***
После того, как Хэ Сюань самоотверженно жертвует тарелкой поджаренных в сметане и зелени пельменей и передаёт сытого Гу Цзы отцу, также попытавшемуся получить халявный ужин, но вынужденному смириться со средним пальцем хозяина квартиры, Хэ Сюань возвращается к отрисовке Тигнари. В процессе работы ему прилетает ещё один заказ, более детализованный и, соответственно, дорогой, и Хэ Сюань стонет чуть меньше, когда в 23:27 разгибает дугообразную спину и шоркает голыми ступнями в сторону ванной. В голове у него пусто, готовка пельменей и разговор с более чем одним человеком за день окончательно его выматывают. Он наспех умывается, закидывает испачканные в муке и фарше вещи в стиралку, принимает прохладный даже для лета душ и падает лицом в подушку без наволочки. Всё, как говорится, — Бобик сдох. Зе энд, батарейка на нуле, звоните-пишите завтра. Сейчас по расписанию десятичасовой сон об айпаде, домашних синнабонах и о том, как весь геншин-контент пропадает с его радаров. Одним словом — релакс. Но что-то во Вселенной идёт не так, и вот Хэ Сюань уже как полчаса лежит в позе хлеба и ненавидит весь мир, себя и жужжащего над ухом комара, которого всё-таки удаётся прибить прицельным ударом себе же по морде. Рассудив, что просто недостаточно комфортно улёгся, Хэ Сюань переворачивается на спину. Потом на правый бок, потом на левый — бесполезно. Сон никак к нему не идёт. Подушка покрывается слюной, пока он матерится в неё. Счёт баранов и овечек ему никогда не помогал, а потому Хэ Сюань начинает думать о том, что обычно вгоняет его в скуку. Он мысленно пересказывает себе сюжет сорока семи серий Обручального кольца, но, так и не вырубившись, соскакивает на другую тему. В итоге всё приходит к тому, что он начинает торговаться сам с собой, выводя аргументы в пользу плана затолкать гордость себе в жопу и эту самую жопу обеспечить путём рисования прона с фурри. План, как показывает чужая практика, рабочий, но мысли снова быстро соскальзывают, и вот Хэ Сюань обнаруживает себя обнимающим запасную подушку в попытке вспомнить малопопулярную песню Максим. — Да ну ебаный ж ты в рот, — выходит устало и с послевкусием дешёвой зубной пасты и пельменей. Приходится встать с кровати и топать к столу с заряжавшимся на нём телефоном. Чистая футболка неприятно липнет к спине и бокам, и Хэ Сюань запоздало понимает, что причина его бессонницы кроется в духоте, обволакивающей всю квартиру эфемерными объятиями. Здесь никогда не водилось сплит-системы, а старенький вентилятор стоит пыльной и не работающей грудой за шкафом в прихожей. Ситуация, в общем-то, безнадёжная, разве что сгребать подушку с пледом и идти спать в ванную, где прохладнее всего. Но сначала нужно найти сраную песню. Хэ Сюань подходит к окну в надежде поймать своим бренным телом хоть немного ветерка и вспомнить, в каком году он представлял под не вспоминающуюся песню своё отп и что за отп это было. Как на зло, не находится ни песня, ни ветер, зато зоркий «мёртвый» взгляд подмечает на детской площадке компанию из пяти подростков. Та кучкуется на качелях для пятилеток, пьёт явно не гранатовый сок и подпевает «Зачем мне солнце в Монако». — Зачем Боженька дал вам слух, если вы им всё равно не пользуетесь, — бухтит Хэ Сюань, не оставляя попыток найти чёртову песню. На улице тем временем играет уже «Моя киска для него всегда готова», слышится пьяный смех и скрип качелей. Хэ Сюань устало вглядывается в чужие тёмные окна и понимает, что словесных пиздюлей шпане придётся раздавать ему. Он уже набирает в лёгкие побольше воздуха и открывает рот, но захлопывает его, когда видит, как по дорожке мимо площадки проходит знакомая фигура. Та плывёт под тенями деревьев и жёлтым светом иногда помаргивающих фонарей и будто совсем не замечает, какими взглядами её провожает вмиг притихшая компания. Музыка затихает без вмешательства Хэ Сюаня, но он и не думает отходить от окна. — Эй, бэйби гёрл, — окликает самый высокий пацан, и всё прекрасно слышащий Хэ Сюань готов сделать его короче. — Притормози-ка. Ши Цинсюань в замешательстве останавливается и, осмотревшись вокруг и показав на себя пальцем, уточняет: — Это Вы мне? — О-па на, — парень поменьше, но шире в плечах, поднимается с качели в виде лошадки и неприятно щурится. — Так ты чо у нас, пацан? Наконец поняв, в какую ситуацию он попал и какие кадры его сейчас медленно окружают, Ши Цинсюань нервно сглатывает, но виду не подаёт, глядя прямо в глаза одного из подростков и отвечая: — Ну, с утра был, а что? Двое парней мерзко хихикает. — Это, наверное, было до того, как ты намалевался и натянул на себя бабье шмотьё. А сейчас, — дылда хватает дёрнувшегося Ши Цинсюаня за запястье, наверняка больно сжимая, — ты вылитая баба. Нехорошо. — А что плохого в том, чтобы выглядеть, как вы считаете, как женщина? — Ши Цинсюань не