Помеченный

Чжун Ли был проницательным. Как и полагается всем богам. Многие из его собратьев-архонтов были проницательны по-своему, но немногие из них могли бы сказать подобное о нем. Однако он знал, что проницателен. Просто немного не так, как они. Он сосредотачивался на маленьких, крошечных вещах. Деталях настолько незначительных, что другие даже не заметили бы их. Какая-то часть его отказывалась думать о жизни широко и стремительно. Столетия великих войн и грандиозных зрелищ взрастили в нем умение оценить цветы Цинсинь, сверкающие в лунном свете, или маленькие капельки росы, собравшиеся на единственной травинке. Или песочные часы вплоть до каждой песчинки. Иногда Чайльд находил это безумно милым. Было то, что ему в этом нравилось, например, то, как он заменял "Тебе снова снился кошмар, не так ли?" на "Ты выглядишь уставшим. Иди сюда." Или то, как редко слова "я люблю тебя" слетали с его губ, пусть они и занимали его мысли каждый день и каждую секунду. Он нашел способ говорить это, не произнося напрямую. "Твое рагу* заткнет за пояс даже шеф-повара Мао, Чайльд." Говорил он с улыбкой, глотая еще один кусок, просто чтобы увидеть, как Чайльд ухмыляется, словно это наивысшая похвала, которую он когда-либо мог получить. "В этом свете твои глаза выглядят великолепно, Чайльд." Негромко произносил он, когда они смотрели на закат, наслаждаясь золотыми оттенками, которые окрашивали лицо его возлюбленного и вызывали его улыбку. "Ты так прекрасен, когда стоишь на коленях, Чайльд." Шептал он словно молитву, глядя на взъерошенные волосы и томно прикрытые глаза, и задавался вопросом, как же он когда-то жил без этого. Но были моменты, когда эта некогда любимая черта становилась просто невыносимой. Когда одна из многих тревог — а они всегда следовали за Чайльдом по пятам, словно псы-ищейки — наконец поднимала свою уродливую голову, он задавался вопросом, как же он мог этого не понимать. Почему он никогда не замечал, как тревожные знаки копятся со временем, словно легкие мазки краски на чистом холсте. Первый мазок был белоснежным, таким полупрозрачным, что его было трудно различить на фоне голубого неба за ним. Словно призрак. Это было тогда, когда он заметил, как сильно Чайльд ненавидит холод. Легкого похолодания было достаточно, чтобы заставить его вернуться обратно в дом и бросить все свои планы ради вечернего чая в гостиной Чжун Ли. Это с трудом укладывалось в голове. Чайльд однажды назвал Снежную своей родиной. Снежную, где иногда было так холодно, что капли дождя, падая на землю, замерзали (по крайней мере, так было написано в книгах — сам Чжун Ли там никогда не был). Как мог человек, выросший во льдах, испугаться небольшого холода? За этим явно что-то скрывалось. Что-то помимо неприязни к этой погоде. "Мне нравится погода в Ли Юэ." Говорит он, махнув рукой. "Зачем мне напоминание о том, что я оставил позади?" Чжун Ли мог бы придумать тысячу причин по которым он хотел бы, чтобы ему напоминали о климате, в котором он вырос. Особенно если бы он когда-либо застрял где-то через целый океан вдали от Ли Юэ. Но он не говорит ни одну из них. Вместо этого он приобнимает Чайльда одной рукой, надеясь прогнать этот озноб. Второй мазок был сделан плоской кистью резко и заметно. Он увидел темно-синий цвет моря на фоне полуночного неба, но не смог понять его значения. Это случилось тогда, когда он осознал, что Чайльд всегда спит на спине. Сперва он старался не обращать на это внимания. Он не чувствует себя в достаточной безопасности, чтобы оставлять уязвимое место открытым, даже когда спит. Это была разумная мысль, но сам факт этого ставил ее под сомнение. Ничто с Чайльдом не было очевидным. Все, что он делал, было завернуто во множество слоев неправды и полуправды, и требовалось время, чтобы это просеять, отслоить как гниющую краску, пока корень проблемы не будет выявлен. Было бы неправильно просто согласиться с предположением, что однажды он проснется и обнаружит, что Чайльд свернулся калачиком на боку, и все станет хорошо. Здесь нужно что-то больше. Третий мазок был ярким, пронзительно-красным, разбрызганным наподобие крови по невзрачной в остальном стене. Это случилось, когда его рука легла на поясницу Чайльда, и тот вздрогнул и дернулся, будто его только что ударили. Прикосновения Чжун Ли никогда не вызывали такой реакции. (Чайльду нравились эти ловкие руки, где бы они ни были.) Оправдание сорвалось с его губ, даже раньше чем Чжун Ли успел извиниться. "Как-то получил рану от удара в спину." Сказал он, ухмыляясь, как будто все было в порядке. "Эти хиличурлы могут быть очень тихими, когда