Поцелуи

Куроо не сводит взгляд с профиля Кенмы вот уже пару минут. Лицо Козуме подсвечено зеленоватым от экрана приставки. Видимо, действительно сложный уровень, раз уж связующий недовольно сводит брови и от усердия даже высовывает кончик языка. Наблюдать за юношей, когда тот сосредоточен — ещё одна причина любить этот мир в бесконечном списке Тетсуро. Даже в такие моменты Куроо находит нечто очень и очень прекрасное в том, кто по праву зовётся «лучший друг». Кенма развалился в ярко-оранжевом кресле-мешке. У него волосы стянуты в небрежный хвост, а выбившиеся пряди «на отъебись» заправлены за уши. Он в растянутой серой футболке и огромной куртке, которую давно ещё скомуниздил у Тетсуро, о чём темноволосый благополучно забыл. Ну, или сделал вид. И вот он сидит такой весь домашний и донельзя уютный, что Куроо хочется вжать его в это чёртово кресло и затискать, защекотать, заобнимать. Даже пошлого ничего ему в голову не лезет, слишком невинный момент. Рядом с ним о ноги трётся серая кошка. Зверьё всякое Кенма и правда любит. Куроо в очередной раз шутит, мол «а у меня глаза кошачьи», на что получает скептичный прищур и лёгкое недоумение. Почти всюду они ходят вместе, за руки разве что не держатся. Тетсуро повторяет себе, что это лишь потому, что у Кенмы руки вечно заняты то приставкой, то телефоном. А не потому что это он, дурак влюблённый, напридумывал себе, что у них какие-то там «отношения», а теперь не может смириться с тем, что Козуме в праве дать «от ворот поворот». Поэтому упрямо молчит о своих чувствах. Вообще, первым, кто рубит фишку, становится Яку: они сидят неподалёку и Кенма отошёл куда-то. У Мориске примерно пять минут, чтобы поиграть в Шерлока: — Когда ты планируешь ему сказать? — Чт… — Куроо теряется в догадках. — Тебе же нравится Кенма? Я не слепой. И отнюдь не дурак, окей?  — Не понимаю о чём ты говоришь, — слишком быстро отвечает Тетсуро. Ох, капитан, как тебе повезло, что ты не Пиноккио, иначе твоё неумение врать сдало бы тебя с потрохами куда раньше положенного срока. Они ещё немного говорят об этом. Юноша таки признаётся в чувствах, разве что не тому, кому должен. Но это успеется. Яку лишь мягко улыбается, играя роль заботливой матушки. Куроо тихо и немного нервно смеётся. В школе третьегодка порой утягивает друга за собой на обеденных перерывах поесть бенто. И иногда прихватывает с собой кусок яблочного пирога. Делит его, якобы, «пополам». Да только сознательно ломает одну часть так, чтобы та побольше была, передавая её кохаю. Кенма хмыкает себе под нос, догадываясь об этом, но всё же удовлетворённо говорит «спасибо». Его лицо остаётся почти таким же бесстрастным, но Тетсуро уверен, что связующий улыбается. Идиллия, блять. — Не пялься, — Козуме всё же замечает его довольную рожу. Слегка морщит нос. Тетсуро находит это очаровательным. — Но ты красивый, — он мечтательно прикрывает глаза. — А ты вульгарный! — Кенма морщится, его верхняя губа чуть дёргается, обнажая зубы. Словно стремится показать, что «Эй, смотри, я вовсе не так хорош, как ты думаешь. Видишь, чёрт возьми?!» — Ты вульгарный, если считаешь меня «симпатичным»… Куроо лишь хищно скалится в ответ, а его глаза хитро блестят. Не котяра, а лис какой-то, ей богу. — Типа «пошлый»? — его улыбка в пол лица становится ещё шире, хотя, казалось бы, куда больше-то?! Связующий думает: «Скоро наверняка будешь подходить к людям с вопросом «Знаешь, откуда у меня эти шрамы?» Если только капитан волейбольной команды в тайне не мечтает быть внебрачным сыном Джокера. — Типа безвкусный, абсолютно. — Щурит глаза Козуме. — Вокруг тебя толпы девчонок ошиваются, пол школы бегает следом, а тебе хоть бы что! — Ну они же не ты? — Куроо подпирает рукой щёку. В его взгляде нежность и толика любопытства. Будто шампанское: отливает золотом, пей, только смотри не захлебнись. Хорошее такое