предпринимает попыток вырваться, потому что это всё равно бесполезно — позади стоят ещё два кретина, которые его тут же схватят. — Мужик всегда должен оставаться мужиком, — с улыбкой отвечает высокий, наклоняясь и оказываясь к напряжённому Ши Цинсюаню лицом к лицу. — А ты не мужик. Ши Цинсюань вдруг ответно скалится — его острую ухмылку прекрасно видно в свете фонаря. — Я что-то тоже сейчас никаких мужчин не вижу, — он склоняет голову к плечу, серёжки наверняка шелестят, — только неуверенных в себе засранцев, думающих, что их повылазившие усики — это пропуск в трусики. Шпана обомлевше застывает, а Хэ Сюань давит в себе желание разразиться аплодисментами — всё-таки родню Хуа Чэна, хоть и не по крови, видно даже ему не с самой лучшей обзорной площадки. Но высокий мамкин борец недолго пребывает в замешательстве и резко выкручивает руку вскрикнувшего от неожиданности Ши Цинсюаня, прижимая того к себе спиной и шипя: — А может, в твои? — он хватает и вторую руку Ши Цинсюаня, попытавшегося схватить его за волосы, и обращается к своим дружкам: — Подержите его. Дальше Хэ Сюань не видит смысла отмалчиваться. — Это ты подержи себя, — он упирается локтем в подоконник и в своей пофигистичной манере смотрит по очереди в глаза каждого человека, особенно задерживаясь на лазурных, смотрящих на него с удивлением и надеждой. Хэ Сюань чувствует себя Чёрным плащом, не меньше. Его наверняка также нихрена не видно в этой темноте. — Руки убери, сопляк. — А то что? — хмыкает удерживающий Ши Цинсюаня парень, задрав голову. Хэ Сюань вздыхает. Никакого уважения у нынешней молодёжи. И страха. — А то отгрызу. — Как страшно, — смеётся кудахтающим смехом очкарик. — Могу предложить альтернативу, — Хэ Сюань на мгновение скрывается из вида и, вернувшись, высовывает из окна то, что заставляет даже молча отсиживающегося у шиповника Сырка встать на дыбы и зашипеть. — Ну, что выберете? Юные гомофобы тут же замирают, а Хэ Сюань расплывается в хищной улыбке, прицеливаясь — он знал, что настанет день, когда дедово ружьё, доставшееся по наследству так же, как и штаны, но пока не павшее перед молью, пригодится. Конечно же, пуль в нём нет, иначе Хэ Сюань применил бы его гораздо раньше, например, в тот раз, когда почти законченный арт на заказ не сохранился и ему пришлось убить на него ещё пятнадцать часов, но шпане об этом знать не обязательно. — Эй, дядь, — капля пота скользит по виску высокого, кадык дёргается, — ты чег… — Повторяю ещё раз, — голос Хэ Сюаня будто исходит из морозильной камеры, а жирно размазанный кровяной след от комара на щеке придаёт нужного шарма, — руки от него уберите. — Высокий, скрипя зубами, слушается и отпускает Ши Цинсюаня, который тут же отбегает от компании на несколько метров. Хэ Сюань тихонько выдыхает — сработало — и всё так же холодно бросает: — А теперь проваливайте отсюда и чтоб я вас здесь больше не видел. И плейлист свой почистите, ей-Богу блять, мёртвого умертвите. Убегая, ему кричат: «Да пошёл ты!», но Хэ Сюань не очень-то и обижается. В конце концов, не все ценители искусства готовы орать под окнами «Знаешь ли ты» вместо Вали Карнавал. Двор погружается в долгожданную тишину. — Спасибо. Хэ Сюань опускает взгляд. Непривычно (а когда он вообще успел стать привычным?) серьёзный Ши Цинсюань внимательно смотрит на его лицо, и Хэ Сюань невольно подмечает, что эта мелкая башня, кажется, оторвала пуговицу на рукаве бирюзовой рубашки. — Да не за что, — он закидывает ружьё себе на плечо, расслабляясь. — Хочешь, дам ещё один совет? Не шляйся в такое время один в подобном прикиде. Ши Цинсюань опускает голову, смотрит себе на белые кроссовки, покрытые рыжей пылью, и спрашивает так тихо, что до Хэ Сюаня едва ли долетает: — Тоже считаешь, что я как «баба»? И в этом вопросе скрыто всё. Он как тот самый «секретик», который они с Хуа Чэном закапывали за пределами города, когда старшему было одиннадцать. У Хэ Сюаня ещё было всё более-менее нормально, а у Хуа Чэна умерла мама и объявился отец, собирающийся забрать того в Америку. Наверное, навсегда. В старательно вырытую яму тогда были сброшены все игрушки из «Киндер сюрприз», все самые красивые стёклышки, через которые они смотрели на Солнце, и все слова, которые они, маленькие и вынужденно повзрослевшие одновременно, не могли сказать где-то ещё. — Я люблю одного человека, — сказал тогда Хуа Чэн, выковыривая из-под ногтей грязь. Наблюдающий за ползущим по траве солдатиком Хэ Сюань спросил: — Кто она? — Не она, — Хуа Чэн притоптал землю на их ямке и на друга не посмотрел. — Это он. Парень. Хэ Сюань призадумался. — Это тот, который спас тебя полгода назад? Из семнадцатой школы? — он увидел, как затылок Хуа Чэна опустился вниз, а затем снова выпрямился. — Понятно. Он красивый. И добрый. — Самый лучший, — Хуа Чэн шумно втянул ноздрями воздух и