«я всё равно люблю всё, что ты с нами сделал я всё равно люблю всё, что творил ты со мной шаля всё равно люблю всё, что не земля всё, что не земля…»
Обыкновенная ночь в Школе Литвиновой: снова кто-то пытается умереть. В заплёванном закутке под лестницей пахло сыростью и почему-то мусоропроводом, и Горбатая откровенно не знала, почему здесь так часто стайками тусовались девчонки. А сегодня и вовсе разворачивалась непривычная этому места сцена: в лучших традициях сказок, с мертвой девкой и рыцарями. Она представила себя и Костью в доспехах и ей стало смешно. Алина старательно отводила взгляд и путала в голове мысли. Она смотрела на носки своих кроссовок, на обшарпанные ступеньки и свет в конце коридора: куда угодно только не на непривычно-суетливую старосту десятой группы. — Ты так и будешь там стоять?! Помоги поднять! Голос Купер истеричный, резкий, как будто она готова сорваться и побежать куда-то прямо сейчас. На самом деле Горб и сама была не так уж и далека от бегства. Но в мутно зеленых глазах плескалась такая неподдельная тревога и ужас, что девушка молча подхватила бессознательное туловище Малой, стараясь не обращать внимание на то, как бережно Костья держит девчонку за шею. Убийственно медленно они потащились по этажу, в четыре руки удерживая корпус нарвавшейся на неприятности Кузнецовой. На холодное «уронишь — оторву руки» от своей старосты Алина даже бровь поднимать не стала, судя по прерывистому дыханию, девчонке было крайне хуево, и волнение Каспера можно было оправдать. Коричневая старая дверь в коридоры больничного крыла рассохшаяся, повидавшая на своём веку куда больше, чем они сами. Алина пнула ее от души, держа ноги полумертвой новенькой. Дверной косяк стыдливо заскрипел, пытаясь скрыть в темноте этажа щербины облупившейся краски. Девчонка на руках дернулась, и Купер что-то успокаивающе зашептала. Алина медленно моргнула, видение не исчезло. Зато к их странной, похожей на каракатицу, тени, присоединились еще две запыхавшиеся. Одна из них судорожно махала руками, другая — пыталась за ней поспеть, прижимая руку к боку, как после долгого бега. — Мы не нашли ее! Купер хмуро оглянулась на Бунину через плечо: — Я заметила. Проня ахнула, протягивая ладонь к кровоподтекам на лице девчонки, но коснуться не успела. Костья щелкнула зубами у самых ее пальцев, осторожно перехватывая растрепанную макушку Бэллы. — Это вы о ней так позаботились?! — Ксюша, хуйню перестань говорить, — одернула ее Настя прежде, чем Каспер успела ответить, а Алину осенило. Забота. Никак по-другому эти взгляды и прикосновения истолковать было нельзя. Что-то далекое, неощутимое, но смутно-знакомое. Как будто в ее жизни тоже было такое раньше. Расплывчатые не-воспоминания о том, как с ее лица убирают волосы или спрашивают что-то, смягчая тон, были настолько смутными, настолько нереальными в голове, что Алина не могла понять, что из этого правда произошло, а что приснилось ей в мертвой тишине их общей спальни. Закушенная в беспокойстве губа, татуированные пальцы на сгорбленной спине: Костья по-настоящему тревожилась. Не так, как за любую из них при очередном взрыве манямирков. Это так, всего лишь бастарды, приблуда. Хлопок по плечу, совет, но такой взгляд — никогда. Купер нельзя здесь ни горбиться, ни хромать, но вот новенькая нарвалась на очередную пакость, и почва шатается под ногами их железной девы, их всегда знающей что делать старосты. — Потом потреплетесь! Давай, Алина, дальше пошли, — словно в подтверждение ее мыслей, Каспер потянулась дальше по коридору. Забеспокоившаяся ни с того ни с сего Бунина вдруг преградила им путь, но опять ничего не успела сказать. — Так-так-так, — улыбаясь из темноты, будто кралась все это время, осторожно выступила Ксюха Милас, — Чип и Дейл