкий, когда дело касается Ская — но все равно пытается. — У тебя будут проблемы. Скай рассеянно дергает плечом. Сложно не обращать внимание, как он двигается — еще одна привычка с военных времен. Плавно. Естественно. Не глядя огибает угол неудачно стоящей тумбочки, о которую иногда цепляется даже сам Сильва; переступает скрипучую половицу. Слишком хорошо знает это место. И чувствует себя здесь в безопасности. Сильва видит это по расслабленным мышцам и доверительно ссутуленной спине; чувствует в ритме дыхания — за все эти годы успел выучить Ская от и до. — Никто не узнает, — отзывается, привычным жестом стряхивая челку с лица. И почему-то перебирает пальцами, почти беспокойно. — Я уже знаю, — нажимает Сильва. — И это тянет на двадцать кругов вокруг пруда. — Согласен, — слишком быстро отзывается Скай. Он фыркает. С самого начала же знал, что безнадежно — и почему-то эта мысль отдает нежностью. — Значит, я могу остаться? — Если я скажу «нет», ты уйдешь? — Нет, — улыбается Скай. И Сильва не знает, чего хочет больше: закатить глаза и фыркнуть «кого я воспитал» или зажмуриться от этой невозможной, сдавливающей ребра нежности. — Двадцать кругов, — напоминает, и Скай в ответ только кивает. Улыбается почти неприлично счастливо, будто он не остаться разрешил, а снова вылечился от яда сожженного. Скай тут же оказывается рядом. Наклоняет голову, чтобы вновь, как тогда, прижаться лбом ко лбу — до сих пор непривычно, каким высоким стал. Ладони оказываются на пояснице; пальцы цепляются за ткань, будто пытаются удержать — детская привычка; лезет обычно когда совсем все плохо и нервы держатся с трудом. Неудивительно — Скай сегодня слишком близко подобрался к тому, чтобы потерять любимого человека. Впервые — можно сказать; Андреаса не стало, когда он был совсем ребенком, наверняка даже не помнит. Сильва бережно гладит его по шее. Запускает пальцы в волосы — и тот жмурится, светлые кончики ресниц подрагивают. Он бы хотел, чтобы Скаю не пришлось такого переживать, никогда. Все бы отдал, чем угодно пожертвовал — если бы только было можно. У них общее дыхание. Скай усиленно пытается контролировать, но безуспешно — губы Сильвы печет неровным. Слишком много нервов, причина наверняка в этом. Он хорошо держался эти дни, Сильва им гордится — а сейчас расслабился, наконец отпустил себя, вот оно и лезет, так всегда бывает, знает по себе. Это нормально. Им просто нужно отдохнуть. Он отстраняется — почти с сожалением, но это не то, о чем хочет думать сейчас, вообще когда-либо. А Скай тянется следом; не хочет отпускать, и ладони на пояснице смыкаются еще крепче. Как будто ему снова десять и объятия с Сильвой его второе любимое времяпрепровождение, сразу после пряток. Хотя нет, даже в десять он не был таким контактным, оно усилилось где-то лет в пятнадцать — и об этом он тоже думать не хочет. — Я устал, — говорит мягко. Наверное, звучит непривычно — для всех, кроме Ская. — Да. Да, я понимаю, — отзывается сбито. Сильва не удерживается, бережно отводит падающую на глаза челку; говорил же, что нужно подстричься, первый же серьезный соперник использует против него. Ладони на пояснице разжимаются. Скай отступает — так неуклюже, как не двигался никогда в жизни. Будто ему физически тяжело это делать. И проскальзывает к кровати. Сильва выразительно поднимает брови. — Нет. Скай, уже опустившийся на край и принявшийся расшнуровывать ботинки, замирает. Поднимает глаза. — Нет, — повторяет Сильва, скрещивая руки на груди. — Тебе не кажется, что ты уже слишком взрослый для такого? Скай медленно выпрямляется. Смотрит — физически тяжело выдерживать его болезненный взгляд. — Пожалуйста. И позвоночник прошибает электрической волной от того, как это звучит. Сильва сжимает зубы и уперто качает головой. — Пожалуйста, Сильва, я… — голос срывается; пальцы до белого цепляются за его одеяло. — Я чуть не потерял тебя сегодня. Мне нужно, — беспомощный взгляд; сам, наверное, не понимает, что ему нужно. — Просто нужно, понимаешь? И надо возразить. Такое не в последний раз. Скаю пора начинать привыкать — Сильва не может. Он слабый, он разваливается на части изнутри, когда тот смотрит