резко обернулся. Его грязные руки были сжаты в кулаки. — И что, тебя совсем не смущает, что это парень? Хэ Сюань не очень-то помнит, что он ему тогда ответил, но наверняка что-то из того, что его это не должно волновать. Да и мальчик из семнадцатой школы и правда был хорошим — Хэ Сюань видел, как тот делился своей булочкой с уличными котами и тепло-тепло улыбался Хуа Чэну, краснеющему то ли от смущения, то ли от того, что переставал дышать рядом со своим обожанием. И вот сейчас, спустя больше десяти лет, ему задают очень похожий вопрос. Вопрос, который обнажает душу, слишком открытую для того, чтобы в неё можно было плюнуть. А Хэ Сюань всегда ненавидел харкающих людей. — Нет, я не считаю, что ты как «баба», — честно отвечает он, и шальная мысль, что они сейчас похожи на героев мелодрамы по «России 1», крутящейся по будням в 21:00, резко ударяет по голове. — Для того чтобы быть как женщина, тебе нужно было родиться с вагиной, а её нет, насколько я знаю. Все эти цацки тебе идут, но, — он усмехается, переводя взгляд на ружьё, — я не смогу бегать за тобой по всем улицам с этой штукой. Цюань Ичжень, как бы хорошо ко мне ни относился, будет вынужден посадить меня в обезьянник и смотреть щенячьими глазами как минимум десять суток. Смекаешь? Ши Цинсюань, наконец, тоже расслабляется и громко смеётся. — Мог бы просто сказать, что переживаешь за меня. Хэ Сюаню не хочется этого признавать, но Ши Цинсюань прав. Как же его бесит эта семейка! — Ну, типа, — он вдыхает уже более прохладный и свежий воздух и вдруг спрашивает: — Не хочешь зайти? Ши Цинсюань не успевает ответить. — А ты не хочешь заткнуться нахуй? — слышится грубый мужской голос с четвёртого этажа. Его поддерживает женский голос откуда-то сбоку: — Вот именно! Час ночи скоро! — Совсем совесть потеряли, ироды проклятые! — поддерживает тётя Марфа аж из соседнего дома, угрожающе размахивая костылём. Ши Цинсюань пристыженно втягивает голову в плечи, оказавшись под десятком недовольных взглядов жильцов, наконец повылазивших из своих кроватей, и кричит: — Извините! — он нервно машет руками и спешно обращается к Хэ Сюаню: — Прости, но меня ждёт такси! В следующий раз зайду! Проводивший его фигурку взглядом Хэ Сюань фыркает: — Фиг тебе. Я приглашаю только один раз. Ещё полчаса он тратит на то, чтобы найти «Любовь это яд».***
— С каких ебаных пор у тебя есть ружьё? Утром Хэ Сюань ненавидит три вещи. Во-первых, себя. Может, в час ночи ему и правда казалось, что спать в ванной не такая уж и плохая идея, но сейчас, пытаясь шевельнуть затёкшей шеей, он понимает, что идея была откровенно хуёвой. Во-вторых, он ненавидит Максим и то, как сильно западают в голову её песни. Настолько, что его гребаный мозг даже генерирует сюжет под текст, и на строчке «А я держу твои рукава» перед глазами всплывает почему-то рукав атласной рубашки без пуговицы. Естественно, бирюзовой. В-третьих, Хуа Чэна. О, как же он ненавидит его в эти 08:33 утра. — С тех самых, как решил разработать план по твоему устранению, — шипит он сквозь зубы, пальцами массируя заднюю часть шеи. — Какого хера тебе нужно в такой час? — Нормальный час для того, кто хочет моей смерти, — в трубке раздаётся шуршание, похожее на перелистывание страниц. Разумеется, Хуа Чэн уже у себя в офисе и строит из себя делового дяденьку, зарабатывая свой очередной миллион. — И вообще, значит, я вчера по адресу позвонил, когда хотел заказать киллера для Цзюнь У. Сколько берёшь? — Дорого, — Хэ Сюань кое-как садится и заунывно смотрит через открытую дверь в окно спальни. — Спрошу ещё раз: чо те надо? — На шоколад у меня аллергия, так что звоню просто доебаться. — Хуа Чэн отвлекается, наверное, чтобы дать сотрудникам какое-то задание, а потом говорит: — Цинсюань сказал, что ты его вчера спас. Хэ Сюань массирует переносицу. Не язык, а помело. — Ну, спас и спас, чо бубнить-то. Ты ему не говорил, что ходить таким разнаряженным по ночам в этой стране опасно? — Конечно же, я говорил, — цыкают в трубке. — Только он упрямый, хуже своего братца. — Ты хотел сказать твоего папы? — Рот закрой. — Понял-принял. Какое-то время из динамиков не доносится ни звука. Хэ Сюань думает, то ли он снова уснул, то ли Хуа Чэн отключился и забыл попрощаться, но тот неожиданно снова подаёт голос: — Я не уследил за ним. — Хэ Сюань даже отнимает смартфон от уха и напряжённо смотрит на ник «Полуслепая лиса», проверяя, с тем ли человеком он продолжает разговор. Потому что тон у Хуа Чэна такой, будто он говорит о страданиях Се Ляня. — Он так сильно подружился с гэгэ, что мне ничего не оставалось, кроме как позволить ему задержаться у него дома. У меня была запланирована на ночь встреча, так что мне пришлось уехать, но я заказал ему такси и думал, что всё будет нормально. — Хуа Чэн шумно выдыхает. — Гэгэ хотел его проводить, но Цинсюань