спешат на помощь? Проня ойкнула. Алина проследила за тем, как лицо Костьи обратилось в непроницаемую маску: — Свали. Бритоголовая девчонка лениво оттолкнула Настю и присвистнула, разглядывая скукорженную на их руках Бэллку. Судя по ее хрипящим выдохам и побелевшим пальцам Каспер, староста десятой с силой сжала шею и спину девчонки. — Снова тащите лечить свою недоразвитую? Не надоело с ней возиться, Кас? — Не твое дело. Мы говорили об этом, следи за своими, делай что хочешь с Горой, а моё не трогай, — Костья сузила глаза. — Я всего лишь хотела облегчить нам всем жизнь, — деланно-невинно захлопала Милка глазами, кривляясь, — Вы разве не пытались от нее избавиться не так давно? Горб с нарастающей тревогой заметила, как лицо Купер превращается в жестокое и холодное. У неё бы, наверное, случилось воспаление лёгких, если бы девушка вот так на неё посмотрела. Староста десятой группы даже не пыталась подражать слащавому тону Ксюхи, льдом в ее голосе можно было заморозить половину Школы. Прокофьева, прячущаяся за спиной Горб, беспокойно выдохнула ей в затылок. — Моя группа не нуждается в твоей помощи, и мы сами будем решать, от кого нам нужно избавиться. — Хватит, Костя, — почти промурлыкала Милас, словно наслаждаясь накалившейся обстановкой полутемного коридора, — Нахуй этот пафос. И нахуй эту девчонку, она портит расстановку сил в команде. Есть деловое предложение. Хочешь оставить ее — хорошо, но боеспособность ее мы понизим, разрешаешь ты это или нет. — С каких пор ты мне диктуешь?! — С тех самых, как Горохова стала терять место. Я не позволю всякой шобле-ёбле портить ей жизнь. Школу уже не один день волновали слухи о новой протеже Дмитрича, делавшей в клетке успехи, но Горб даже не подозревала, что их Малая может вытеснить кого-то из устоявшейся команды. Туда не попадали спортсменки, там вымещали агрессию, и тот, кто активно делал это в рамках тренировок, причислялся к ряду «лучших». Местный тренер обладал железной волей дрессировщика и, несмотря на проплешины и на редкость громкий голос типичного физрука, был неплохим детским психологом. Команда ММА из Школы малолетних преступниц участвовала в выездных соревнованиях вместе с коллективами социально успешных подростков и часто даже привозила победы. На драки в стенах Школы у них не было ни сил, ни времени, ни мотивации. Литвинова молча благодарно аплодировала, а Дмитрич закрывал гештальты детской мечты стать хорошим учителем. Алина затаенной злости и горечи в голосе Ксюхи не удивилась вообще. Об их с Горой собачьих отношениях болтать перестали давно. В девятой группе под диктаторскими правилами Милки печатью жирнело правило «Ане Гороховой можно все, и если вы с этим не согласны, вас загрызет скуластая злая староста». А теперь, значит, Кузнецова ей наваляла. Ситуация пахла плохо. В последний раз такое закончилось заточкой и газетными заголовками о «небывалой жестокости девочек-преступниц». Староста девятой группы сделала пару шагов к ним. Костья дернулась и зашипела, пряча на груди Бэллино лицо. — Отойди. Милка скрестила руки на груди, усмехаясь: — Да ладно, чё ты, мы поиграем. — Я на ебле твоём поиграю, если не отойдешь, — не выдержала Алина, — Просто уйди. Костья быстро метнула в ее сторону взгляд из-под ресниц, и Горбатая могла поклясться, что видела там намек на благодарность. — Ути, какие все нервные. На соседнюю с Анькой кровать ее хотите положить? Соседство быстро прекратится, я гарантирую. К счастью, не все в твоей группе такие несговорчивые… — На что ты, блять, намекаешь?! — Купер повысила голос. К ней тут же резво подскочила молчавшая до этого Бунина и горячо что-то зашептала на ухо. Алина, поудобнее перехватив ноги Кузнецовой, не отрывала пристального взгляда от Милас, скучающе разглядывающей