Say my name (if you love me, let me hear you)

      Цзян Ваньинь просыпается с мыслью о том, что во сне он потерял что-то важное — в груди ноет, скребётся. Он уверен, что его парень уже не дома: сегодня суббота, он либо на парах, либо где-то с друзьями (Хуайсан и Вэнь Нин напрягали Чэна своей стойкостью к проблемам, которые студент приносил после того, как напьётся), поэтому потягивается в кровати, по привычке шаря рукой по кровати рядом с собой — он не ошибся, простынь холодная и смятая, видимо, он ушёл уже давно. Значит, сегодня почти весь день Цзян Чэн будет предоставлен сам себе…       Эта мысль вызывает нервный хмык: против одиночества он ничего не имел, однако иногда давило на плечи, поэтому в жизни Ваньиня оно должно быть лишь временным.       Цзян Чэн с трудом встаёт с кровати, едва не наворачиваясь, однако вовремя успевает зацепиться за прикроватную тумбочку — с той падает фоторамка, и у него этот звук бьющегося стекла вызывает испуганный вздох.        — Чё-ёрт, мы же сделали эту фотографию ещё в Юньмэне, — стонет он, быстро опускается на колени и начинает собирать осколки, отряхивая от них едва-едва заметно порвавшееся фото, после чего всё утро проводит за его склеиванием.       Мама звонит поздно — спрашивает про какого-то Вэй Ина, имя которого тут же выветривается из головы, а сестра в динамик уточняет, дома ли он или нет. Ваньинь кривит губы и никак не может понять, про кого спрашивает вся его семья — странно, что они (ладно цзецзе, та обычно интересовалась всеми знакомыми Цзян Чэна, однако Юй Цзыюань? Скорее, небеса развергнутся и выплюнут на их землю небожителя в белоснежных одеждах, чем матушка начнёт расспрашивать про незнакомых ей людей) вообще знают кого-либо, о ком он сам даже не слышал.       Он не знает никого с подобным именем (запомнить его, кстати, так и не удалось), поэтому, отбросив все рамки приличия, недовольно уточнят:        — Про кого вы говорите?        — Вэй Ин, — матушка, судя по всему, закатывает глаза. — Оболтус, которого мы кормили четырнадцать лет. А-Чэн, с тобой всё нормально?       Цзян Чэн замирает напротив зеркала — и видит там себя, растерянного и широко распахнувшего глаза. Ваньинь в зеркале забавный: он изумлённо раскрывает рот широко-широко, однако не издает ни звука, хотя язык его едва заметно шевелится, поэтому видно, что он хотел что-то сказать, и тут же прикрывает его ладонями, словно только что обжёг язык кипятком.        — Он? Да, — почему-то Ваньинь не может повторить это имя — в голове оно крутится, щекочет стенки черепной коробки, словно крылья бабочки-однодневки, однако зацепиться за язык не может. Оно кажется таким лёгким, невесомым и сладким на вкус, но почему-то произнести его оказывается очень трудной задачей. Цзян Чэн сжимает в руках фотографию, забывая о том, что клеил её всё утро, и всматривается в его лицо — он улыбается, чёрные волосы смешно топорщатся в разные стороны, словно воронье гнездо, и серые глаза сверкают счастливо-счастливо. Цзецзе глухо (скорее всего, матушка держит телефон слишком далеко от неё) уточняет, не поссорились ли они, и парень отмирает. — Нет, не ссорились. Он не дома, ушёл на занятия. У меня сегодня выходной, преподаватель заболел, поэтому…       Цзян Чэн пытается делать вид, будто всё в порядке и всё нормально, однако беспокойство цепляется когтями за частокол рёбер и теснится там вместе с сердцем, словно какой-то паразит — ему больно об этом думать, но имя того, кого он так любит, совершенно пропало из его памяти.       Странно… Он даже поверить в это не может, на все матушкины вопросы отвечает так, словно и в самом деле ничего странного не происходило (наверняка он просто ударился вчера головой об спинку кровати, верно?), однако, стоило ей начать прощаться, Цзян Чэн тут же сбрасывает звонок, впервые не отвечая женщине на её слова, и трясущимися от беспомощности пальцами пытается найти номер своего парня — ладони потеют, и телефон выскальзывает из рук, будто мыло, из-за чего на глаза Ваньиня наворачиваются слёзы: сам он уже в каком-то предистеричном состоянии, а глупые воспоминания о том, что он заставлял Чэна купить чехол, всё лезут в голову.       Он открывает чат с ним — и трёт глаза до покраснения и лопнувших капилляров, потому что ник (он уверен, что записал туда его имя) перед взглядом теряется, расплывается, будто в водяную гладь бросили камушек, и волны поползли по всей поверхности.       Какого чёрта?       Он бросается к шкафу и начинает перерывать все уже имеющиеся бумаги, пытаясь найти хоть одну зацепку, однако всё оказывается тщетно: все намеки на имя перед его глазами расплываются, будто туда капнули немного растворителя, и это вызывает уже настоящую дрожь, которая медленно переходит в мандраж.       Какого чёрта?       Цзян Чэну больно. В их мире всё было не просто так: просто в один момент изменившие своим вторым половинкам люди начали забывать их имена, и никто не мог объяснить причину этого… феномена.       Он никуда не выходил, не кидал косого взгляда на других девушек или парней, не влюблялся ни в кого другого, и — тем более, боже, тем более! — не изменял своему парню. Но имя почему-то наглухо забывается, выветривается, будто запах сигарет и алкоголя из клуба под утро, и насмешливо щекочет стенки мозга своими крылышками.       Как… его зовут?

