Менеджер

      Странный он какой-то — этот новый менеджер — думает Юнги. Затягивается поглубже, ведет взглядом от массивных ботинок по крепким ногам в черных джинсах, очерчивающих явно прокачанные икры, до края черного пуховика, заканчивающегося посередине бедер, еще более сочных, вверх, по рукам в карманах, до приоткрытой мощной шеи.       Дойдя до глаз, понимает, что те внимательно следят за этим разглядыванием, тушуется, давится дымом и отворачивается. Ему показалось, или в непроницаемых глазах мелькнула хитрая искра? Чёрт.       Их перекур окончен, всех зовут в машину, Чонгуку дают указания по расписанию группы на следующие полдня, он вежливо кивает телефону, говорит — да, хённим, и садится за руль. В принципе, перекурил только Юнги, и теперь Тэхён снова бурчит, что он воняет, как пепельница, на весь салон. Намджун молчит — покурить не успел, тихо завидует везунчику.       Чимин наматывает шарф на уши и жмется в углу, честно надеясь вздремнуть по пути. Хосок что-то втирает Джину, у которого голодные глаза, и подсовывает злаковый батончик. Тот тут же набрасывается на лакомство, довольно чавкая. Чонгук осматривает всех, повернувшись с водительского сидения, убеждается, что никого не забыли, и говорит:       — Мы едем в Каннам. Если не будет пробок, у нас будет минут десять остановиться купить еды. Кто голодный? — одобрительным гулом ему отвечает весь салон, кроме Юнги. Юнги вообще обычно на еду начхать, лишь бы был кофе в доступе и курево. — Ну и отлично, — улыбается Чонгук добродушно. Заводит двигатель, жмет на магнитолу, и она радостно разражается Джейсоном Деруло с его денсингом. Пританцовывает прямо сидя, выруливая с парковки, подпевает и качает в такт головой. В салоне позади песню встречают бодро, особенно Хоби, тут же принимающийся дрыгаться, Джин ему поддакивает, похожий на хомяка, запихавшего еду за обе щеки, Намджун закатывает глаза с улыбкой, и только Чимин упрямо пытается спать, не ненавидя в этот момент только Юнги, молча пялящегося в окно.       Чонгука привели к ним в гримерку три месяца назад. Сказали — вот вам, хотели менеджера из молодых, получайте. Высокий, спортивный, с разрядом по борьбе, на английском тарахтит не хуже Намджуна, ростом с него же, будет вашим общим, лично не утаскивать, для этого у каждого свой по надобности. Тэхён еще тогда пошутил — мол, куда его, такого спортивного, утащишь-то. Вот в тот момент Юнги и увидел впервые эту хитрину в глазах — Чонгук ее из поклона послал между своих отросших волос, слегка вьющихся, пока вежливо отвечал «утащить меня сложно, поэтому положитесь на меня, и вы будете в безопасности».       Положиться на него, ишь ты. «Выскочка», — подумал Юнги тогда.       «Охренеть», — подумал он, когда Хосока чуть не раздавила толпа в аэропорту, а Чонгук ловко его выдернул, обернул собой, расставил сильные руки клиньями, и, как таран, провел сквозь напиравших, раздвигая их в стороны. Хосоков менеджер, тот, который личный, когда сам из этой толпы выбрался, не очень добро посмотрел на то, как «выскочка» поправлял одежду встрепанного Хосока, осыпающего этого самого выскочку восторгами благодарности.       