тело девчонки. В глубине ее зрачков было темно. Так же темно, как в коридоре спящего больничного крыла. Так же темно, как у самой Милки под ребрами. Темно, мокро, холодно. Не девушка — олицетворение мерзкой осени, сырой и злобно-хмурой. — План меняется, — отчеканила Костья, едва Бунина закончила ей что-то объяснять, — Алина, мы уходим. Горб сделала маленький шаг назад, наблюдая за реакцией Ксюхи. Та лучезарно улыбнулась, показывая зубы. Глаза Купер превратились в щелки: — Не заставляй меня делать то, о чем мы обе пожалеем, Милка. Она не вернется в команду, я даю слово. Но если ты или твоя шушера тронете кого-то из моих еще хоть раз, это закончится плохо. — Договорились. Бунина присвистнула, но, заметив напряженные гляделки старост, вжала голову в плечи. Из больничного крыла десятая группа уходила в полной тишине.***
Ни одно утро на памяти Гончаровой не было добрым, и это не стало исключением. Она подтянула к себе ноги, прижимаясь боком к холодному стеклу подоконника. На площадке мелькали фигурки в одинаковой спортивной форме. Храните ангелы и демоны хронические буквы в медицинской карте за то, что в утренних пытках она может не участвовать! Наташа поймала полный зависти взгляд Митрониной и с фальшивой улыбкой ей помахала. Девчонка чертыхнулась и продолжила приседать. Смешные они, люди на утренней зарядке в -7. Девчонки рядом приторно шутили про то, о чем другие даже не говорят, и она особо не прислушивалась. У нее выдался насыщенный месяц, который она сама старалась по максимуму забить какими угодно делами — лишь бы перестать думать. Помочь кому-то с макияжем? Договориться с Алиной об очередной бабочке на пояснице? Сделать домашку от Третьяковой? Не пропустить ни одного занятия с психологом? Пожалуйста, что угодно. Нет, она не собиралась выбрасывать случившееся из головы, но и жалеть себя тоже не собиралась. Гончарова научилась засыпать в одиночестве. Особенно когда оказалось, что с ее кровати открывается прекрасный вид на кровать Кузнецовой, если сесть, откинув голову на спинку. Девушка боролась с собой до последнего. Боролась и не спала, когда в комнате темнело и из звуков оставалось только размеренное несинхронное сопение. Но что-то теплое толкалось в груди. И оказалось, что бесполезно выть, бесполезно считать до ста. Она пробовала, и в спасительный сон не проваливалась. В каждый нерв врезалась пустота, предъявляя громко смертельный счёт. Тик-так, она больше не держит твою руку по-дружески, тик-так, ты привязалась к человеку без повода, тик-так, ты никому не нужна. Сырой рассвет теплился за окнами, а Наташу невидимая рука била под дых несколько ночей подряд, когда она, все-таки поднявшись, гипнотизировала разметавшиеся по подушке бледные конечности Бэллы и ее странно отросшие волосы. Гончарова помнила, что они жесткие и невероятно щекочут, и успевала представить, как тяжело раньше Кузнецовой было плести из них косы, про которые девчонка рассказывала, потому что волосы ее были непослушные. А потом Малая впервые не пришла ночевать в комнату, и Наташа не смогла заснуть, прислушиваясь к коридорным шорохам, глотая сопли и слезы, потому что кровать Купер тоже осталась пустой в ту ночь. Это было вчера, а сегодня Гончарова сама ночевала в чужой спальне. Девушка поднесла к глазам зажигалку. Близко-близко, так, что медь плескалась в пламени, отражаясь в почерневших зрачках. — …а потом Милка проломила новенькой голову, и… — Че? Повтори! Наташа развернулась так резво, что чуть не слетела с подоконника. Толпившиеся рядом девки удивленно переглянулись. — А ты не знаешь? Гончарова дернула плечом. — Это же из твоей группы девчонке сломали позвоночник… — Ты же сказала голову! — рявкнула девушка, спрыгивая с насиженного места и швыряя в обалдевшую подругу зажигалку. — Да