сказал, что тот уснул, и ему было неловко его будить. Так что он пошёл к такси один и… — Хуа Чэн, — зовёт Хэ Сюань. В трубке замолкают. Хэ Сюань продолжает: — Я не знаю этого твоего Цинсюаня, но он не производит впечатления сахарного. Тем более, в случившемся нет твоей вины — вина на той шпане. И… он же сейчас нормально? — Нормально, — отвечает Хуа Чэн, напряжения в его голосе уже куда меньше. — Спал, когда я уезжал. А-Сюань, — Хэ Сюань давится воздухом от такого неожиданного обращения, — Цинсюань избалован, но он хороший человек, а ты знаешь, что нужно быть действительно хорошим, чтобы я это признал вслух. Возможно, эта ситуация со стороны кажется пустяковой, но в детстве он… Ладно, — Хуа Чэн резко обрывает себя. — Просто правда хотел сказать тебе спасибо. — Спасибо на хлеб не намажешь, — Хэ Сюань, сделав вид, что не заметил недоговорённости, кое-как выбирается из ванной и чуть ли не проезжается носом по плитке, когда спотыкается о коврик. — Ну, естественно, — Хуа Чэн ухмыляется — это всегда слышно. — Ближе к обеду откроешь дверь для курьера. Хэ Сюань хмурится. — Что ты задумал? — Хлеб тебе привезу, — фыркает друг и отключается. Хэ Сюань возводит взгляд к потолку, не знавшему побелки лет тридцать, и спрашивает: — Господи, за что мне это? — и довершает мысль, когда выходит на кухню и обнаруживает забытую со вчерашнего вечера посуду: — Господи, всё вот это?***
Вряд ли бы кто-то в трезвом уме и добром здравии стал спорить о том, что Се Лянь красив. А даже если бы и стал, трезвый ум и доброе здравие его бы вскоре покинули — Хуа Чэн поразительно быстро и точно находил всех недоброжелателей своего гэгэ, попунктно объясняя, кто и где соснул хуйца и почему так делать не надо. Как художника, Хэ Сюаня всегда привлекали красивые люди. Тот же самый Се Лянь с детства приковывал его взгляд к себе, но то ли ревностный скулёж Хуа Чэна, то ли недостаточная заинтересованность не дали Хэ Сюаню толчка, позволившего ему сделать Се Ляня своей кратковременной музой. Чего нельзя сказать о Хуа Чэне. Хэ Сюань никогда не признается в этом вслух, но черты этой лисицы всегда вдохновляли его. В запароленной папке его ноутбука хранится с несколько десятков скетчей с разными персонажами, в которых так или иначе угадывается рожа Хуа Чэна. Все они были нарисованы в период жёсткого артблока и помогли ему вылезти из этого удушающего состояния, но самому Хуа Чэну об этом знать не обязательно. Менять шило на мыло Хэ Сюань не собирается — ведь «гэгэ меня не любит, потому что я страшный» может легко превратиться в нытьё «почему гэгэ меня не любит, я ведь такой классный» и тогда можно будет смело идти наполнять кобуру. Да и умирать без занавесок Хэ Сюань не собирается — дед говорил, что это плохая примета. Так что ему ещё нужно на эти самые занавески заработать, а уж потом… — Потом — суп с котом, — безапелляционно заявляет Хуа Чэн, при этом глядя на Сырка, Бог знает как забравшегося на подоконник и сверлящего усыпанный мукой и тестом стол через закрытое окно. Кот намёк словно понимает, но из вредности продолжает мозолить глаза. — Тебе кредит платить через три дня, некогда сопли на кулак наматывать. — Ты мне душу пришёл травить? — не понимает Хэ Сюань, всё-таки открывая окно и подсовывая ожидающему коту добротный кусок адыгейского сыра, который Хуа Чэн сейчас по-хорошему должен распихивать по кружочкам теста и делать из них вареники, но как обычно отлынивает от своих прямых обязанностей, предпочтя точить лясы и Хэ Сюанево терпение. — Я пришёл поесть, — на удивление честно отвечает Хуа Чэн. — И отпиздить твой артблок. — Так благородно, — Хэ Сюань вырезает новые кружки теста гранёным стаканом, переходящим в их семье из поколения в поколение, и зачерпывает ложкой рассыпчатый сыр. — Но, спешу сообщить, пока нихрена у тебя не получается. Хуа Чэн сводит брови к переносице. — Вообще не понимаю, откуда он у тебя взялся. Конечно, Хуа Чэн не понимает. За всю свою жизнь осознанно он рисовал только Се Ляня. А от Се Ляня Хуа Чэна никогда не тошнило так, как Хэ Сюаня тошнит от заказанных геншиновских персонажей. И не то чтобы Хэ Сюань их ненавидит — в отношении чьих-то 2Д вайфу он сохраняет нейтралитет, но очень сложно выдавить из себя «вау» арт, когда ты на этих Альбедо и Аль-Хайтам уже не можешь смотреть без боли. А дедлайны горят. Как и сроки по кредитам, как и кухонное полотенце, вспыхнувшее, когда Хэ Сюань пытается подвинуть кастрюлю со вскипающей водой. Приходится открыть окно и выключить подаренную неделю назад сплит-систему — Хуа Чэн преподнёс презент в знак благодарности за спасённую задницу своего дядюшки с милой смс-кой: «С горячим сердцем для холодной хаты. С тебя частушка ;)». И если сон Хэ Сюаня улучшился, то работоспособность взяла отпуск. Не желая больше говорить о триггерной для него теме, он интересуется: — А