Ну и дальше — как про Бонда — из случая в случай всё, что касалось чего-то вроде «вовремя успеть», «закрыть собой», «притащить кофейку целый лоток» и тому подобное — это всё Чонгук. Он будто был во всех местах сразу, никогда не уставал, никому не мешал, но всегда был на подхвате, как тень группы, с салфеткой, поправкой микрофона, с «Чонгук-и, метнись за документами», «Бан-пиди просил, он сейчас будет», и еще тысячей функций из серии «принеси-подай», которые Чонгук выполнял беспрекословно, неважно, чья это просьба — мемберов или старших менеджеров. Робот-прислуга. Идеальный, на батарейках энерджайзер, кролик-чемпион, собравший ахов женской части стаффа едва ли не больше, чем сама группа, при этом спокойный, как скала. Непробиваемый. О чём думает, что чувствует — ни за что не поймешь, во взгляде вежливая улыбка, и всё — даже если отчитывают. Кланяется, извините-простите-спасибо-пожалуйста-до-свидания, и дальше бежит, как ни в чём не бывало. Намджун даже как-то пошутил, что для пуленепробиваемых нашли менеджера под стать.       Спустя три месяца Чонгук Хосоку и Тэхёну — лучший друг, с Намджуном они вместе тексты придумывают, прямо в машине на ходу, с Джином играют в истребителей еды, и только Чимин его немного побаивается, жмется котенком, когда Чонгук близко, смотрит снизу вверх и старается не отсвечивать.       Чимин вообще-то боится конфликтных ситуаций, они его надолго расстраивают. Как-то все уже почти ночью захотели поехать поесть после съемок, несмотря на то, что устали как собаки, и двинули в приличный барчик, где подавали очень вкусные клецки и токпокки. И приспичило Чимину пойти к автомату с газировкой около бара в общем зале. Чонгук ел вместе с ними, но встал следом и пошел присмотреть.       Чимин с автоматом не подружился, напрасно тыкал в кнопочки, а они не слушались, а какой-то тип подпитый возьми и гаркни на него:       — Ну ты долго, блять, будешь своими сардельками тыкать мимо, крашеный?       Чимин успел только повернуться и умилительно выпучить глазенки на обидчика, перед тем, как рука Чонгука вцепилась тому в шею и припечатала к автомату.       — Проблемы? — прошипел Чонгук сквозь черную маску, сжимая пальцы на хрипящем горле.       Чимин тогда увидел Чонгука злого, с ледяным взглядом, увидел, как тот дважды саданул несчастного об автомат, от чего злополучная банка наконец вывалилась в лоток, как развернул парня и за шкибот швырнул подальше, другой рукой задвигая Чимина за себя. Когда повернулся к своему подопечному, в глаза не сразу вернулось добродушное выражение, и Чимин шарахнулся в испуге.       Чонгук забрал напиток, мягко взял Чимина за плечи и сопроводил обратно, уже возле их закутка встретившись взглядом с Юнги, который за всем этим наблюдал.       — Всё в порядке? — спросил он.       — Да, — невозмутимо ответил Чонгук, когда Чимин юркнул внутрь их комнатки.       — Что этот придурок сказал?       — То, что Чимин слышать не заслужил.       Два взгляда схлестнулись — звякнула сталь. Юнги понял — не скажет. Чонгук понял — если бы не вступился, то Юнги сделал бы это сам.       — Та-та-та-та-та-да… — мурлычет девушка, подпевая денсингу, Тэхён уже стоит задом наперед коленями на сиденье и поет вместе с Хосоком, окончательно хороня надежды Чимина поспать. Юнги улыбается, глядя на балбесов, и качает головой, пока не сталкивается взглядом с чонгуковым в зеркале заднего вида. Нет, ну хоть бы раз для приличия смущенно глаза отвел!       Какого хрена сердце так колотится?       Юнги хмурится, снова отворачивается к окну и пытается медитировать. С маячащими перед глазами конечностями Тэхёна это получается не очень хорошо. Ловит себя на мысли, что боится снова посмотреть в зеркало.       Пробок действительно не оказывается, и на короткой остановке все радостно высыпают из машины закупаться уличной едой.       — Шуга-хён, тебе взять чего-нибудь? — кричит уже от двери Хосок.       — Не надо, спасибо.       