кто их там разберет. Все по-разному говорят. Стало паршивенько. Грудь сдавило, и показывать равнодушие было уже не так просто, как пару минут назад, но Гончарова только шумно выдохнула и неестественно улыбнулась. — Ну да, да… Она развернулась и ушла. Пока не наговорила лишнего, пока не сорвалась и не начала трясти девушку за плечи, выпытывая, спрашивая, что значат ее слова. Сорвалась, быстрее, по ступенькам вниз и вниз, пока прохлада подвала не вплетется в волосы, не освежит и не остудит. Прижалась спиной к холодной стене и сама не заметила, как сползла по ней на пол, хватаясь за шею. —О, господи… Разрешила себе только минуту понервничать. Быстро одернула футболку и жилетку, пощипала себя за щеки, вызывая румянец. И по лестнице вверх. Пусть все окажется нескончаемым и дурным сном…***
Две кровати в углу спальни десятой были сдвинуты, образуя одну большую лежанку, рядом с которой мерно булькала капельница. Тумбочка была завалена коробочками и ватой. — И вот когда ты придешь в себя, я научу тебя играть в шахматы, потому что каждый член общества должен освоить «спертый мат», и дело не в спизженном из спортзала матрасе, потому что… Бунина восседала в центре на груде подушек как курица-наседка. Завернувшись в плед так, что была похожа на бедную крестьянскую девочку из ебнутых русских сказок, она с умным видом монотонно вещала очередную ересь другому завернутому в одеяло телу. — Что случилось? Гончарова осторожно прикрыла за собой дверь, пытаясь выравнять дыхание после стремительного подъема по лестнице. Растрепавшиеся длинные пряди липли к красным щекам. Настя развернулась и раскинула свое одеяло как крылья, прикрывая вторую часть кровати, но, узнав Наташу, снова превратилась в матрешку, оборачиваясь пледом как платком. — Если хотите помочь этому ангелочку с отклонениями выжить, отправляйте смс-сообщения с текстом «милас сдохни» на короткий номер 555, — хмыкнула девчонка, — Тебе случайно шахматы не интересны? Наташа проигнорировала ее вопрос, подходя ближе. Сердце сделало кульбит. Бэллка выглядела плохо. Разбитая губа и переносица выделялись запекшейся кровью на еще более бледном, чем обычно, лице, корпус был плотно перевязан бинтами, а костяшки разбиты до мяса. По рукам струились лиловые разводы и воспаленные бордовые кровоподтеки. Из левого предплечья торчала трубка капельницы, а на затылке темнела неровными краями гематома размером с ладонь. Чтоб отвести взгляд, пришлось приложить усилия. Наташа уставилась на свои дрожащие, словно у старухи, руки, попыталась сжать кулаки, но пальцы словно одеревенели. Она всхлипнула и отчаянно, как маленький ребенок, вцепилась в свободную, непривычно слабую ладонь Кузнецовой. — Эй, осторожно! — возмутилась Бунина, — Ее нельзя трогать руками! Гончарова с сожалением выпустила неподвижные пальцы и обернулась, смаргивая непрошенные слезы. Если б она осталась сегодня в своей кровати, она не пропустила бы этого! — Что с ней? — Классика: ребра, глубокий сотряс и внутреннее кровотечение. Мироновна выражает серьезные надежды, — Настя нахмурилась, мельком глянув на часы, — Через час должна притопать сменить капельницу. — Почему она здесь? Бунина пристально оглядела комнату, свесившись вниз головой, заглянула под кровать и доверительно сообщила: — Враги везде засели. Каспер поставила ультиматум: Малая будет лечиться только здесь, или мы все переедем в больничное крыло. Хорошо, что ее послушали. Гончарова потерла переносицу, она ощущала, как нарастает внутри бессильная злоба. В комнате пахло лекарствами и немного кровью. Удивительно, что остальные девочки смиренно это терпели. — А ты чего не на физре? — Я дежурю, — невозмутимо запахнула плед плотнее Настя. — Чего? — Де-жу-рю. От Малой нельзя отходить, днем меняемся с Горбатой, Асей и Проней. После ужина и до утра только Костья. Наташа прочистила горло, борясь с избытком ненависти и злобы. Взгляд ее остановился на бледном лице Бэллы. Бунина смотрела на нее с любопытством и легкой растерянностью. Девушка склонила голову набок и прищурила затуманенные непонятной эмоцией глаза, потом щелкнула пальцами. — Вернусь завтра вечером…***