ты не достаточно внимателен, да?" "Ах. Прошу прощения. Я могу на нее взглянуть, если хочешь." "Нет, нет, все в порядке," Ответ пришел слишком быстро, но он и не пытался ничего отрицать. "Просто будь со мной нежнее, хорошо? Я хрупкий." Просто шутка. Чжун Ли сказал что-то глупое в ответ, Чайльд рассмеялся, и эту ситуацию позабыли (по крайней мере, один из них). Именно тогда начала формироваться картина, наполненная мягкими голубыми и серыми тонами и залитая сверкающим маревом палящего солнца. Он не знал деталей, но смутно осознавал, что беспокоит его возлюбленного, и как ему себя вести. Все, что ему нужно было делать, это ждать. И это окупилось. В тех редких случаях, когда им обоим нечего было делать, их часто можно было найти в его гостиной, где Чайльд раскидывался на двухместном диване, предназначенном для гостей, и болтал. Это был один из таких дней. "Знаешь, как Фатуи инициируют своих Предвестников?" Чжун Ли покачал головой. Он не знал. Слухи, конечно, ходили, но они, вероятно, померкнут в сравнении с тем, что расскажет ему Чайльд. В течение следующего получаса он узнал, что Фатуи поощряют отношения. Это было странно; такая холодная фракция не должна так запросто поддерживать любовь. Для этого должна была быть причина (и дело не только в доброте сердца Царицы, как и думал Чайльд). Когда кто-то должен был получить особенно большое продвижение по службе, ему устраивали испытание. Оно было простым и достаточно эффективным. Положить им в руки нож, поставить перед ними возлюбленного и заставить их сделать выбор. Если они убивали дорогого для них человека, то они получали повышение. Если они отказывались — отдавали предпочтение своему любовнику, а не Фатуи, не тому, чему их все это время учили — их обоих убивали. Это было просто, эффективно и ужасно. Поощрить любовную связь между двумя людьми только для того, чтобы разорвать ее на части в каком-то болезненном проявлении преданности. Чайльд говорил об этой традиции так, словно испытал ее на собственном опыте. (А он, вероятно, так и сделал, чтобы получить звание Предвестника. И возможно не один раз.) Ему 19. Он был Предвестником в течение 3 или более лет. ("16, Чжун Ли. Я был моложе любого из них." Так Чайльд говорил ему. "Мне еще даже не разрешали пить алкоголь, но Фатуи уже находились в моих руках.") Он на короткое время представил себе 13-летнего мальчика, который по приказу Царицы перерезает горло тому, кого любил. Стал ли он плакать? Или он улыбнулся, взглянул на агента, отдавшего приказ, и спросил нечто вроде: "Этого достаточно?" Попытался бы он забыть? Или это бы стало преследовать его, даже когда он спит, дрожа и шепча имена, которые Чжун Ли не знал? "Но это ничто в сравнении со статусом Предвестника. Правда." Чайльд пожал плечами, отшучиваясь, как и всегда, когда ему было некомфортно. До этого бездействующие руки вдруг завозились с пуговицами на его пиджаке. "В Снежной говорят, что Царица никогда не покидает свой дворец. Не покидала в течение последних нескольких тысячелетий и не планирует." Он остановился на секунду, задумавшись. "Но это... большая честь иметь возможность иметь с собой часть Богини. Куда бы ты ни отправился." В голосе Чайльда слышалось напряжение, что-то натянутое, неестественное. "Только Предвестники могут быть так благословлены." Он не знал, что и думать об этом, в то время как пиджак Чайльда соскользнул с его плеч. Его майка отправилась следом сразу после этого, хотя было видно, как он колеблется, как его руки дрожат, когда он снимает ее. Но потребность, желание, чтобы его увидели таким, каким он был на самом деле, было сильнее. Они оба это понимали. Затем Чайльд повернулся, обнажая свою спину, сердце и душу для человека, что стоял позади него. Чжун Ли увидел красные линии, выгравированные на коже. Он никогда раньше не видел крио ожогов. Они напоминали снег, простой, но состоящий из множества узоров, растекающихся по поверхности его спины. Кристаллы и бриллианты, которые начинались от крестца и прокладывали свой путь до затылка. Скрупулёзные, почти микроскопические узоры, словно у снежинки-- (Это было бы прекрасно, если бы не создавало что-то столь уродливое). Все узоры сходились в одной точке; знак Фатуи, выжженный посреди его спины. Каждая деталь была отчётливо видна. Он представил себе, как ледяные ногти врезаются в мягкую кожу, искусно вырезают каждую из этих маленьких линий, в то время как смертный под ними корчится от боли. Он протянул руку и— Когда пальцы Чжун Ли зависли над знаком, мускулы Чайльда сжались. Он снова напрягся, будто ожидал удара. С этим пришла ослепительная, раскаленная