Вместо этого Юнги снова выбирается за машину покурить, стараясь встать так, чтобы его никто не узнал. Привычка. Очень иронично — тот, на кого готовы любоваться толпы, когда он на сцене, вынужден жить, прячась. А то разорвут на сувениры. Намджун однажды загулялся в очередной из своих одиночных прогулок с фотоаппаратом, и забрел на оживленную площадь. Домой пришел вроде целый, раздав стопиццот автографов, а на животе у футболки лоскут оторван. И трех пуговиц на плаще не досчитался. Все ржали над ним, хотя понимали, что на самом деле нихрена не смешно — могло закончиться плачевно.       Поэтому — докурить, и обратно в салон, от греха подальше. Протискиваясь на свое место, Юнги видит, что там лежит сверток, берет в руку — теплый. Внутри маленькие мясные шашлычки на шпажках, салфетки и десерт — рисовая булочка. Снаружи, у машины — Чонгук, который как бы ни при чём, стоит, руки в брюки, солнышком любуется в ожидании остальных.       Юнги улыбается, и не может это сдержать. Вот же мелкий! Это уже не в первый раз — «твоих рук дело?» — «что? не-ет!». Да только Юнги в курсе, что Чонгук отлично выучил, кто из них что любит есть, и не просто так из ниоткуда появляются вкусняшки, стаканы с кофе, именно тем, который любит нашедший их. Прокрадется в студию — оставит два кофе Шуге и Намджуну, перед тем, как домой уезжать, потому что знает, что они не будут спать, будут писать музыку всю ночь. В коридоре прокричит «сладких снов, парни, увидимся утром» и сбегает. Сколько раз говорили — оставайся, в общаге есть комната для этого, зачем носиться туда-сюда, если всё равно почти живешь на работе. А он — да ну, меня пёсель дома ждет. Тэхён триста раз нарывался взять Ёнтана и поехать «знакомиться пёселями», но Чонгук всегда выруливал и свинчивал, отнекиваясь…       Юнги ест мясо, смотрит в упор на наглую морду, и готов поклясться, что тот довольно ухмыляется, когда Хосок, вернувшись, восклицает:       — Эй, откуда у тебя мясо, ты же не ходил с нами!       — Действительно, — жует Юнги, — откуда?       И смотрит. Наглая морда едва заметно лыбится, щеки выдают, хоть и стоит боком.       — Спасибо за еду, — говорит Юнги вечером, когда все разбредаются по комнатам общаги, а Чонгук рассовывает покупки из продуктового по холодильнику. — Сколько я тебе должен?       Чонгук выпрямляется, смотрит удивленно-невинно, и таким же голосом спрашивает:       — Ты о чём, Шуга-хён?       — Хорош прикидываться. Я, по-твоему, дурак?       — Дурак? Не-ет, ты точно не дурак, хён.       — И кофе если еще раз поставишь возле аппаратуры близко, я тебе уши надеру. Намджун в прошлый раз чуть не залил мне клавиши.       — О… Прости, хён, очень опасно вышло! — тут же складывается в поклон Чонгук, почти незаметно делая шаг вперед.       — То есть признаешься, что это ты, паршивец? — смеется Юнги. А потом не смеется, потому что Чонгук выпрямляется, становится чуть ли не на голову выше, и почему-то оказывается слишком близко. Смотрит, молчит, а в глазах что-то очень странное. Будто ждет чего-то.       Юнги делает шаг назад, и вот она — та самая хитрина, снова! Ему не показалось!       — Признаюсь, что был невнимателен, Шуга-хён, — голос не такой, как обычно, глуше, мягче, вкрадчивей. — Впредь буду осторожнее, — и снова кланяется, от чего Юнги невольно шарахается, радуясь, что Чонгук не видит.       Да что за…       Ночью Юнги крутится, сверлит глазами темноту, но не может заснуть. У него в этой темноте стоит Чонгук и странно смотрит, не отводя глаз.       Очень-преочень странный Чонгук. И он вызывает какие-то престранные эмоции у Юнги.       