Высечено в камне

___________________________________________ ...Бдительность — в мире... ...Победа — в войне... ...Жертвенность — в смерти... Слова, что преследуют Серого Стража с момента присяги и до самого последнего вздоха — будет ли совершен он добровольно в пылу битвы на Глубинных тропах — или в бесчестье, когда Страж решит предать свой долг. Узы его в том, что Стражи испокон веков были связаны обязательством перед человечеством быть его щитом и мечом. Единственные способные встать перед Мором и выстоять. Белый грифон на синем — символ надежды, символ победы. Они поклялись, что вернут людям утраченный мир — и оседлали величественных, могучих существ, устремившись на них в небо. Белый грифон — символ мощи и силы — на синем небе — символе свободы. Так было положено первыми Стражами — теми, чьи имена и лица приходили ей во снах. Рыжие локоны, острые глаза хищной птицы, упрямый взгляд, добрые слова, глупые шутки... плутовская улыбка. Они были идентичными, знакомыми и чужими. Одинаковыми и разными. Часто, бодрствуя, Броска улавливала краем взгляда игру солнечного луча в пламенных косах Лелианы — и видела Ирдею, перебиравшую струны своей лютни. Когда они повстречались впервые, Натия — в то время Безла — только покинула родные чертоги, сосланная на поверхность с позором — и ребенком на руках. Отчаяние и обида едва не толкнули её за край. Страшно вообразить, на что она собиралась пойти, но мелодия и нежная рука стали спасением. “Твои глаза полны печали, позволь мне спеть тебе и твоему дитя, чтобы утешить”. Натия помнит, как зло усмехнулась Безла, сильнее кутая младенца в тонкий обрывок ткани; помнит, как слабо дрожали пальцы, крепче впиваясь в неумело завязанный свёрток. Безла не знала, как правильно пеленать, как надежно держать, но старалась. От ее стараний, казалось, становилось лишь хуже — сын плакал, как бы сильно она не жала его к своей холодной груди. "На что ему твоя песня? Желудок от нее не станет более полным”. Эльфийка-бард улыбнулась, перебирая струны. Мелодия показалась знакомой Натии, но Безла не могла знать ничего из наземной музыки — и настороженно напряглась. "Все так, но от нее станет полным мой кошелек, а на монеты мы сможем найти вам ночлег в тепле. И, быть может, немного молока". "Какой резон тебе помогать мне? У меня ничего нет". "Скажем, это станет моим добрым поступком дня. И я не хочу остаться на руках с твоим обмороженным трупом. Что случилось с твоим платьем?" Обрывок ткани жег пальцы Безлы, но приготовившись ответить, она встретилась взглядом с эльфийкой-бардом, и от понимания в васильковых глазах, собственные стали жечь столь же нестерпимо, как и кожа ладоней. "Могу я хотя бы узнать твое имя?" "....Безла..." Лишь теперь она заметила, как утих сын в её руках. Мелодия неустанно лилась вокруг них, разгоняя смятение и утешая. Морозное солнце играло в пышной непокорной гриве, вплетаясь в тонкие косы, задорно свисавшие с обеих сторон заостренных ушей. "Приятно познакомиться с тобой. Я — Ирдея". В ту ночь Серый Страж Броска проснулась с мокрыми от слез глазами — и спустя всего несколько часов вновь встретила барда из сна — теперь её звали Лелиана. Алистер весел и обаятелен, и также не ладил с ведьмой в их рядах, как и столетия назад. Выходцы из одного племени, она — первая ученица старейшины клана, он — только получивший валласин молодой воин. Алларос и Мавика, готовые перегрызть друг другу глотки в один миг, а в иной — закрыть товарища от опасности всем своим существом. Алларос тот, кто решил присоединиться к рядам Стражей, и Мавика та, кто следовала за ним. То, как свободен был её выбор тогда, и как он навязан чужой волей теперь, посеяло путаницу и огорчило настолько, что в настоящем Натия готова приказать ей уйти, лишь бы не видеть и не слышать очередных переругиваний за спиной. Для Безлы, проходившей в статусе Серого Стража уже больше десяти лет, взявшей титул командора всего менее года после того, как предыдущий командор