Буря

      Туманная голубая дымка мерно оседает над темной рекой, будто бы окутывая ее тысячами пуховых одеял. Ночи в этих краях всегда ясны, но чем чище небеса, тем кажутся мощнее ветра, что властвуют над северными равнинами Базилиады. Чуткий кошачий слух улавливает тихий шелест молодых стеблей бамбука, трепетные голоски хрустальных колокольчиков, что висят над деревянной дверью, подрагивая каждый раз, когда ветер проносится мимо них.       «Так звучит музыка ночи», — говорила в такие моменты наставница. Хранительница оромеров, гордая и весьма строгая, Люба не была сентиментальным человеком, однако Орубе всегда видела, с каким трепетом она вслушивается в эту благозвучную трель, преисполненную светлой грусти и неги. Сколько лет прошло, а она все помнила, помнила как наставница зажигала маленькие, сделанные из красивой красной бумаги и украшенные тонкой резьбой фонарики, заваривала чай, такой теплый и вкусный, что казалось, ни одно лакомство не сравнится с ним, а затем уединялась, усаживалась на деревянные половицы и погружалась в глубины своей души, не позволяя никому нарушить ее.       Однако Орубе не Люба.       Наставница обожает наблюдать за буйством стихии, но Орубе не может, не может, несмотря на суровое воинское воспитание, выйти навстречу разъяренному чудовищу. Усилием воли она заставляет себя снова успокоиться и прикрыть глаза: каждый раз, когда разъяренные ветра взвывают на тысячах разных голосов, это заставляет ее тело вжиматься сильнее в плотную ткань футона. Он не сможет проникнуть в дом, не причинит вреда той, кто слышит его, но почему же голос, что звучит извне, столь знаком ей?       Зов сменяется плачем, надрывным и громким, пока в конце концов не перерастает в вопль, полный безумной боли и уныния, что проникает в каждый уголок ее души и заставляет изнутри похолодеть. На секунду Орубе кажется, что она тонет, и в легких вместо воздуха — лишь вода, что неизменно ведет к ее удушению. Она делает попытку сглотнуть, когда вцепляется пальцами в плотную ткань, сминая и царапая ее когтями.       Несколько свечек мерно трепещут на подставке близ небольшой платформы. Крохотные огоньки теплым светом озаряют комнату, даря кратковременную иллюзию покоя и прогоняя собравшуюся вокруг нее тьму.       Жаль, что они не могут сделать это изнутри. Не могут выжечь ту боль, что навсегда заставила Орубе отказаться от поста хранительницы оромер.       Не могут вернуть любимого человека.       Ветер снова усиливается, и отчего-то он все сильнее напоминает Орубе плач, надрывный, преисполненный тоски и горести, которая до сих пор сидит внутри ее сердца. И снова сквозь иллюзии прошлого она видит себя, рыдающую возле него, с трепетом держащую за холодную, подрагивающую, но такую родную крепкую ладонь.       Седрик. Милый Седрик.       Сколько звуков, сколько боли в одном только имени. Сколько любви звучало в интонации, когда она произносила его, и сколько слез было пролито с того злополучного дня, когда его не стало. Сколько раз она вспоминала, как держала его руку, смотрела в бледное, преисполненное агонии, но такое умиротворенное и счастливое лицо. Он умирал свободным, свободным от всех обязательств, и в то же время признавался, что не сможет остаться рядом с ней, быть с ней, забывая о сожалениях…       Орубе, при всем желании, не смогла бы забыть. Иногда ей кажется, что на ней и впрямь проклятье — те, кого любит она, рано или поздно умирают, оставляя незаживающий след. И Седрик был последней нитью, которая помогала держаться после смерти наставницы. С него все началось и закончилось на последней главе.       Более же служить Кондракару она не могла.       Орубе всегда считала, что она ничего не боялась, всегда шла вперед, зная, что верный меч — все что нужно для победы, но вот уже несколько месяцев она живет в постоянном страхе и не только за себя.       У нее была своя тайна, которую она хранит ото всех. Маленькая, хрупкая и медленно развивающаяся под сердцем. Ладонь сама собой опускается на живот, уже заметно округлый, выделяющийся под тонкой тканью ночных одежд. Дитя беспокойно бьется под ее рукой, но это не причиняет ей много хлопот. Скрывать такое с каждым месяцем становится все тяжелее, но Орубе знает — никто не должен узнать о ее связи с нагом. Тем более ее семья или же еще хуже — Кондракар, а потому она почти не выходит из цзинши под предлогом уединения от мира.       Жить почти полностью закрытой от мира тяжело, но воительница уже привыкла. Прознай кто, что она, незамужняя женщина, носит дитя от мужчины, от преступника, не единожды осужденного за страшные деяния, а уж, что еще хуже, от нага — Орубе не сомневалась, что ее саму окропят позором, как и всю ее семью, а ребенка если не разорвут, то как минимум заклеймят «змеиным выродком».       «Дитя не должно отвечать за деяния отца», — тихо проговаривает про себя Орубе ту же фразу, что много лет назад слышала из уст наставницы. Перевернуться на другой бок получается не сразу, вернее даже сказать с трудом, все же живот сделал ее весьма неповоротливой и тяжелой.       Как же ей не нравится быть столь уязвимой.       «Может, гены нага в том виноваты?» — горький тихий смешок срывается с ее губ. И Седрик, и она как могли скрывали отношения, вели себя на людях как приятели или хорошие знакомые, но каждый вечер, проведенный в библиотеке, заканчивался тем, что она засыпала в его объятиях, покрытая следами пылающей страсти. Стоит отдать опальному лорду должное: как мужчина он был весьма чутким и внимательным, по крайней мере старался. И пусть он не умел быть нежным в постели, полностью отдаваясь процессу, но каждая ночь, проведенная с ним, казалось, скрашивала серые будни на этой планете.       Но разве думали они в те бессонные долгие ночи, что однажды столь странная и столь извращенная любовь принесет свои плоды?       Орубе прикрывает глаза, ощущая обжигающе-горячую влагу на ресницах. Тонкие мокрые дорожки стекают по ее лицу, помнится, она терпеть не может плач, считая это проявлением слабости, признаком собственного бессилия и трусости. И сейчас слезы для нее — это несоразмерная роскошь, хотя бы потому, что она должна держаться, вспомнить, что она воин, вспомнить, что она должна быть сильной.       Быть сильной хотя бы ради того, чтобы не дать разочароваться своему еще не рожденному ребенку, что его мать не сможет его защитить.       …Ветер затихает, лишь изредка подвывая где-то вдалеке. После бури наступает затишье, после тяжелых сновидений наступает покой. Под покровом одеяла и тихие перезвоны колокольчиков Орубе забывается сновидениями. Сквозь пелену сна она будто бы чувствует, как холодная, но сухая рука проводит по ее темным волосам, слегка взлохматив. Будто бы кто-то пытается утешить ее.       Может, Орубе и не верит в духов и мистику, но где-то в глубине души ей кажется, что это именно он.       А оттого сон ее как никогда спокоен и светел.