Утром синяки под глазами шире плеч. Жить не можется, он ищет кофе по кухне почти на ощупь, сталкивается со всеми, но очнуться не в состоянии. В конце концов его ловят чьи-то руки, сажают на высокий стул у барного стола, на кожу под глазами ложится что-то прохладное, заставляя вздрогнуть, Юнги открывает их и видит чонгуково лицо. Очень близко.       — Тихо, не дергайся. Во-от так. Держи минут пятнадцать. Сейчас дам тебе отварчик.       — О, Чонгук-и, а можно мне тоже парочку? — подлетает Хосок. — Отличная вещь!       — Да, конечно, хён.       Хосок лепит патчи из баночки под глаза, блаженно вздыхает и спрашивает, стоя с запрокинутой головой посреди кухни — что за отвар там Чонгук варганит? Бодрящий? Мне два, пожалуйста, я сегодня дохлее некуда!       Юнги чувствует, как один из патчей сползает вниз, пытается его поправить, но получается плохо — попадает краем в глаз, моргает и шипит. Чонгук возникает рядом, как по волшебству, мягко убирает его руку и сам заботливо поправляет, улыбаясь. Пальцы касаются лица, теплые такие, осторожные.       Слишком близко.       Блять.       — Так лучше? — тихо, с придыханием.       Юнги готов поклясться, что ощущает, как зрачки расширяются. И что Чонгук это замечает, тоже поклясться готов. Лицом не показывает, но кадык, качнувшийся вниз-вверх… что вообще тут происходит?       Будто почуяв вольтаж воздуха между ними, исчезает, гремит у плиты кастрюльками, появляется запах, что-то вроде глинтвейна, дымящаяся чашка с желтоватым содержимым оказывается у Юнги под носом, а Чонгук возвращается разливать напиток всем приползшим сонным желающим.

***

      — Быстро, быстро, туда, коридор из охраны, шевелите ногами, пока держат! — командует старший менеджер, бантаны при полном параде щемятся на свое же выступление, вокруг крик, визг, вспышки камер. Чонгук пробирается впереди, его спина — ориентир. Он отодвигает заваливающуюся на проход стену из девчонок, расставляет руки вдоль, доставая одной до таких же расставленных рук менеджера Тэхёна, они кивают друг другу, группируются и держат оборону дальше, пропуская парней.       Какая-то особенно шустрая девочка почти дотягивается до лица Чимина в попытке сдернуть маску, но старший менеджер успевает перехватить и встать стеной между ретивой фанаткой и булочкой. Чимин чуть пригибается и пробегает вперед, толпа напирает, охрана стоит не очень густо, вот-вот их снесет. Юнги видит, как схлопывается конец живого коридора, трое проскочили, а они с Намджуном еще нет, но Чонгук тоже это видит, делает знак охраннику слева, Юнги вдруг оказывается в объятиях Чона, который прижимает его затылок к себе подбородком. Ноги теряют опору, слышится треск ткани, и его переставляют в безопасное место за стеклянными дверями позади спин охраны, в нос щекотно бьет терпкий запах парфюма, под ладонями — крепкая широкая грудь.       — Цел? — спрашивает Чонгук, отпуская, а Юнги зависает на мгновение, прежде чем убрать ладони с этой груди. Пялится в нее, пока охранник не проталкивает внутрь Намджуна, потом не без труда делает шаг назад и видит, что рукав черного пиджака Чонгука наполовину оторван, а на щеке царапина.       — Да…       — Бегом, бегом, по центру и направо, в гримерку! — орет старший, размахивая руками, и Намджун утаскивает Юнги за собой, а он оборачивается и пытается сказать, что Чонгуку нужна помощь. Но Чонгук только подмигивает и улыбается, шагая следом.       Минут через десять, когда ему подправляют мейк и отпускают ждать остальных, Юнги выходит в коридор и видит их общего менеджера уже с пластырем на щеке и без пиджака. Белая рубашка обтягивает внушительные бицепсы, трицепсы, или что там еще, чего у Юнги сроду не бывало, галстук чуть набекрень, глаза горят, ноги пружинят — орел!       