последовал Зову — крики этих детей за спиной не более, чем возня неловких щенков. Натия готова развернуться и обрушить свой топор на обоих каждый раз после тяжелого, слишком ясного сна. Дети камня не должны видеть сны. Натия видит даже больше, чем любой из тех, кто привык к ним. Из всех её спутников — прошлых и нынешних — с Морриган было тяжелее всего. Ровно до тех пор, пока они не вернулись в Орзамар, впервые после того, как воспоминания стали возвращаться к ней. Первыми словами, брошенными ей Огреном были: "Ищи другое место, чтобы тратить воздух, пыльная крыса". Они били по лицу хуже любой пощечины, которую когда-либо отвешивала ей мать. Они хуже, чем те, что принимала за нее сестра — до того, как целостность её лица не стала напрямую зависеть от их общего будущего. Но первое, что Безла услышала от своего сына, чьего имени она пока не знала, звучали с большим уважением, чем могла заслужить женщина, бросившая своего ребёнка. Он стоит напротив неё, главнокомандующего объединённой армии, позади него, за тонким пологом шатра кипит жизнью лагерь. За её спиной щит Серого Стража с грубой трещиной, расколовшей грудь грифона надвое. — Это честь, наконец встретить Вас, — торжественно начал воин, её сын и, Создатель, ему должно быть уже двадцать четыре года. Он был старше, чем она, покинувшая родной город. Старше, чем Безла надеялась вновь увидеть его. Боль и счастье, трепетная гордость захватили и сдавили ее грудь, сердце било о едва зажившие ребра, качая по венам холодную, разъедающую тело кровь. Зов был неотвратимо и безжалостно близко, но всё, о чём она могла сожалеть теперь — это время, проведённое вдали от человека, крохотного существа, нуждавшегося в ней больше всего. — Это честь и для меня, — Безла подавила слезы, держась стойко, как подобало Стражу-командору. Когда-то она была матерью, но потеряла право называться так. Теперь она отвечала более, чем за одну жизнь, и у нее не было такой роскоши, как выбор. Широкая рана зияла в груди Валки, и пальцы Натии-Безлы утопали всё глубже, отчаянно желая удержать внутри кровь, толчками покидавшую распростертое в высокой траве тело. Вокруг них продолжало шуметь сталью сражение, обернувшееся резней: орда настигла их на границе рассвета и ночи, в тот час, когда собственные зрение и разум являлись самыми ненадежными товарищами, а бдительность уступила усталости. Зарево восходящего солнца обожгло не успевшую впитаться в черную почву кровь, и белый грифон на обломке чьего-то щита засиял в его лучах, ослепляя Безлу, отчего та пропустила удар. Удар, принятый вместо неё товарищем. Со сводящим с ума звуком высвобождив свой меч из нутра Валки, генлок оттолкнул её, словно она была лишь досадной помехой. Он шёл за Стражем, в чьих жилах текла единая с ним кровь, но шедших против его повелителя. Броска знала это, как знала сама Безла, как знал любой из её братьев и сестёр. Но также они помнили, что не взирая на всё, объединявшее их они не являлись такими же. Взгляд Валки добрый и понимающий даже в нескольких вдохах от смерти. Бледные, иссохшиеся от старости руки накрыли загорелые, мозолистые ладони — и сжали, неся в себе всю материнскую любовь, о понятии которой Безла не знала до недавних пор. Долгие месяцы они помогали узнать о тепле объятий, о том, как приятно, когда кто-то нежно гладил по волосам. Натия завидовала и сожалела, скорбя, что сама узнавала о значении слов "любовь матери" лишь через воспоминания давно развеянной прахом женщины, у которой почему-то её собственное лицо. Леди Изольда почти напоминили ей о том, чего Безла была лишена насильственно, а она сама — по злой насмешке Предков. Смотря на безутешную эрлессу, слушая слабый лепет Йована про обряд, Натия видела Валку, утешавшую ту, что могла бы быть её дочерью, распорядись судьба добрее к ним обеим, и развернувшись ударила Йована кулаком в живот. С безразличием наблюдая как тот осел на пол, стеная, точно рожающий наг, она бросила коротко, нарушив повисшую