про соулмейтов, ошибки и небесную канцелярию

У Антона на запястье нет дурацких звёздочек, в груди не расцветают лилии, в голове никакие чужие голоса не поют песни, не рассказывают анекдоты и не плачут по ночам, а ещё он прекрасно видит, слышит, да и запахи, вроде, чувствует. Время идёт, все встречают своих истинных, избранных, предопределённых судьбой, небом, да как угодно, рассказывают смешные истории, как кто-то в кого-то въехал на велике, а потом узнал по голосу (видимо, из тысячи, хотя терпеть тысячу наезжающих на тебя велосипедистов — то ещё удовольствие), улыбаются, светятся, и Шастун смотрит на них, кивает, желая встретить кого-то тоже. Но пока что встречает лишь темноту в маленькой однушке на окраине города и пустоту внутри. Ему от очевидного факта, что у него нет соулмейта уже никак, если честно, он своё отзлился, отматерился, отплакал даже. Врачи разводили руками, отказывались проводить повторные обследования, потому что не видели смысла, говорили просто подождать. Антон ждёт уже больше двадцати пяти лет и навряд ли дождётся. Дождётся только дождя, промокнет специально, пока будет идти в магазин и обратно, подставит под капли лицо, будет стоять, и нет, от дурацкого ноющего чувства внутри не избавится, так только в фильмах работает — живая вода, живительная водица, хоть обдобавляйтесь суффиксов, обдолбайтесь чем покрепче — не поможет. Пока соулмейт не помашет ручкой, счастье не придёт. Шастун слышит смешок откуда-то сбоку и нехотя открывает глаза. Справа от него стоит парень, одетый в какой-то странный плащ (будто рыбацкий, а где тогда резиновые сапоги?), и протягивает зонтик. Антон качает головой. — Мне не нужно, спасибо. Парень пожимает плечами и встаёт рядом. — Куда смотришь? В светлое будущее? Шаст хмыкает. — В настоящее продолженное. — О, да вы из Англии. — Ага, вечно жру fish and chips. Парень в ответ на это морщится. — Уберите рыбу отсюда, молодой человек, уберите рыбу. Не рыбак, значит. Антон первый раз за я-не-помню-сколько-уже-лет-Поз-заебал смеётся. — Меня, если что, Арсений зовут. — Антон. * Арсений оказывается полной противоположностью Антона, он — оптимист с большой буквы «о», а у Шаста из большого в жизни только жопа, которая на «ж» (и она не подходит, но они и не в слова играют). Антон не знает, во что они играют и на что надеются, но внутри немного лучше, чем всегда: он успокаивается, глядя на то, как Попов сидит по-турецки в кресле и решает какой-то важный рабочий вопрос, параллельно пытаясь не пролить кофе, и, если честно, именно такого внутреннего спокойствия ему и не хватало. Так, наверное, чувствуют себя люди, у которых нашлась родственная душа. Кто-то сверху тянет за ниточки судьбы, и Антон тянется к Арсению за поцелуем. Тот не сопротивляется, но тормозит, отставляя кружку. — Чёрный, как и твоя душа? Попов прищуривается. — Чёрный, как и моя ванночка для лица, целуй уже. — У тебя есть ванночка для лица? — А ещё ванночка для ног и большая ванна для тела. Я жду! — О, граф любит троицу? Арсений не выдерживает и целует сам, прикусывает губу — мстит за дурацкое прозвище, и Антон мягко проходится пальцами по его щеке, успокаивая. Они отстраняются спустя пару минут, и у обоих лицо горит, как у тринадцатилеток. * Антону как-то уже всё равно на всякие соулмейтовские теории (заговора): он в темноте, пока Арс спит, отвернувшись к стенке, читает истории людей, которые не были соулмейтами, но смогли прожить всю жизнь вместе — вывели понятие «родственные души» на новый уровень. Попов смешно сопит во сне и подкладывает руку под щёку; Шаст грустно вздыхает, глядя на красную нить, блёклую, уже потёртую от времени. Если она не порвалась, значит, его соулмейт ещё жив и ходит где-то по планете, даже не подозревая о существовании Арсения. А Антон уверен в существовании и знает о нём почти всё: сколько ложек сахара нужно в кофе, какой гель для душа лучше купить, почему в его шкафу так много маек с дурацкими надписями, на какой станции метро находится танцевальная студия, о занятиях в которой Попов почти никому не рассказывает, — список можно продолжать до бесконечности. Он даже детские фотографии видел, там Арс смешно морщит нос и постоянно вытягивает руку с красной нитью вперёд. Шаст себе часть сохранил — не потому что он педофил, нет, просто ему нравится смотреть на Арсения. В любом возрасте и в любой ситуации. Перед тем как отложить телефон, Антон заходит в папку с его фотками, пролистывает от самих ранних к самым поздним и замечает, что сейчас нить выглядит ещё ничего, лучше, чем было в детстве. Арсений мог просто её заменить, Шастун слышал, что такое возможно после неудачной влюблённости. Есть ещё вероятность, что его соулмейт сейчас подобрался очень близко к душе, прочно вошёл в жизнь, и связывающей их нити больше не надо натягиваться. Антон, если честно, немного боится второго варианта. * Шастун слишком много чувствует в последнее время, даже, наверное, за двоих, поэтому Арсений не возражает, когда видит чемодан у двери и слышит «я в Воронеж, к маме, проветриться». Просто рассеянно кивает, целует в нос и закрывает дверь. За окном поезда проносятся деревья, озёра, облака, и чёрные нити проводов тянутся вдоль всего живописья, как сказал бы Арсен. Антон отчаянно пытается отвлечься от навязчивых мыслей, но думается как-то постоянно и на автомате — остаётся только смириться. Шастун надеется, что его поездка не выглядит бегством и что Попов понимает: Антону нужно немного времени, потому что скорость развития их отношений прямо сейчас требует увеличения расстояния. Мама встречает его на пороге, крепко обнимает, причитает, какой же он худенький и бледненький, накладывает картошки (Арс бы пошутил про то, что Антошке накладывать больше нечего, только бы деда лопатой не бил, хотя проблем с гневом у Шаста нет) и аккуратно спрашивает про личную жизнь. Антон готовился к этому вопросу в поезде, даже придумал несколько вариантов ответа, как отшутиться, как соскочить с темы, но, глядя маме в глаза, собирается с духом и решается рассказать. Она слушает внимательно, кивает, улыбается в нужных местах, а на моменте про существующего соулмейта Арсения встаёт и выходит из комнаты. Шаст пожимает плечами — его окружают странные люди (Попов тот же), он привык, а потом видит красную нить у мамы в руках и только глазами хлопает. — Я сняла тебе её в детстве, потому что мы с отцом устали ходить за новыми каждые два дня: ты слишком неосторожно к этому относился. — А потом почему не отдала? — Мне хотелось, чтобы ты полюбил человека, а не тот факт, что он твой соулмейт. Чтобы не вышло как у твоей сестры. Антон улыбается, качая головой, а потом раскидывает руки для объятий. Если честно, не было бы Арса в его жизни, он бы взорвался, но сейчас мамин поступок сделал его жизнь немного проще и правильнее. Попов говорил, что в небесной канцелярии не ошибаются, и был прав. — Точно не злишься, сына? — Не злюсь. Арсений в ответ на фотографию запястья пишет: «Я тебя с самого начала почувствовал», — и Шаст блаженно закрывает глаза. У него на руке дурацкая ниточка, ведущая из Воронежа в Петербург (всё не по классике — не как у Радищева, но Антон радуется всё равно).