Чонгук помогает разносить упаковки бутилированной воды, и при каждом наклоне рубашка трещит на спине, на руках, вызывая тихие восхищенные охи, среди которых Юнги идет и немножко кипит.       — Как твоя щека? — ловит он за руку звезду стаффа.       — Хён? — оборачивается Чонгук, таща очередную упаковку воды. — Я отлично. А ты?       — Пиджаку хана?       — Да фиг с ним. Главное — дело сделано.       И улыбается. Всегда, по жизни улыбается. Когда ест, ведет машину, подпевает музыке, ждет их за кулисами, подсовывает вкусности и водичку — всегда, кроме случаев, когда кому-то из них нужна защита.       Джеймс Бонд? Нет. Чон. Милашка Чон. Откуда только взялся такой?       — Лет ми тейк ю денси-и-инг! — мурлычет Чонгук над рулем, лавируя по полосам ночного Сеула. После ажиотажа выступления сейчас танцует даже Чимин, страстно стреляя глазками в линзах.       — Лет ми си ёр бест мув… — Чонгук бросает взгляд в зеркало, Юнги чувствует, как мурашки поднимают волосы на затылке. Все свои лучшие движения он показал полчаса назад на сцене, но у него стойкое ощущение, что песня не об этом. — Энитинг кулд хеппен…       Еще один взгляд — и Юнги прячет глаза в окно к чёртовой матери.       Чонгуковы в зеркале смеются, но он этого уже не видит.       Ночью вскакивает, как от кошмара, готовый поклясться, что почувствовал тот самый терпкий аромат. Вертит головой в темноте, ничего подозрительного не обнаруживает, и падает обратно на подушку.       В мыслях — ладони на чонгуковой груди. Под ними тепло, упруго, перекатываются мышцы, пока этот парень буквально на руках несет его сквозь толпу, бережно прижимая к себе. Юнги подносит руки к лицу, пытается рассмотреть и думает, что свихнулся. С каких пор его волнует мужская грудь?       Пытаясь вспомнить, когда его в последний раз волновала женская, он проваливается в сон.       На следующий день у них выходной, и, проснувшись ближе к обеду, он обнаруживает в общаге только себя и Тэхёна, который куда-то собирается сдернуть. По дому радостно носится Ёнтан. Собакен был так же рад видеть хозяина, как и тот его, учитывая, как нечасто это получалось. Наверное, его привезла мама. Догадку подтверждает гора домашних булочек на столе и огромный контейнер кимчи.       — Что будешь делать сегодня, хён? — спрашивает Тэ, запихивая что-то в сумку в прихожей.       — Спать.       — Ты уже и так полдня проспал!       — Отлично. Я бы спать в кофе добавлял.       — Это же нелогично, — смеется Тэхён.       — Еще как логично! А кроме кимчи у нас есть чего пожевать?       — Да, там маринованные ребрышки в холодильнике. Ну всё, мы побежали, не скучай, хён!       Юнги скептически осматривает тазик с, конечно же, сырыми ребрышками, захлопывает дверь холодильника и вздыхает. Ну что ж, тогда пойдем по классике — где наш кофе? Или всё-таки спать? Стащив со стола одну из румяных булочек, он сует ее в рот и мычит от удовольствия. Тянет еще две, пока кофеварка заканчивает свое дело, наливает себе огромную чашку и осторожно идет в студию, где его дожидаются позавчерашние наброски. Щурясь от яркого солнца, задвигает все портьеры. Это Намджун любитель света и его благотворного влияния на психику, а Шугу если заставить так часок посидеть — он начнет убивать, для его психики очень полезно сидеть в теньке, бледнеть и бухтеть, а лучше спать. Еще покурить можно. Кстати, да.       