чо там Цинсюань? Именно в этот момент во входную дверь тактично стучат. — Ты кого-то ждёшь? — засунув в рот сыр и зыркнув на проскользнувшего в квартиру кота, спрашивает Хуа Чэн. Хэ Сюань жмёт плечами и идёт в коридор с последовавшим за ним Сырком. Возможно, это кто-то из соседей, учуявших запах гари и понадеявшихся, что он тут помер, или вновь оставленный на произвол судьбы Гу Цзы, или… — Привет! …Ши Цинсюань. Хэ Сюань смотрит на него, как на восьмое чудо света или свалившийся с неба миллион. Да, миллион было бы неплохо. — Ты что тут забыл? — таким тоном, словно его бы вообще предпочли не знать и будто не сам Хэ Сюань только что спрашивал о нём. Ши Цинсюань улыбается. — Племяшка мой здесь? — Ты кого племяшкой назвал?! — раздаётся гневное с кухни, от чего улыбка Ши Цинсюаня становится лишь шире. — Значит, здесь, — он проскальзывает в квартиру мимо Хэ Сюаня, обдавая того ароматом мандаринового дресс-рума и сухим июльским теплом, и наклоняется к трущемуся о его ноги Сырку. — О майн гат, у тебя есть котик, Хэ-сюн? Лицо «Хэ-сюна» становится похожим на кулинарные шедевры Се Ляня. — Не называй меня так, — просит он, наблюдая, с какой довольной мордой Сырок тычется носом в подставленную ладонь. Всё такую же красивую, как и в прошлую их встречу. — И кот уличный. — Почему мне нельзя тебя так называть, Хэ-сюн? — Ши Цинсюань смотрит на него снизу вверх, соломенная шляпа, которая покоится сегодня на его голове, немного прикрывает лоб, и Хэ Сюаню хочется взорваться от количества эстетики на один квадратный метр слишком узкого коридора. — Потому что иначе я тебя выпинаю отсюда, — находится он с угрозой. Ши Цинсюань не выглядит испуганным, но на всякий случай кивает и, взяв замурчавшего как трактор Сырка под мышки, тащится на кухню. — Ого, вы готовите?! — он с искренним восторгом осматривает засранную готовкой кухню, не задерживая внимания на сидящем за столом Хуа Чэне, метающем взглядом молнии, и наклоняется над кастрюлей на плите. — Никогда не видел, чтобы А-Чэн готовил. Вошедший следом Хэ Сюань хмыкает: — Так он и не готовит. — Я, вообще-то, сыр порезал. — Ага, вместе со своим пальцем. — Не придирайся. — Не буду, но мне искренне интересно, как вы будете жить с Се Лянем, когда вы оба полнейшие кухонные катастрофы, — повертев подгоревшее вонючее полотенце, Хэ Сюань выкидывает то в мусорку под раковиной. От упоминания Се Ляня лицо Хуа Чэна сначала светится, но быстро накрывается тенью самобичевания. — Как-как, найму домработницу с услугой готовки, — он тянется за ещё одним кусочком сыра, но в итоге передумывает и кладёт руки на колени, явно решив посоревноваться с Сырком за звание более жалостливого вида. — Но я не думаю, что мне это понадобится. — А зря, — хмыкает Хэ Сюань, доставая шумовку из нижнего шкафчика. — Он просто думает, что Лянь-Лянь никогда не будет с ним жить, — проникновенно замечает Ши Цинсюань, ласково глядя на поджавшего губы Хуа Чэна. — А-Чэн, не принижай себя. Лянь-Лянь очень хороший, но, насколько я понял, у него не было опыта в отношениях и его самооценка где-то рядом с твоей, поэтому он пока не понимает, что нравится тебе. — Очень активно не понимает, — хмыкает Хэ Сюань, закрыв окно. — Он его и на свидание звал, и подарки дарил, и за руку спустя все свои микроинсульты держал, но «Лянь-Лянь» всё равно думает, что это просто дружеская привязанность. — Я не понял, — супится Ши Цинсюань, складывая руки на груди, — это ты его так поддерживаешь, что ли? Хэ Сюань вылавливает всплывшие вареники и отвечает: — Я смотрю правде в глаза. И правда такова, что Хуа Чэн — ссыкло, а гэгэ его — либо тормоз, либо просто очень вежливый и не может его послать. — Это я тебя сейчас пошлю, грубиян, — Ши Цинсюань отпускает Сырка и выхватывает у Хэ Сюаня тарелку с варениками. Она горячая даже по краям, но Ши Цинсюань упрямо не опускает её. Идиот. — Ты своими словами рушишь его последние надежды. Хэ Сюань смотрит прямо в лазурные глаза. Сегодня ресницы не накрашены, но они всё равно пушистые и длинные. — А что хорошего в том, чтобы жить надеждами? Ши Цинсюань усмехается уголком подкрашенных тинтом губ. — А что хорошего в жизни, в которой совсем нет никаких надежд? Хэ Сюань чувствует, как сдавливает грудь. Он хочет что-то ответить, что-то такое, чтобы поставить этого красавчика с хорошей жизнью на место, но понимает, что если скажет что-то такое, то сразу покажет своё уязвимое место. Он забирает тарелку обратно и спокойно говорит: — В жизни вообще мало чего хорошего. — Я дам тебе номер своего психолога, — уловив намёк, Ши Цинсюань к нему больше не лезет и плюхается на свободный стул. — Выпрошу скидку на первый сеанс. — Можешь не заморачиваться, у меня не будет денег даже на него. — Тогда я оплачу. — Хочешь стать моим шугга дэдди? — Если ты так настаиваешь. — Меня сейчас стошнит, — серьёзно