По оконному стеклу барабанили уже осточертевшие за день капли, будто старавшиеся пробраться в скудно отапливаемое здание. Кузнецова в ее руках заворочалась. Ночами она испуганно металась в кровати, когда ветер особенно свирепел, и бросал голые ветки шумящих деревьев в окно комнаты. Каспер мысленно отметила, что завтра нужно попросить отпилить хотя бы часть под предлогом недостаточности света. Костья аккуратно перебирала отросшие Бэллкины волосы, уложив ее голову себе на колени. Она гладила ее спину и поясницу, угадывая позвонки под эластичными бинтами, потом задремала, руки потяжелели, но даже на грани со сном она не теряла с девчонкой тактильного контакта. Каспер то проваливалась в сон, то просыпалась, ощупывала плечо Малой, слушала ее сонное, наконец-то ровное дыхание, и снова засыпала. В какой-то момент она заснула по-настоящему крепко, и проснулась от запаха сигаретного дыма, с больной головой и пересохшим ртом. От недосыпа у старосты десятой группы было серое лицо, под глазами залегли ужасные синяки, губы обметало, она выглядела как живой покойник, но почему-то была уверена, что бессонные ночи поспособствовали выздоровлению Кузнецовой. Ася, которую она сменила после ужина, доложила, что капельница больше не понадобится, а Мироновна «сказала что твоя умственно отсталая собачка выздоравливает». От внезапно нахлынувшей радости Каспер даже не отреагировала на «умственно отсталую собачку». В спальне десятой горели только настенные лампы, девчонки переругивались, обсуждая совершенно провальную игру в шахматы Буниной и Прони. Костья поморщилась, ладонью уже привычно проверяя Бэллкин пульс и температуру. С дальней от импровизированной лежанки кровати на нее хмуро поглядывала Петруха, но Костья игнорировала ее взгляды и пресекала любые попытки заговорить под предлогом занятости. Настя все поняла и только молча смотрела глазами верной, преданной собаки. — Вы не могли бы заткнуться? — попросила Каспер миролюбиво, — У меня болит голова. Это всех касается. Бунина Настя изобразила, как она запирает свой рот на замок и выбрасывает ключ. Купер закатила глаза и пальцами принялась расчесывать отросшие волосы Малой, избегая прикосновений к гематоме на макушке. «Что за хуйню я к тебе чувствую?» — подумала она в который раз. Не знающие ни жалости, ни надежды девчонки по началу таращились на нее непривычно, Ася обиженно надувала губы, но возмущение притупилось, закрылось под тяжелыми взглядами Костьи «попробуй возразить». Они не обсуждали это, но в самом громком молчании всё становилось ясно. Ясность была в том, что она проводила все свободное время в комнате, в том, что установила за Бэллкой дежурство, в том, что придумывала кару для Веры, которая должна была добить Малую в больничном крыле и сделала бы это, если б не всезнающее око Буниной, в том, что она не разговаривала с Петрухой и следила за любыми перемещениями по Школе группы Милки с помощью девчонок-птичек. В груди плескалась такая трепетная нежность, что становилось страшно: она всерьез думала, что такие чувства здесь атрофируются. Прикасаясь украдкой губами к рубцам на теле девчонки, староста десятой прочно для себя решила, что она не знает, как обращаться с этим гребаным чувством, но избавиться от него не может совершенно точно. Не теперь. В комнату вошёл ещё кто-то, но Купер теперь была недоступна для любого живого существа по вечерам, и даже не сразу узнала