***

      Вэй Усянь возвращается поздно — уставший, мокрый с головы до ног (на улице пошёл дождь, и, естественно, дубина забыл взять с собой зонтик), зато весёлый и с улыбкой. Он целует Чэна в уголок губ, грея ладони об горячую шею своего парня, и шепчет с задоринкой прямо на ухо:        — Ну-у, скучал без меня?        — Ты сегодня долго, — Ваньинь отвечает неожиданно сухо, нервно, выпутываясь из его объятий, и это заставляет Вэй Ина недовольно надуть губы.       Он оглядывает его со стороны — всё такой же хмурый, нахохлившийся, будто замерзший воробей, Цзян Чэн сейчас сидел будто на иголках. В руках он сжимал старый и уже давно не бренчащий колокольчик с фиолетовой кисточкой, потирая его бока подушечкой большого пальца и сжимая в руке, после чего снова раскрывал ладонь, из-за чего свет играл с серыми узорами на нём.        — Цзян Чэ-эн, — Вэй Ин тянет имя плаксиво, но с искренней любовью, и у Цзян Чэна падает сердце. Значит, это был не он — его страхи оказались напрасны. На место облегчения приходит ещё одна волна страха, ведь имя своего парня он так и не вспомнил. — Обиделся что ли? Пошли, я купил вино в том магазинчике — Цайи, кажется? — и острую пиццу! Давай, нас ждёт романтический вечер! — он искренне смеётся, когда получает лёгкий подзатыльник. — Хе-хе, не бейся.       Ваньинь выставляет вперёд ладонь, позволяя Усяню упереться в неё щекой, и чуть отодвигает его от себя, и совершенно неискренне пытается солгать:        — Слушай, я сегодня устал, поэтому давай завтра? — улыбка у него наверняка не усталая, а кривая, думает Цзян Чэн, и кривится ещё сильнее, когда Вэй Ин непонимающе хмурится, понимая, что это ложь.        — Чэн-Чэн, ты вообще озверел? Сегодня же выходной, я пропустил попойку с Хуайсаном и Вэнь Нином, чтобы устроить это, — недовольно бормочет студент, после чего вскидывается и шуточно щурит свои серые глаза: — Ага-а, изменял мне тут, поэтому устал, да? Ну-ка, какое у меня имя?       Цзян Чэн теребит в руках колокольчик, который привёз из родного городка, и взгляд не поднимает на него, однако Усянь смеётся ещё громче, с напускной возмутительностью продолжая требовать:        — Давай! Называй моё имя!       Вэй Ин трясёт его за плечо, но Ваньинь молчит — попал в цель, яблочко, называй как хочешь, сердце у него из-за этого на место не встанет — и всё ещё смотрит в пол.       Улыбка Усяня чуть гаснет.        — Цзян Чэн… — она получается какой-то глупой — потому что уголки губ тянет вниз, будто кожица с кровью засохла и никак не желает отпускать уже зажившую, но Вэй Ин старается улыбку поддержать. Но голос почему-то ломается и даёт петуха, поэтому продолжать приходится тише: — Как меня зовут?       Цзян Чэн молчит.        — Я Вэй Ин, — продолжает парень уже без улыбки, ослабляя хватку на его плече, и медленно машет головой в разные стороны, будто не может поверить. — Давай, Цзян Чэн, скажи… Вэй У-ся-нь. Это ведь не сложно, давай…       Когда он вновь не отвечает, Вэй Ин делает шаг назад и прикрывает нижнюю часть своего лица ладонями, глаза у него испуганные-испуганные и влажные — от серого там осталась только расплавленная сталь, которая почему-то светлеет с каждым мгновением.        — О боже…        — Я не изменял тебе! — подскакивает Цзян Чэн, потому что нервы сдают, и впивается дрожащими пальцами в рубашку Вэй Ина. — Это какой-то сбой, поверь мне! Я весь день на нервах уже, чёрт возьми, я…        — Так ты уже весь день не можешь… — Вэй Ин хватает себя за плечи и сжимает так сильно, что на светлой коже появляются белые следы, которые постепенно наливаются кровью от лопнувших внутри маленьких сосудов. — Ты и во сне обнимал меня, не помня моего имени?        — Я…       Но предложение почему-то застревает в глотке.       Усянь в ужасе отталкивает его от себя, не слушая сбивчивые попытки что-то сказать, и в спешке собирает парочку своих вещей — пара футболок, красная лента, которой он любил завязывать хвост на боку, и несколько других, особо неприметных, после чего из квартиры сбегает слишком спешно и хлопает дверью.       «Скажи моё имя», — заливается певица, и Ваньинь с иронией вспоминает о том, что эта песня стоит у него на звонке. Телефон разрывается, однако парень только ударяется затылком об дверь. — «Если любишь, дай себя услышать».       Цзян Чэн шепчет ей «пошла нахер» и утыкается носом в колени, шумно всхлипывая.