говорит Хуа Чэн. — Прекращайте жополизничать. — Этим занимаются твои подчинённые, — Хэ Сюань ставит перед ним вареники с воткнутой в них вилкой и кидает взгляд на рассевшегося Ши Цинсюаня, давившего улыбку. — Руки помой, папочка. Ванная справа по коридору. Доварив обед и вновь включив сплитку, Хэ Сюань притаскивает из спальни ещё один табурет, после чего компания из трёх человек и одного наглого кота принимается трапезничать. — Так а что ты тут делаешь? — доедая, всё-таки спрашивает Хэ Сюань причмокивающего Ши Цинсюаня, вынужденного постоянно заправлять за уши лезущие в рот волосы. Соломенная шляпа покоится на подоконнике под охраной Сырка. Облизнув блестящие губы, Ши Цинсюань информирует: — Я приехал кое-что купить. — Я отправил тебя в Санкт-Петербург, где нельзя достать только слона, и то я не уверен, что это так уж и невозможно, чтобы ты в итоге сорвался с места ради того, чтобы купить что-то в этом залупинске? — выгибает бровь Хуа Чэн. — Справедливости ради, ты в этом залупинске получаешь миллионы, — хмыкает Хэ Сюань, забирая чужие пустые тарелки. — Но не долларов. — Ну, извините. — Извиняю. — Так что такого драгоценного завалялось в наших краях? — спрашивает Хэ Сюань, глядя на Ши Цинсюаня, тут же расплывшегося в улыбке. — Кроме тебя? — подмигивает тот. Хэ Сюань приподнимает брови. Возможности культурной столицы поражают — улучшенный скилл в подкатах всего за неделю не может не радовать. И не заставлять что-то приятно-тёплое разливаться в груди. — И кроме Се Ляня, — дополняет он, возясь с посудой и опережая открывшего рот Хуа Чэна. Тот остаётся полностью удовлетворённым его замечанием. — Ну, — возбуждённо тянет Ши Цинсюань, — это не такая большая драгоценность по сравнению с вами, но всё же стоит внимания. Вот! Он поворачивает к парням экран своего последнего яблочного ребёнка, откуда на них смотрит нечто пушисто-зелёное и настолько несуразное, что у Хэ Сюаня сразу же отпадают все претензии к стилю Хуа Чэна. Даже к тому красному велюровому спортивному костюму. — Это что? — тупо спрашивает он. Ши Цинсюань воодушевлённо скандирует: — Это сумка от Versace из лимитированной коллекции 90-х годов! Я пытался найти её в Штатах, но все, у кого она есть, не хотят её продавать даже за тысячу долларов, а тут!.. — Да я бы её даже за сто рублей не купил, — честно говорит Хэ Сюань, пытаясь представить, какой фэшн катастрофой Ши Цинсюань будет выглядеть с этим уродством в руках. Ши Цинсюань оскорблённо хмурится и прижимает телефон к груди. — Да ты кроме Адидаса явно больше ничего не покупаешь. — Какого же ты высокого обо мне мнения, папочка. Я покупаю исключительно Абибас. — И он не шутит, — трагично вздыхает Хуа Чэн, давно потерпевший поражение в борьбе с базарным стилем своего друга. — Ещё скажи, что пьёшь Гараж, — Ши Цинсюань позволяет заскучавшему Сырку забраться к себе на колени и выглядит так, будто будет отстаивать честь маленького зелёного монстра до победного. — А я смотрю, ты поднаторел в нашей культуре, — ухмыляется Хэ Сюань, опираясь задницей на кухонный гарнитур рядом с раковиной и тут же чувствуя, как намокают штаны. — Но нет, я больше ESSА люблю. — Тоже та ещё параша, — машет ладонью Хуа Чэн. — Параша у тебя в личной жизни. — Чья бы корова мычала. — Если бы у меня была корова, я бы уже давно разводил ферму и местных ипешников, а не сидел тут с вами и делился последними запасами сыра, — Хэ Сюань отталкивается от раковины и забирает мяукнувшего Сырка из хватки негодующе сопящего Ши Цинсюаня, прижимая комок рыже-чёрной шерсти к своей чёрной майке-алкоголичке. — Давайте: либо вылепётывайтесь, либо мойте посуду и вылепётывайтесь. — Какой богатый выбор, — бухтит всё ещё обижающийся Ши Цинсюань. Хэ Сюань разводит свободной от кота рукой. — Можешь оплатить мне психолога, психотерапевта, невролога, мануального терапевта, закрыть все кредиты, выкупить эту квартиру и купить годовой запас сырков Б.Ю. Александров, и тогда, может быть, я расширю список действий, а пока, — он бодает Сырка подбородком в мокрый нос, — руки в ноги и на выход. Пожрать — пожрали, больше вам дать нечего, а мне ещё работать надо. — Омывать ноутбук и графический планшет слезами – это не работа, — проницательно замечает вставший Хуа Чэн. — Графический планшет? — с лица Ши Цинсюаня вмиг исчезают все неприятные эмоции, уступая место живому интересу. — Хэ-сюн, ты художник? «Хэ-сюн» закатывает глаза. — Если хочешь, чтобы я тебя нарисовал, — плати. Ши Цинсюань оскорблённо фыркает. — Конечно, я заплачу. Это же труд, а любой труд должен быть оплачиваемым. — Что-то я не припомню, чтобы мне платили за то, что я тебя терплю, — Хуа Чэн вновь включает режим делового дядечки, глядя на часы на запястье. Новые и хорошо гармонирующие с его бордовой рубашкой с коротким рукавом. — Так, мои полномочия как салфетки для соплей и