Накинув какую-то куртку с вешалки, выползает на крыльцо, опять щурясь от вездесущего солнца, находит уголок потемнее, закуривает и вдыхает поглубже. Вот против свежего воздуха он ничего не имеет — даже очень за. Намджун, правда, шутит, что в его никотине свежего воздуха не обнаружено, но что тот понимает. Немного привыкнув к свету, он рассматривает куртку и осознает, что она чиминова. Опять будет бухтеть, что хён ее прокурил. Даже уже слышен птичий голосок «ну хё-он, ну ты опя-а-ать?», но трель вдруг прерывается вполне реальным смешливым:       — Опять курятиной завтракаешь?       Открыв глаза, как кот, которого пригрело солнышко, Юнги не сразу понимает, что перед ним Чонгук. С пакетами.       — А ты что, соус к ней принес?       — Шутишь, — смеется. — Выспался, видимо.       — Я серьезно — чё ты тут делаешь? Выходной же!       — Это у вас выходной в расписании. У меня выходные по выходным. Я отвез Намджуна и Хосока в пригород и решил завезти вам продуктов.       — Зачем? Они все поедят в городе.       — А ты?       А ты? Как понимать это «а ты» и честный-пречестный взгляд наглой хитрой рожи? Юнги хмурит брови и фыркает.       — Кормить меня собрался? Ты менеджер или мамочка?       — Могу быть папочкой.       Юнги давится дымом, торопливо тушит окурок в пепельнице и смотрит дико. Чонгук смотрит прямо, будто и не ляпнул только что очень двусмысленную хрень. Или это Юнги так кажется? Память снова подкидывает ощущение этой вот, напротив, груди под ладонями, глаза как по команде опускаются на нее же…       — Я буду в студии, меня не трогать! — кричит он, сбегая в свою занавешенную нору. Там кофе, темно, тепло и никаких странных чонгуков.       Спрятаться — спрятался, а сам краем уха слушает, как Чонгук на кухне гремит посудой, шуршит пакетами, что-то там переставляет, режет. Около получаса слушает, потом вспоминает, что он вообще-то Шуга, а брутальные рэперы не подслушивают донсенов, гордо натягивает второй наушник на свое место и уходит в работу. Но хватает его не очень надолго, потому что с кухни прилетают умопомрачительные запахи чего-то мясного, жареного, и если это не самый верный способ выманить ворчуна из конуры, то такого способа вообще нет.       Чонгук стоит у плиты спиной к двери, видит краем глаза, как сзади подбирается оголодавшее нечто, и улыбается.       — Что, всё-таки решил, что ты живой, и есть — полезно?       Юнги подпрыгивает на месте от неожиданности, что его раскрыли, задевает рукой чашку на столе, каким-то чудом успевает ее поймать, водружает на место, выпрямляется и подбоченивается деловито.       — Ты давай не умничай. Пришел тут, навонял на весь дом… Работать мешаешь!       — А ты поешь, и сразу лучше работаться будет.       Юнги не успевает заметить, как оказывается уже за столом, перед ним шустренько появляется мяско, кимчи от мамы, жареные овощи и рис. Чонгук готовит чисто по-мужицки, без изысков, как дров нарубил, но на вкус оказывается выше всяких похвал. Еще бы этот… не сидел напротив. Не то чтобы Юнги едой делиться жалко, просто с рожей этой своей так и норовит заставить поперхнуться, вообще позор какой! Старший он или где?       — Кончай на меня пялиться.       — Когда это я пялился? — всё та же оскорбленная невинность.       — Постоянно.       — Поклёп!       — Сейчас пялишься. Вот подавлюсь и умру — ты будешь виноват.       — О, я не дам тебе умереть, — опять просевшим тоном мурлычет Чонгук.       Юнги предсказуемо давится, кашляет до хрипоты, отворачивается и перегибается через стул, чтобы спрятать покрасневшее лицо.       — Скотина… — хрипит он, продышавшись, — хоть бы по спине похлопал.       Поворачивается — и шарахается. Чонгук стоит над ним со стаканом воды в руке.       — Вообще-то стучать подавившемуся по спине — только усугублять ситуацию. То, что попало в легкие, можно только откашлять. Вот, попей.       Юнги гневно берет стакан, делает глоток с трудом, повисает одной рукой на спинке стула и пытается восстановить дыхание до нормального.       — Не дам умереть, называется… Тоже мне, спасатель.       — Поверь, если бы тебе действительно грозила опасность — я бы вмешался, — взгляд на миг становится серьезным. Юнги ему верит. Берет стакан снова и пьет. — Почему ты из-за меня нервничаешь, хён?       Хён захлебывается водой, выплевывает ее на пол, подхватывается на ноги, с грохотом ставит стакан на стол, награждает Чонгука гневным взглядом и одними бровями спрашивает — «что, блять?». Чонгук тоже встает, берет полотенце, протирает стол, потом идет за шваброй и убирает воду с пола. И когда Юнги уже всерьез чувствует себя мебелью, вопросов которой не слышат, подходит близко-близко, смотрит в глаза и говорит:       — Вот как сейчас.       — Что… сейчас? — слегка отклоняется назад Юнги, обжигаясь о взгляд.       — Ты спокоен всегда кроме моментов, когда рядом я.       — Что? Что за чушь?       — Я что-то делаю не так, Шуга-хён? — Юнги отклоняется, Чонгук придвигается, оба это видят: зажги между ними сейчас спичку — рванет.       — С чего ты это взял?       — Ты добр со всеми, кроме меня. Несмотря на все мои старания, — в глазах прям неподдельная обида.       — Я чем-то тебя обидел, Чонгук?       — Да, хён … — о боги, снова этот низкий голос!       — Ч-чем?       — За что ты меня не любишь? — почти шепотом, почти в самые губы… Кто-нибудь, позвоните спасателям, Шугу нужно срочно госпитализировать с сердечным приступом! Это вообще законно — чтобы парень вызывал такие эмоции у другого парня? Алло, помогите, тут проснувшийся вулкан, он ходит по дому и зовет себя Чонгуком, кто-нибудь, алло! Юнги с трудом сглатывает слюну, и это не ускользает от цепкого взгляда. Чонгук моментально фокусируется на его губах, потом снова на глазах. — Ты хочешь мне что-то сказать, хён?       — Нет.       — Уверен?       — А ты мне ничего не хочешь сказать?       Чонгук прекращает наступление, ухмыляется, а у Юнги ощущение, что он сказал гораздо больше, чем мог бы.       — Ладно, — говорит. — Я понял, — говорит. И откидывает волосы назад движением головы, естественно, приковав этим взгляд Юнги к себе. А потом снова делает шаг вперед, оказывается близко, почти касаясь, оставляя только полвдоха на выжить, заглядывает пристально в глаза и произносит тем самым тоном, за которым всегда пряталась хитрина, так волновавшая: — Ты не можешь сказать, а я не имею права ошибиться. Это была веселая игра в гляделки, но я бы хотел присмотреться повнимательнее. Хён… Ты не будешь против?       Юнги смотрит, хлопает глазами, как зачарованная мышь перед удавом, и мысленно орет — не останавливайся! И Чонгук, видимо, слышит его. Протягивает руку, почти касается пальцами щеки и спрашивает:       — Ты позволишь?       Юнги медленно кивает, ощущает тепло и испытывает настоящее удовольствие от этого касания. Как же это приятно… Пальцы крадутся дальше, распрямляются и скользят к затылку, большой ложится на щеку, остальные на шею, хватка становится чуть крепче, лицо Чонгука ближе, и снова вопрос:       — Можно?       Тихо-тихо так, будто чтобы не спугнуть мгновение, которое для Юнги теряется во времени. Он ничего не может ответить, только рот приоткрывается сам по себе, и Чонгук принимает это за разрешение.       