добела волна гнева на каждого человека, который сыграл роль в создании этого незнакомца, дрожащего под любящей рукой. Чайльд всегда был храбр, так храбр, что мог смотреть на копье бога и смеяться. Но теперь он был живым противоречием. Сломанная, пустая оболочка с лицом храбреца. Чжун Ли так сильно хотел обнять его, заполнить любовью каждую щель, каждую трещинку настолько, насколько он только мог, пока бы его тело не переполнилось. (Но этого все равно будет недостаточно, думал он.) Он нежно коснулся губами центра этого ужасного символа. Как будто легкий поцелуй может отменить то, что уже было сделано давным-давно. Этого и не произошло, но по тому, как опустились плечи Чайльда, по ровным паузам между его вдохами, он знал, это помогло. Потому, он поцеловал еще раз. И еще раз после этого. А затем еще для верности. Губы Чжун Ли довольно скоро коснулись каждого дюйма отметки. Они были похожи на погребальные обряды, каждый поцелуй сулил быструю и суровую смерть руке, которая сотворила подобное, и глазам, которые за всем этим наблюдали. Это было свято. "Было больно?" Выдохнул он ему в шею. "Немного." Чайльду было трудно признаться в боли, но Чжун Ли уже знал, что скрывается за этими словами. Немного на его языке означало нечто вроде больше, чем я мог бы вынести. Так что он негромко промычал, еще раз целуя нежную кожу. На этот раз в качестве извинения. За 16-летнего мальчика, которого он не смог спасти, мальчика, которого он оставил корчиться у ног Царицы. У Чайльда не осталось сил сопротивляться, он безропотно позволял ему преклоняться и жалеть себя, но Чжун Ли все еще чувствовал горечь. Может быть, потому, что он знал, что никакое благоговенье не может излечить это. Он просто надеялся, что если он покроет все поцелуями и будет шептать эти слова снова и снова, то раны растают, как снег под дождем. Однако даже он был не таким наивным. Нечто подобное невозможно стереть. Пока Чайльд дышит, оно будет колоть и гореть прямо под кожей, как вечное напоминание о времени, когда у него не было выбора. (Но кое-что Чжун Ли мог ему дать.) Он потянулся, обхватив пальцами левую руку Чайльда. Даже без своего гнозиса он нашел способ соткать памятный подарок, не используя ничего кроме магии. Когда Чайльд разжал руку, в центре его ладони лежала монета. Она была больше чем мора, толще, с символами языка Древнего Ли Юэ, вырезанными на каждой стороне. "Что это?" Любопытство выдавало его, когда он говорил. "В древние времена, когда гавань Ли Юэ была вдвое меньше нынешней, Рекс Ляпис дарил это своим смертным любовникам. " Медленно произнес он, целуя ухо Чайльда. "Это был величайший контракт из всех, обещание преклоняться и получать преклонение в ответ, так долго, пока они оба позволяют." Чайльд молчал. Из-за особенно глубоких эмоций он часто не мог сразу найти слов, поэтому Чжун Ли терпеливо ожидал, наблюдая, как тот рассматривает подарок в своих руках. "Я-- я думал, ты..." "Помечу тебя?" Он вдруг понял, что голос прозвучал резче, чем это предполагалось — из-за гнева, который не был направлен на Чайльда (он никогда не был обращен на него), потому придал ему более мягкий тон. "Я бы никогда не сделал что-то настолько жестокое. Не заклеймил бы тебя как собственность. Если ты захочешь, ты можешь отказаться. Это не навсегда. Ты принадлежишь мне, но только до тех пор, пока ты мне это позволяешь." Чайльд молчал несколько секунд. И еще несколько. Прошла целая минута, прежде чем он снова открыл рот и сказал только два слова. "Спасибо тебе." Простая фраза, выражение признательности, которое казалось маленьким и незначительным по сравнению с тем, что ему только было даровано. Кто-то на месте Чжун Ли, вероятно, почувствовал бы себя оскорбленным. Но он все понял. Чайльд (пока) не был готов сказать больше, но тысяча слов витала где-то между ними. Словно песчинки, которые в своей совокупности могли сложиться в цельные песочные часы. Он выдавал их по пылинкам и кусочкам, таким маленьким, что их можно было даже не заметить. Но, к счастью, его любимый умел видеть каждую мелочь. Чайльд был очень похож на грязные камни, разбросанные по тропам Ли Юэ. Для других они казались обычными, что заставляло их не замечать того, что могло скрываться внутри. Но Чжун Ли был терпелив. Он знал, что камни, оставленные на берегу океана, становятся гладкими, как бархат, приятными для нежных рук, и их красоту невозможно отрицать. Чайльд откажется от острых краев, которые когда-то были необходимы для его выживания. Он сбросит слои боли и страданий и станет чем-то прекрасным. Как ярко-синее морское стекло. Ему просто нужно время.