просто так

      Арсению тридцать семь, и он верит только в то, что его жизнь — цирк с конями, ни больше ни меньше.       Росший всю жизнь в глухой деревеньке на пять дворов, он жаждал большего, надеялся на лучшее — поступать в большой город его не отпустили, как и просто жить хотя бы в ближайший. Мать с отцом слишком беспокоились, да и в хозяйстве помощь лишней не была — так он и сидел в женихах, любую свободную минуту проводя в лесу, в тишине и покое, вдали от деревенской суеты.       Поэтому, наверное, так вцепился в возможность сбежать, когда познакомился с городским, приезжавшим к ним на отдых несколько раз — вот только ласковые слова и трепетные обещания испарились вместе с этим пройдохой, стоило ему узнать о случайно заделанном ребёнке. Арсений лишь тихо вздохнул, выслушал упрёки в свой адрес и решил, что если жить для себя ему не суждено, то будет хоть отрада в лице крохи, его личного нечаянного счастья.       Вообще всё счастье в жизни Арсения было нечаянным — и Антон в том числе.

***

      Антону двадцать девять, и он не верит уже ни во что — что ещё остаётся пожарному, потерявшему семью в огне.       Его Ириске было всего двадцать два, когда она задохнулась в дыму и сгорела из-за пьяного соседа, случайно поджёгшего свою квартиру. Его так и не родившийся сынок погиб тогда же. Антон не знал — был срочный вылет, тушили серьёзный пожар, угрожавший небольшому городку. Он помнит, как измотанный вернулся в сгоревшую квартиру, узнал обо всём и потом рыдал, забившись в угол серого больничного коридора.       Даже похоронить Ириску нормально он не смог — было просто нечего.       С тех пор он больше не плакал, сурово и молчаливо взирая на всех вокруг даже спустя несколько лет — никто из товарищей его не трогал и в душу не лез. Пытались вразумить его поначалу, успокоить тем, что Ирка не была ему истинной, значит, сердце болеть не должно — встретит своё и забудется горе. Антон лишь утробно рычал, обнажая клыки и заставляя тем самым трепетать доброжелателей.       Арсения он встречает случайно, нечаянно — они не планировали посещать ту деревеньку, но их с командой провиант пропал, и холодным оголодавшим пожарным пришлось просить помощи. Антон бросал на глубоко беременного и почему-то одинокого омегу быстрые взгляды, неуловимо чувствуя какое-то притяжение — всё его нутро горело, как в эпицентре самого страшного пожара, но он лишь одёргивал себя: он помнит и любит свою жену, пусть даже потерянную; он всё ещё носит в кармане её фотографию. Он не станет заглядываться на чужого омегу, пусть даже на том и не чувствуется альфьей печати — видимо, кто-то поматросил и бросил — это не его, Антона, проблемы.       Арсений, тем не менее, зачем-то присаживается ближе — глаз не поднимает, но мнёт в руках какие-то синие, под цвет его глаз, цветы. Антон наконец отчётливо слышит пробирающий нутро сладкий омежий запах — расцветшая вишня, из-за которой в уголки глаз набегают слёзы. Всё детство он провёл с сестрой у бабушки в деревне, где помогал по хозяйству и много хулиганил, за что часто получал по ушам — и отчётливее всего он помнит вишнёвый бабушкин пирог и долгие чаепития под шум старого радио.       Ириска, вопреки прозвищу, пахла дикой сливой и на Антонову полынь первое время морщилась. Арсений же, кажется, дышит рядом с Антоном полной грудью, оставив в покое цветы и взявшись за чашку с мутноватым чаем. Они оба молчат, но не чувствуют напряжения, погружённые в неясные ощущения.       Антону бы пойти помочь друзьям, но те пока добывают лопаты и собирают жрачку в уцелевшие рюкзаки — позовут, когда выдвинутся обратно в лес навстречу огню, а пока можно и отдохнуть.       Уютное молчание, правда, длится недолго — совсем скоро Арсений подрывается со своего места, бросив чашку и вместо этого схватившись за живот. На его лице читаются растерянность и испуг, Антон внимательно смотрит, смутно понимая, что что-то не так. Схватки? Или что-то страшнее и хуже?       — Началось, кажется, — сообщает омега в пустоту, не обращаясь ни к кому конкретному, пытается выровнять дыхание, но мешает лёгкая дрожь. — Сука, как же вовремя!       Он шарит невидящим взглядом по пространству вокруг себя, пока не ловит взгляд Антона, и голубые глаза загораются пугающим альфу озарением.       — Антон, — со слышимой мольбой начинает Арсений, — мне нужно в город, в больницу. Тут всего час езды, но нужно улизнуть тихо и быстро. Я не могу рожать здесь, я боюсь, я...       Антон лишь кивает, подспудно понимая — оставить омегу в такой ситуации он всё равно не сможет, не после того, как не смог спасти жену. За пару часов ничего серьёзного не случится, самые большие очаги они потушили ещё ночью, поэтому они находят мотоцикл, Антон устраивает Арсения в коляске, убедившись, что тот прихватил документы и необходимые вещи, и они быстро уезжают по лесной дороге, пока остальные заняты хлопотами.       На что Антон не рассчитывал, вслушиваясь в дерущие душу крики и громкое дыхание, так это что ситуация решит ухудшиться именно сейчас — дорогу заволакивает дымом, и Антон заботливо мочит пелёнку водой из фляжки, чтобы прижать её к носу Арсения и не дать ему надышаться этой мерзости.       Лишь когда альфа видит впереди горящие деревья, он останавливается намертво, руками вцепившись в мотоцикл.       — Надо возвращаться, — говорит он спокойно, стараясь не выдать беспокойства, но тяжело дышащий омега отчаянно качает головой, хватается за его локоть и сжимает в пальцах.       — Осталось совсем чуть-чуть доехать, — возражает дрожащим голосом, срываясь в конце на крик, и тужится, взмокшим от натуги лбом оперевшись на Антоново плечо. — Пожалуйста, миленький, довези.       — Дурной совсем? — повышает голос альфа, но не отстраняется, наоборот даже — гладит успокаивающе по тёмным вьющимся волосам. — Не видишь, что там впереди пожар разрастается. Мы не доедем.       Они не сговариваясь переходят на «ты», даже не заметив этого.       Арсений смотрит умоляюще своими глазами на мокром месте — Антон хмурится, противится, но сдаётся всё же: сплёвывает раздражённо на дорогу, суетливо тянется к вещам, вытаскивает огнеупорное одеяло и кутает в него омегу, как в кокон.       — А как же ты? — спрашивает Арсений между схватками, на что Антон только качает головой и, повязав лицо смоченным полотенцем, даёт по газам. Он успеет — пусть получит ожоги, отравится дымом. Это его работа и долг — не только служебный. Запоздало он понимает, почему так среагировал на эту сладкую омежью вишню.       Нашёл своего истинного, обрёл своё счастье — случайно, нечаянно и так внезапно. Если ему придётся умереть сегодня, то пусть это будет ради этого омеги, которого он едва знает и, конечно же, ещё не любит, но подсознательно понимает — полюбит. И Арсения, и ребёнка от чужого альфы — по-другому и быть не может.       Только бы слезла с шеи совесть, вгрызающаяся в сердце — Антон надеется, что Ириска его простит за желание надеяться на новое счастье.       Он страдал так долго, что уже и не помнил, как ощущается это самое счастье.       — Антон! — зовёт его Арсений, когда они почти доезжают до моста и границы пожара. За рекой безопасно, за рекой они будут спасены, но альфа отвлекается на голос, дрожащий из-за слёз, на цепкие пальцы, высунувшиеся из-под одеяла, чтобы схватить его за локоть. — Антон! Нам нужно остановиться! Пожалуйста!       — Посреди пожара?! — кричит в ответ Антон и вновь набирает скорость. — Потерпи немного.       — Не могу! — слышится в ответ. — Я бы рад, но больше не могу! Головка выходит, мне нужно...       За треском падающей массивной ветки не слышен очередной крик, но дорогу так не ко времени перекрывает, и Антон, ругаясь, останавливается, чтобы убрать препятствие — точно останутся шрамы на руках потом, но он думает не об этом. Ему нужно успеть довезти Арсения хотя бы до реки, принять роды, что само по себе страшнее любого пожара, а после довезти омегу до города и оставить его там, чтобы потом вернуться — потушит это адское пламя и вернётся, заберёт их к себе, потому что расстаться теперь будет смерти подобно.       Арсений хнычет, почти в бреду просит Антона помочь — тот слышит страх в голосе, но и ему самому тоже страшно.       — Помоги, помоги мне, я больше... — в кратких перерывах между схватками пытается говорить Арсений, вряд ли понимая, что так только теряет кислород и силы. — Не могу больше, Антоша, пожалуйста... Помоги, помоги...       Антон лишь умоляет его держаться, когда наконец выезжает на горящий мост — молится, чтобы тот не разрушился под ними, жмёт на газ изо всех сил, но наконец выезжает за реку, останавливает мотоцикл и выпрыгивает из него почти сразу, подлетая к совсем ослабшему и стонущему от разрывающей внутренности боли Арсению.       Наскоро, запинаясь, стелит одеяло на влажной траве, вытаскивает омегу из коляски, осторожно укладывая — с опаской стягивает с него уже приспущенные штаны и бельё, промокшие от крови, разводит стройные ноги в стороны и сжимает зубы, как делал всегда перед очередным сражением с огнём.       — Дыши, пожалуйста, — просит Антон, ласково оглаживая внутренние стороны Арсовых бёдер. — Не сбивайся: вдох, выдох, вдох.       — Я не могу, я так устал, я... — тараторит Арсений, выгибаясь от боли на очередной схватке, и слова тонут в крике.       — Можешь, конечно можешь, ты у меня большой молодец, — увещевает Антон, и Арсений больше не спорит, только тужится из последних сил, задыхаясь от боли.       Антон ловит ребёнка в дрожащие руки, тут же заворачивая в пелёнку, чтобы не простудить кроху на ночном холодном воздухе, и укладывает Арсению на грудь, пока вновь лезет в вещи в поисках чего-нибудь острого.       — Это девочка, омега, — слышится шелест усталого сорванного голоса, когда Антон наконец разбирается со складным ножом и перерезает пуповину, позволяя себе выдохнуть. У них троих был долгий и очень тяжёлый день.       Арсений сидит по-турецки рядом, качая малышку в своих руках, и альфа, утонувший в облегчении, как в пуховом одеяле, склоняется поцеловать омегу в ещё горячий лоб, а после целует и девочку, на которую, вопреки всему, не может наглядеться.       — Не уходи, — шепчет Арсений безнадёжную отчаянную просьбу, зная, что Антон не сможет теперь ему отказать — тоже почувствовал в нём своего альфу. Поэтому доверился, поэтому потянулся к нему, поэтому теперь вверяет ему свою и дочкину жизни, понимая — не подведёт.       Антон вспоминает яркую Ирискину улыбку, её тёплые руки, обнимающие Антона за талию, потому что выше не доставали — вспоминает и тихо прощается, обещая, что не забудет.       — Не уйду.