Первое касание губ — как полыхающая жаром по телу волна. Юнги уже во второе мгновение впивается в ответ, ломая окончательно все установки в голове. Там осталась только оплавленная сигнализация, она мигает красным и предупреждающе пищит — нарушение герметизации пространства, срочно принять меры!       Юнги не хочет ничего принимать, кроме чонгуковых рук, которые теперь уже смело хватают его в охапку, несут куда-то из кухни, туда, где темно, сажают на какой-то стол. Слышно, как падает и разбивается чашка, и Юнги краем сознания помнит, что она уже была пустая — это хорошо.       Чонгук целует так, что кружится голова. Не дает продохнуть, как умирающий от жажды, пьет Юнги, захлебывается им, а Юнги захлебывается Чонгуком, трогает ту самую спасительную грудь ладонями, дышит терпким, весь обернутый сильными руками, зацелованный, чувствует, как сильно пульсирует возбуждение в штанах, со стоном оттягивает их. Чонгук замечает это, улыбается, берет его руку и кладет на свой, выпирающий даже через грубую ткань джинсов, член.       Юнги охает, сжимает импульсивно пальцы, Чонгук протяжно стонет и утыкается носом ему в шею, тяжело дыша.       — Я думал, меня разорвет от невозможности тебя поцеловать.       — Мм, теперь нас разорвет обоих от твоих поцелуев.       — Ты такой… хён…       — Какой?       — Мм…       — Очень понятно, ага, — смеется Юнги и целует Чонгука в шею. Тот вздрагивает и мурчит от удовольствия. — Ну и чего раньше не поцеловал?       — А вдруг ты бы не принял это?       — Никогда бы не подумал, что тебя это может испугать.       — Ты же не гей, хён?       — Нет.       — Ну вот.       — Только мне очень хочется что-то с этим сделать, — Юнги показывает на свою ширинку. — И боюсь, у меня не получится остаться не геем, учитывая тебя.       — Ты позволишь? — ухмыляется Чонгук, накрывая ладонью его стояк.       — Да, Чонгук…       — Мгрхм…       Юнги позволяет.       Позволяет утащить себя в ту самую гостевую комнату для менеджеров, где Чонгук судорожно избавляет их обоих от одежды, пока Юнги наслаждается открывающимся ему по мере ее исчезновения зрелищем атлетического тела, переливающегося в полумраке мышцами. Наслаждается тем, как жилистые руки жадно трогают и прижимают его худое тело к горячему мощному, тем, как Чонгук стонет от удовольствия, находя еще один незацелованный сантиметр тела, тем, как вылизывает и ласкает, сводит с ума, заставляет вцепляться в волосы и давиться желанием орать от того, как хорошо.       Хорошо так, как не было ни с кем и никогда, хотя Чонгук всего лишь гладит и надрачивает, всего лишь целует и придавливает к матрасу, заставляя ощущать офигенно приятную тяжесть. Юнги на ощупь находит его член, обхватывает пальцами и делает то же самое для него, и с чонгуковых губ на его губы падают выдохи. Чонгук прикрывает глаза в экстазе, ловит общую скорость, и их руки работают одновременно, каждая на чужом члене. Контраст ощущений, одно горячее дыхание на двоих, от губ друг друга не оторваться, напряжение нарастает, Юнги издает звуки выше своего привычного тембра, Чонгук этому улыбается, дышит шумно и сильнее сжимает пальцы, разгоняя удовольствие до самого пика. И когда Юнги кончает, схватившись за его шею и громко выстанывая на ухо, Чонгук догоняет от одного только этого зрелища, заливая живот и грудь Юнги своим семенем поверх его, целует напоследок сильно-сильно, падает сверху, склеивая их двоих, прижимая к себе.       — Лет ми тейк ю денсинг, — улыбается в зацелованные губы.       — Это были твои лучшие движения? — парирует Юнги.       — Шутишь? Это еще только наброски!       — Мм. Думаю, мне понравится.       — Даже не сомневайся.