в пришедшей решительную Гончарову. Ее больше беспокоили мурашки, появившиеся, когда она, едва касаясь, провела кончиком носа по шее Бэллки. — Ну и с каких пор ночь с великой Костьей Купер стоит жизни? Ебаная ты Клеопатра!? Костья оторопело моргнула: — Что? На подрагивающей, правой руке Наташи сверкал ее старый кастет. Ее буквально трясло от ярости пополам с нервозностью. Вид у девушки был болезненный и дикий. Судя по горящим праведным гневом глазам и оскалу, она готова была им воспользоваться. Гончарова дернула плечом: — Не строй из себя дуру! Я знаю, что вы ночевали вместе перед всем этим…, — она изобразила в воздухе непонятные движения руками. Не зная, смеяться ей или плакать, Купер помассировала ноющий висок и поманила к себе восторженно смотрящую на Наташу Бунину. — Иди сюда, замени меня, — она аккуратно переложила Бэллку на колени подоспевшей Насте и махнула ладонью в сторону подскочивших на ноги Алины и Петрухи, — Все нормально, мы поговорим и разберемся. Девчонки не шелохнулись, напряженно нависая над Гончаровой. — Все нормально. В ней запульсировала веселая злость, зарождая какие-то невнятные желания и побуждая к странным поступкам. Костье совершенно не хотелось оправдываться и объясняться, но и устраивать показательную истерику перед группой не хотелось. — Пошли. Она кивнула Наташе на дверь и ничуть не опасаясь, прошла мимо, поворачиваясь спиной, зная, что Гончарова подло не ударит, не сомневаясь, что она послушно пойдет за ней. В коридоре лампы уже горели через одну, но еще было довольно людно. Мелкими группками сновали с самолетиками малые, стягивались в комнаты девчонки из других старших групп. Намеренно задев плечом кого-то из группы Милас, Костья оперлась поясницей на подоконник, устраиваясь так, чтоб видеть дверь в спальню десятой. — Ну? — Гончарова снова выставила вперед руку с кастетом. — Она моя. — О, правда?! — Наташа скрестила руки на груди и скептически посмотрела на Костью, — А Малая об этом знает? Потому что она очень быстро рассказала, что ты ее ненавидишь, когда мы разговаривали. Купер сжала руки в кулаки и уставилась на нее, медленно закипая от гнева. Словно специально распаляя, Наташа продолжила: — Если ты действительно встречаешься с ней, я отступлюсь, но поскольку, очевидно, что нет, то нет причин, по которым я не могу попытаться. Ты явно не делаешь ее счастливой. Она выглядит подавленной половину времени, когда смотрит на тебя. И я уже не говорю о том, что происходит с ней сейчас… Костья с трудом сглотнула. Ярость испарилась. — Хорошо, — ее голос звучал глухо, — Скажи ей это, и пусть она сама решит. Но если ты причинишь ей боль, я не стану больше учить тебя жизни, я нахуй убью тебя. Гончарова удивленно моргнула. — Ты серьезно? Куда уж больнее..., — она глубоко вдохнула воздух и поморщилась, — Не знаю зачем, но ты используешь ее и не заслуживаешь того, что она к тебе чувствует. — Я не использую ее, — голос Костьи задрожал, — Это, блять, не твое дело. Я делаю все, что могу... Она осеклась. Пальцы Наташи дернулись. Купер прикрыла глаза рукой и откинула голову назад. Злиться расхотелось: Гончарова никогда не узнает всего происходящего. — Ты бить будешь или нет? Я не молодею. Несколько девчонок с любопытством косились на них. Часть разговоров стала значительно тише. Наташа ловко вывернула пальцы и кастет исчез в рукаве. — Если на этом все, я, пожалуй, пойду. Гончарова слабо кивнула и внезапно почувствовала навалившиеся разом усталость и стыд. Она закусила губу. Староста десятой группы оглядела коридор и, покачнувшись на носках, оттолкнулась от подоконника. — Ты что, влюбилась? — с каким-то надрывом спросила Гончарова у ее спины. Купер почувствовала глубокое, леденящее ощущение в груди. Она покачала головой, не оборачиваясь.