дармоеда выполнены, так что я откланиваюсь. Цинсюань, говори адрес, где пылится эта твоя зелёная катастрофа, я тебя подкину. — Не надо, — Ши Цинсюань благодарно улыбается. — Продавец живёт на соседней улице. — А я-то думал, что ты по мне соскучился, — хмыкает Хэ Сюань, открывая окно и выпуская на улицу уставшего от их компании Сырка. — А ты всего лишь ради сумки приехал. Обидно. — Не слушай его, — советует «дяде» Хуа Чэн. — Он бывает рад только халявной еде, выходу нового сезона Хайкью и когда в сбербанк онлайн циферки показывают больше, чем 0,87 рублей. — И чистой посуде, — подбрасывает Хэ Сюань. — И чистой посуде, — соглашается Хуа Чэн. Ши Цинсюань принимает задумчивый вид, который не исчезает, даже когда Хэ Сюань всё-таки выпроваживает уже созванивающегося с Инь Юем товарища и специально не закрывает дверь, предполагая, что эстетическое чудо последует за своим племянником. Но тот никак не хочет улавливать исходящую от Хэ Сюаня ауру «дорогие гости, чай дохлёбываем — и уёбываем» и продолжает стоять у стола, о чём-то размышляя. — Не хмурься, — Хэ Сюань подходит ближе, тыча пальцем в складку между аккуратных бровей. — О чём думаешь? Ши Цинсюань поднимает на него свои красивые глаза. — О том, как можно ускорить выход нового сезона Хайкью. Тон, которым он это говорит, настолько серьёзный, что брови Хэ Сюаня приподнимаются сами собой. — Никак, — он пальцами цепляется за ручку духовой печи позади себя. — Нового сезона не будет, студия на прошлой неделе объявила, что в следующем году выпустят два полнометражных фильма вместо стандартных серий. — Блин, — Ши Цинсюань кажется, искренне расстраивается. — Я об этом не знал. Они ж столько всего вырежут! — Ты что, фанат Хайкью? — удивляется Хэ Сюань. — Конечно! Какая твоя любимая команда? У меня Некома и Карасуно. — Не удивлён, — Хэ Сюань, не заметивший, как улыбнулся, быстро сгоняет с лица эту эмоцию. — У меня Сейджу. Ши Цинсюань наклоняет голову к плечу. Сегодня в его ушах только маленькие гвоздики в виде золотых звёзд, а длинные, тонкие пальцы украшены лишь несколькими колечками из бисера. Шуршать и звенеть нечему, но в ушах у Хэ Сюаня всё равно почему-то шумит от одной только мысли, что он прямо сейчас может протянуть руку и убрать упавшую на щёку каштановую прядь, заправив её за маленькое ухо. «Бля, — думает он отстранённо, — давление поднялось». — Хэ-сюн, — зовёт Ши Цинсюань, всем своим видом выражая покладистость, — если я помою посуду, ты сходишь со мной? — Сходишь куда? — немного дезориентировано уточняет Хэ Сюань. — За зелёным чудовищем. — За Ци Жуном, что ли? — Ци Жун? Это брат Лянь-Ляня? — Хэ Сюань кивает. — Нет, за сумкой. И почему он зелёное чудовище? — О, эта история переходит из уст в уста, — он садится на освободившийся после Хуа Чэна стул. — Расскажу, как только помоешь посуду. И кастрюлю. Обязательно. Ши Цинсюань морщится, как от песка на зубах, и напоминает: — Так ты со мной сходишь? — Зафиг я тебе сдался? — вздыхает Хэ Сюань, подпирая щеку кулаком. — Хочешь, чтобы телохранителем подработал? — Это тоже можно, но вообще я просто боюсь, что меня обманут. — Если и облапошат, то я вряд ли чем-то помогу. Я ж не разбираюсь в этой вашей высокой моде, — он старательно выдерживает щенячий взгляд сжавшего в руке губку Ши Цинсюаня. — Где ты вообще нашёл эту сумку? — На авито! — Ши Цинсюань выдавливает добротную каплю Фэри на губку под неодобрительный взгляд золотых глаз. — Продавец ещё такой хороший, на все вопросы мне ответила! Испытывая почти что непреодолимое желание приложиться лицом об стол от чужой веры в человечество, Хэ Сюань интересуется: — Так а чего ты тогда боишься, раз продавец такой хороший? Кроме того, что это дорогущая сумка с авито, у которой от Versace скорее всего только пластмассовая эмблемка и цена. Ши Цинсюань, взявший в руки первую грязную тарелку, долго не отвечает. — Может, я просто хочу твоей компании и нахожу любой предлог для этого, — он включает воду, которая тут же попадает на ложку в куче посуды и брызгает ему в лицо. — А может, я просто параноик и боюсь, что меня похитят после похожего опыта в детстве, когда меня не могли найти почти полгода и я жил с сумасшедшей женщиной, которая думала, что я её погибшая дочка, и которая наряжала меня как девочку и била каждый раз, когда я стоя ходил в туалет по-маленькому. Даже Сырок, так и не убежавший по своим котячьим делам, чувствует, как атмосфера на кухне изменилась. Шум сбегающей воды дополняет шум работающей сплит-системы. Молча встав, Хэ Сюань подходит к опустившему голову Ши Цинсюаню и, достав с верхней полки ни разу не использованное полотенце, разворачивает того к себе. Он аккуратно вытирает капли с чужого лица. — Мог бы сразу сказать, что так сильно жаждешь моей компании, — буркает он себе под нос, чувствуя, как мышцы под его пальцами, сжавшими