или звучит так. Он отводит глаза и говорит: — В последний раз, — хочет строго, но получается не менее разбито, чем у самого Ская. Сильва не хочет видеть, с каким выражением он смотрит. Проскальзывает к кровати. Раздевается по-военному быстро и скупо — обувь, штаны, футболка. Старается сосредоточиться на движениях. Не думать: смотрит или нет, конечно нет, зачем ему, какой вообще может быть интерес — но не может не замечать. Звуки замирают, слишком резко, неестественно; а потом снова возвращаются, так же рвано и неправильно, будто Скай спохватывается и снова начинает возиться со своей одеждой. Сильва не ждет его. Выключает свет и проскальзывает под одеяло. Конечно, Скай не ложится на другой стороне койки. Оказывается рядом. Устраивается так естественно, будто они совпадающие кусочки пазла. Сильва невольно задерживает дыхание. Чувствует — слишком ярко. В его жизни не так много прикосновений. Не связанных с боем — еще меньше. Скай спутывает их лодыжки. Утыкается носом в затылок. Шумно выдыхает — и по коже приятным теплом, и щекотная волна по позвоночнику, и волоски на шее встают дыбом. — Можно? — спрашивает шепотом, от которого еще одна волна. Так можно предлагать много вещей — и Сильва больно прикусывает язык за то, что такие мысли вообще приходят ему в голову. Откуда-то очень хорошо знает, о чем именно просит Скай. Кивает — голос сейчас просто подведет. На бок — там, где повязка — укладывается ладонь. Сильва с шипением втягивает воздух. — Больно? — пальцы резко отдергиваются; голос такой, словно больно самому Скаю. Он сжимает зубы. Кусает себя за щеку — до соленого привкуса. Рвано качает головой. Пальцы — такие осторожные, будто Сильва сделан из самого хрупкого, подернутого трещинами фарфора — снова дотрагиваются бока. Мысль невпопад: касался ли его вообще хоть кто-нибудь так? Нет. Нет, никогда. В горле сухо. Хочется сглотнуть, но он почему-то не решается — словно они делают что-то неприличное. Сильва пытается дать себе моральную пощечину: не будто, действительно неприличное. В его постели ученик; мальчик, который младше на несколько десятилетий; которого он растил как собственного сына. Который накрывает — все так же бережно — пальцами рану. А потом гладит самыми кончиками вокруг повязки, по контуру. И снова невозможная волна по спине. Сильва пытается думать: каким был бы Скай, если бы его растил Андреас? Более жестким. Целеустремленным. Не улыбающимся так, словно он зажег для него луну и повесил звезды, и не лезущем обниматься при любой возможности — Сильва не знает, как жил бы без этого, как вообще смог бы жить. Наверное, как слепой от рождения — даже не понимая, чем был обделен. Скай выдергивает его. Гладит кончиком носа по шее — не получается не дернуться; он сводит лопатки от щекотного ощущения — и коротко целует в затылок. И признается, в каким-то невозможном смешении искренности и смущения: — Я люблю тебя. Как будто Сильва не знает. Он шумно вдыхает. Касается ладони — той самой, что на ране — ласково проходится по костяшкам; мельком оглаживает большим пальцем шрам, неощутимый, но он и так наизусть знает, где тот находится. Укладывает свою ладонь поверх. Говорит то же самое, только жестами. В его возрасте произносить такие слова — трудно. Это в пятнадцать было легко признаваться в вечной любви, которая переживет все невзгоды; в почти сорок крайне неловко. Кажется прерогативой юности. Хотя, если быть честным, он и в пятнадцать такого никому не говорил. И в двадцать, и дальше. Не сложилось. Но Скаю важно это услышать. Он заслуживает этих слов. Заслуживает честности. — Я люблю тебя, — неловким эхом отзывается он. Чуть плотнее прижимает пальцы к его, пусть это и отдается болезненной вспышкой в ране. И получает еще одно короткое поглаживание по загривку — в этот раз, кажется, щекой. Скай его понимает. Скай знает, что он предпочитает говорить не словами, а поступками. И переплетает их пальцы. Наверное, это совсем перебор — как будто спутанные лодыжки и поцелуи в затылок были не. Но Сильва малодушно позволяет. Он почти умер. Скай столкнулся со смертельной опасностью для него. Они заслужили эти маленькие моменты нежности.