шампанское, полусладкое. И также внезапно бьёт в голову, поражая все клеточки. Козуме разбивается на клеточки, именуемые пикселями, подобно персонажу в игре. — Не я, — подтверждает Кенма и ненадолго зависает, словно приложение на компьютере, где кто-то открыл десять таких же разом. Мозг выдаёт сообщение об ошибке и требует перезапустить систему. — Ч-чего? — юноша вскидывает брови так, что на лбу появляются мимические морщинки. В случае с Козуме, Куроо назвал бы их «ми-ми-мическими». Редкое зрелище, хоть сейчас фотосессию устраивай и в рамочку на стенку вешай. — Ты красивый, говорю, — негромко повторяет Куроо. Слегка подаётся вперёд. Вроде мозг команды, а так тупит порой. Даже Лев уже пронюхал о том, на кого капитан Некомы слюнки пускает. Иногда подкалывает на эту тему. То ли он у Мориске это выведал. То ли выпытал. То ли вытрахал из него, Куроо лезть в их отношения совсем не хочет, ему оно нахер не надо. Куроо бы со своими разобраться. Кенму, кажется, ничто в этом мире смутить не может, потому что буквально в двадцати сантиметрах от него «один из самых горячих парней школы». Волосы Козуме цвета сгоревшей спички, выбеленные, желтоватые. Немного цыплячьего оттенка такие, а у корней чернее эспрессо, стынущего на столике неподалёку. Кофе Куроо не нужен — у него итак пульс под сто пятьдесят ебашит, того и гляди, что сердце выпрыгнет из груди и начнёт перед Кенмой лезгинку отплясывать. Волосы Козуме цвета сгоревшей спички. Тетсуро пылает. Если у него когда и были все эти «бабочки в животе», то все уже давно поджарились там. «Четыреста двадцать один градус по Фаренгейту» (а это около 216 по Цельсию) отдыхает. Куроо не думает ни о литературе, ни о физике. У него в голове одна химия. И нездоровое желание «съесть пудинг». А к красивым словам они перейдут позже, во что капитан свято верит. И уж тем более не стоит торопить с «силой трения». Хотя нет, не так. Он свято верит лишь в то, что готов костьми лечь, но построить алтарь во имя богоподобного юноши в этой огромной растянутой футболке и носках с котятами. До безобразия нелепо, какая-то издёвка над эстетическими предпочтениями капитана. Куроо в полном восторге. Козуме слегка отстраняется, облизывая пересохшие губы, заправляет прядь за ухо. И до Тетсуро мгновенно доходит: он тоже волнуется. — Кенма, я… — Молчи. В голосе слышится напряжение. Куроо слегка отстраняется. Внезапно, Кенма оказывается чуть ближе. Шутка ли? — Куро, ты… Ты невыносимый кретин, ты знаешь? — Знаю, — тихо отвечает он, продолжая всё с той же нежностью смотреть на собеседника. — И ты часто творишь откровенную херню, — голос Кенмы слегка дрожит. Переживает. — Я знаю, — он переходит на шёпот, берёт Козуме за руку и поглаживает пальцы. — Но я… Сейчас я хочу тебя поцеловать. Я хочу попробовать, — он отводит взгляд. Куроо в гадалки не записывался, но тут же понял: он сейчас буквально ворует первый поцелуй у того, с кем провёл пол жизни в статусе друзей. Какая-то затянувшаяся френдзона получилась. И Тетсуро целует. Опыта у него в разы больше, девки-то и впрямь липли, как говорил «мозг». Женским вниманием он не был обделён, только оно ему нахрен не сдалось: глаза хотели смотреть лишь на соседского мальчишку, стащившего его куртку и сердце. Он движется мягко и плавно, хотя дай волю — давно бы накинулся, горячо лобзая щёки, лоб и рот, и чтобы последнее - по-французски, непременно. Когда Кенма неуверенно размыкает пересохшие губы, отвечая, у капитана мозг плавится, растекается в лужицу и его переклинивает так, что он уверен: счастливая улыбка не будет сходить с лица минимум вечность. Они отстраняются. — Было… неплохо, — констатирует Козуме. — Но… надо будет повторить я думаю… Ты ведь помнишь, я никогда не против… развития, — его взгляд бегает, а кончики ушей слегка краснеют. Он потирает шею. Куроо умер и воскрес в то же мгновение. Кенма, всё же, умеет смущаться.