вмиг тишину: — Мы пойдем за магами. Приготовьте самых выносливых лошадей. Винн — не Валка. Она человек, маг и закалена не тем же образом, что лихая разбойница, однажды оставившая позади себя Пыльный город и всё, что могло связывать с её прошлым. Валка не побоялась выжечь чернила со своего лица, избавившись от оков клейма Неприкасаемой там, где Винн ещё держалась за собственные, даже покинув Круг. Она строже, сдержаннее, и первое время держалась обособленно, отстранённо. Но Винн, как и Валка, заботилась. И у неё была магия, которой не было у Валки. И все же в глазах Винн было тоже тепло, и снисходительная доброта. Она собирала волосы похожим образом. Винн могла быть выше, могла казаться чужой, но у нее лицо Валки, душа Валки, и Безла внутри Натии плакала от радости и облегчения, а потому этого было вполне достаточно. — Я не думаю, что создан для серьёзных отношений, дорогая воительница, — загорелые пальцы касались её лица, двигаясь ласково, чтобы убрать влажную прядь со лба, заводя за ухо. — Но ради тебя я готов попробовать. Они лежали, тесно прижавшись друг другу, пока их тела остывали от бури страсти и всех низменных вещей, произошедших между ними в тесном пространстве её палатки. В бок Натии впивались мелкие камни и ветки, а бедра невозможным образом ныли. Впереди их ждал долгий подъем в морозные горы, по следу слухов и догадок. Погоня за мифом — не то, чем должны заниматься Стражи, она знала. Каждый спутник Натии это знал. Но никто не перечил и не ставил под сомнение её решение отыскать прах Адрасте. Броска могла понять, что двигало их решимостью оставаться рядом. Лелиану поддерживали её пророческие сны, Алистера — крепкая товарищеская привязанность, Стэна — верность. Винн считала своим долгом сохранить их сытыми и здоровыми, и, возможно, не потеряла надежду хоть сколько-нибудь подтолкнуть Морриган на путь честной женщины. Сама ведьма находила утешение в том, чтобы делать жизнь Алистера несчастной. Что оставляло Зеврана с его неясными для понимания мотивами. Сильные руки крепче обвили её талию, притянув Натию ближе, отчего внизу живота разливалось ленивое, приятное тепло. Встретив внимательный взгляд, она решает, что ей все равно. — Хорошо, — просто ответила она, переплетая их ноги вместе. Потому что это действительно хорошо. Натия не видела снов о Зевране вплоть до ночи, предшествовавшей битве, что должна была положить конец Мору. В предрассветные часы, затягивая ремни доспеха, её руки не дрожали так, как дрожали у Безлы, сжимавшей рукоять топора, и на них нет крови — пока что нет. Покидая свою палатку — их палатку — она вновь и вновь прокручивала в голове то прошлое, что открылось ей. Броска не оглядывалась, оставив позади ещё спящего любовника. Безла долго стояла, невидящим взглядом уставившись на пустую, холодную постель. По правде, схожих вещей было больше, чем она способна принять. Голоса, лица. Случайные слова. Они были всем и не имели смысла. С каждым днём тонкая грань истончалась лишь сильнее, размывая действительность вокруг неё. Она убеждала себя в том, что всё неправильно, всё ложно. И пусть лица соответствовали тому, что преследовало ее смутными образами в ночной мгле, Броска ни на одно мгновение не приняла их за правду. Это не могло быть правдой. Но, будь всё именно так… ...как смела она вновь причинить им столько боли и горя — в ответ на всё добро и любовь, которые были принесены ей безвозмездно? Она занесла меч без сожалений. В её ушах — в голове — звучал хор голосов, звучали крики. Натия мысленно просила прощения у всех: у друзей, которых знала когда-то и друзей, с кем имела счастье и честь познакомиться вновь. Занося меч, она молила о том, чтобы вновь увидеть их: как друзей, как любовь, как семью. Но сейчас её долг, как Стража — положить конец Архидемону. Потому что эти слова преследовали её как в первой, так и в последующих жизнях: будь бдительной в мире, побеждай в войне и жертвуй собой, чтобы смерть не забрала других.