Ночь кончается

— Спасибо за эту удивительную жизнь, — сказала Гвен, сидя на полу подвала в Темпле напротив меня. Мы вернулись в это место несколько часов назад, скрываясь от погони. Фальк, а потом и Ник, оставили нетронутыми подземные переходы, тщательно скрытые от посторонних глаз. Вход можно было найти, только если знать, где он находится. Наш подвал стал убежищем для нас на последнюю ночь. Мир стал другим. Перенаселенным, убивающим планету, озлобленным. Именно поэтому были построены несколько новых крепостей, куда, как оказалось, были поселены избранные. Люди с лучшим генофондом. В последние несколько лет каждый человек был обязан прийти в главный медицинский центр своего города и сдать анализы. На новую жизнь в новых поселениях под куполом. Всех, чей «биологический материал» оказался неподходящим для нового мира, казнили без суда и следствия, сбросив на планету яд. Мир стал другим, а мы остались теми же. Внешне. Два юных тела, в которых заложниками томятся души восьмидесятилетних. Два единственных тела, что остались на Земле, усеянной трупами мужчин, женщин, стариков и детей. Потому что мы не могли явиться для сдачи анализов. Мы уже много десятилетий подряд жили по поддельным документам, переезжая с места на место не реже каждых пяти лет. Первый звонок прозвенел в 2016-м, когда моя мама при очередной встрече, улыбаясь, сказала: — Гвендолин, ты совсем не изменилась за пять лет. Всё та же девочка, с которой я познакомилась в 2011-м, — она всего лишь хотела сделать комплимент, а до нас с Гвен дошла горькая правда. Мы перестали изменяться после перенесенных смертей. И все, кто видел нас постоянно, не придавали этому значения. Мы сами не понимали, что остаемся девятнадцатилетним юношей и шестнадцатилетней девушкой. Когда каждый день видишь себя в зеркало — трудно понять, чем ты отличаешься от себя вчерашнего. И еще некоторое время мы жили спокойно, но потом поползли шепотки среди окружения: соседей, коллег по работе. Странно выглядеть в тридцать не старше двадцати, и нам пришлось уехать. Благодаря хронографу мы не нуждались в деньгах, прыгая в прошлое и делая там ставки, меняя выигрыш в банке на золото. И поэтому поддельные документы не были проблемой до недавнего времени. Пока всех не стали вызывать на анализы по всемирной базе данных, в которой нас не оказалось. Я хорошо помнил то утро, когда проснулся в звенящей тишине. После скитаний мы вновь вернулись в Лондон, где уже не было Фалька и Грейс, Рафаэля и Лесли, Ника и Кэролайн. Они все умерли к 2070-му году. Люди, которые хранили нашу тайну, ушли. Их детей мы знали лишь по фотографиям, не решаясь раскрыться перед ними. Боялись, что они могут по детской наивности проболтаться о нас, а позже просто не решились отягощать их своей тайной. Мы вернулись в Лондон лишь тогда, когда все, кто мог знать нас в 2010-е годы, и что-то заподозрить потом, стали прахом земным. Звенящая тишина. Ни шума соседей за стеной, ни привычной городской суеты за окном. Лондон затих, как большой муравейник, в который попала молния, испепелив всех его жителей. А купол крепости возвышался в самом центре, на месте снесенного Тауэра, как ухмылка стервы-судьбы. — Я жалею, что ты не стала мамой, — горько произнес я в ответ. Мы так и не стали родителями, хотя надеялись на это до конца. Наши тела перестали меняться. Именно поэтому мы не могли сделать пластические операции, любое проявление внешних вмешательств затягивалось на нашей коже в первые минуты. Наши организмы стали оболочками, не способными принять изменений. Неспособными вместить новую жизнь. Я подозревал, что с Гвен это произошло на том самом проклятом балу из-за шпаги Алестера, и много раз предлагал прыгнуть туда, чтобы помешать ему. На что Гвендолин убеждала меня двумя весомыми аргументами: нас там не было; мог пострадать еще тогда не бессмертный я. Был еще один не высказанный довод, что повис между нами взаимным сожалением. Наши дети могли бы быть смертными. Они могли умереть раньше нас, постареть раньше нас. Они могли стать детьми юнцов, которым приходится скрываться. — Думаешь, у нас много осталось времени, пока они найдут? — спросила Гвен. Я поджал губы и отрицательно покачал головой. Мы решили испытать эту жизнь, этот мир на прочность, явившись к новой крепости. Потому что жить в пустых городах — это как быть двумя космонавтами в черноте бесконечной Вселенной. От вакуума устаешь — ни движения, ни звуков. Только два дыхания в огромном мире, что не хочет нас принимать. Мы явились к той крепости и всё, что получили — очереди разрывных пуль. Гвен не успела упасть на землю и словила несколько из них. В нас перестали стрелять, и я, подхватив её на руки, побежал к нашей машине, припрятанной за несколько кварталов оттуда. Но уже через пятьдесят метров Гвен ожила и побежала рядом. Не важно, ушли бы мы или остались — люди все равно узнали бы нашу тайну. Люди, чьей единственной целью было выжить, поняли, что нас не убить. Мы не раз за долгие годы обсуждали подобный исход, видя приближающиеся грозные изменения. Человечество стало жестоким. И вероятность того, что нас будут пытать, не сумев разобраться, была велика. Ты не боишься своей боли, когда знаешь, что она пройдет через несколько минут. Ты боишься, что твоему любимому будет больно, и не раз, и готов раскрыть всё, что ты знаешь. Жестокость правит балом, зло накрыло планету. Люди не любят тех, кто отличается от них. Мы понимали, что нас обоюдными мучениями заставят покончить с собой, давая в полной мере насладиться зрелищем пыток друг над другом. Мы устали бояться. — Ты можешь прыгнуть в 1560-й вместе с хронографом и прожить еще много спокойных лет, — в последний раз предложил я. Мы перестали элапсировать в 2011-м, тем не менее, спокойно пользуясь хронографом на свое усмотрение, даже превышая лимит. Вечные тела это позволяли. Но летом 2030-го случилось непредвиденное. В один из дней я почувствовал укол иглой, но остался в настоящем. Бог, Вселенная, мойры, судьба — кто-то решил, что в тридцать восемь Гидеон де Виллер должен был умереть. Кто-то отмерил этот отрезок. Дальше меня не должно было быть. И хронограф больше не воспринимал меня как живого. — Думаешь, я не нашла бы тебя в тех путешествиях, когда ты собирал кровь, не позволила себе хоть раз прикоснуться к тебе, встретиться взглядом? — серьезно спросила Гвен, и в ответ на мое молчание добавила. — В мире, где нет тебя, нет и меня. Подвал Темпла стал для нас пристанищем в нашу последнюю ночь. Мы вспоминали лучшие моменты нашей жизни, благодаря друг друга за неё. — Я верю, что твой свет найдет меня там, звезда, — глаза в глаза. Никаких сожалений. Ничто не вечно под Луной. — Я знаю, что ты будешь моим Солнцем вечно, — рука в руке после шестидесяти лет. В понимании, любви и доверии. Устаешь терять близких, устаешь ждать чуда, устаешь жить в мире, что ненавидит тех, что посмел нарушить его строй. — Готова? — я взял в руку капсулу. — Готова, если ты готов, — Гвен взяла точно такую же. — Я люблю тебя, — одновременно. Наши губы слились в последнем поцелуе, пока яд распространялся внутри.