предплечье, постепенно расслабляются. Ши Цинсюань прикрывает глаза и слабо улыбается. — Говорю: жажду. Большой палец Хэ Сюаня невольно скользит по тёплой щеке. — Отлично. Но кастрюля всё равно на тебе. — Тогда с тебя история про Ци Жуна, — ставит своё условие Ши Цинсюань, отворачиваясь к посуде и вновь возвращаясь к своему обычному состоянию. — Да особо нечего рассказывать, — жмёт плечами Хэ Сюань. — Когда был малой, переболел два раза ветрянкой, причём так сильно, что его почти что купали в зелёнке. Бегал по площадке маленькой жабой, а мы от него удирали. А сейчас просто в зелёный красится, считает себя самым модным на районе. Уж кому-кому, а ему бы твоя сумка была к роже. — Ты сказал, что хочешь, чтобы я выкупил для тебя эту квартиру, — вспоминает Ши Цинсюань, отставляя вымытую тарелку на рядом лежащее полотенчико, постеленное специально для просушки. — Но, судя по твоим и А-Чэна рассказам, ты живёшь в этом дворе с самого детства. Как-то странно. Хэ Сюань не подаёт виду, но мысленно поражается тому, как Ши Цинсюань смог запомнить о нём столь незначительные факты. — Станет ещё забавнее, когда я скажу, что вырос в этой самой квартире, — он с ноткой ностальгии смотрит на потолок. — Так случилось, что моя семья заняла деньги у тех, у кого этого никогда не надо было делать. Проценты были бешеные, долг за полгода вырос в пять раз, мама слегла в больницу от нервов, отец почти начал пить, а сестрёнка перестала учиться. Тогда нам на помощь пришла бабуля, живущая в деревне. Она приютила родителей и сестрёнку, сейчас они вместе занимаются хозяйством, папа работает в колхозе. У них всё хорошо. — А ты? — интересуется Ши Цинсюань, робко глянув на его острый профиль. Хэ Сюань поджимает губы. — А я когда-то был мечтателем. Хотел поступить в Академию искусств, поэтому остался в городе. Отобранную за долги квартиру продали и начали сдавать в аренду, а я быстро снял её, ещё до того, как из неё успели вынести старый дедов шкаф. Вот так и живу здесь уже пятый год. — Почему не уедешь к родителям? — Ши Цинсюань ловко расправился с тарелками и перешёл к вилкам и ложке. — Не знаю, — удивительно честно отвечает Хэ Сюань. — Наверное, мне стыдно. Я всегда был гордостью родителей, но сейчас мне нечем похвастаться кроме как подписчиками в твиттере и тем, что красивый парень моет посуду у меня на кухне. Мыльные вилки выскальзывают из ещё более мыльных пальцев и с металлическим грохотом приземляются на дно раковины. — Ты считаешь меня красивым?! — высоким голосом кричит Ши Цинсюань. Хэ Сюань расплывается в ухмылке. — А почему нет? — он скользит взглядом по заалевшим кончикам чужих ушей, чувствуя, как внутри что-то довольно ворочается. — У тебя складные черты лица и отличная фигура, многие художники захотели бы тебя нарисовать, если бы увидели. — Даже ты? — смущённо уточняет Ши Цинсюань, став похожим на маленького воробушка. Хэ Сюань кивает. — Даже я. И вдруг понимает, что в этот раз ему нет необходимости преодолевать слои кринжа на пути к релаксу и спокойной отрисовке Хуа Чэна, ведь прямо сейчас перед ним стоит тот, чей образ может вполне стать его долгосрочной музой. И вывести из артблока. — Но ты ведь сказал, что мне на вид тридцать пять, — злопамятно припоминает Ши Цинсюань, наконец принимаясь за кастрюлю. — Нравится типаж постарше? — А тебе? — Я думаю, что то, что я сейчас здесь стою и шкребу твою грязную кастрюлю, очень показательно отвечает на твой вопрос. — Согласен, базару нет. Но ты давай не халтурь, я вижу, что ты её просто полощешь.***
Дверь, перед которой останавливается сверяющийся с авито Ши Цинсюань, ни единой трещинкой в обивке не намекает на то, что за ней может скрываться сумка за двадцать пять тысяч рублей. Соседняя дверь с вырванным «с мясом» замком на это, впрочем, тоже намека не даёт, так что притормозивший за Ши Цинсюанем Хэ Сюань думает, что выбора у них, в общем-то, нет. — Ну, что, — говорит он, когда неуверенный взгляд Ши Цинсюаня отрывается от экрана телефона и останавливается на нём в поиске ответов или хотя бы поддержки, — звони. (ещё было бы куда) Приходится стучать. — Дома никого нет, что ли, — бухтит Ши Цинсюань после двух минут безрезультатной долбёжки по двери. — Мы же договорились... Не успевает он довозмущаться, как из квартиры доносится тяжёлая поступь, и в следующее мгновение дверь перед ними распахивается, являя взору невысокую стройную женщину с костылями в руках. Кажется, она всего на пару сантиметров ниже Ши Цинсюаня, достающего Хэ Сюаню до левого плеча. Правое из-за сколиоза ниже, а значит, не считается. — Вы к кому? — интересуется женщина. Немного неровно лёгший тон под глазами подчёркивает её морщинки, но даже так она выглядит очень величественно, вылитая Хюррэм-султан. — Мы к Вашей сумке, — приветливо улыбается Ши Цинсюань, убирая телефон в задний карман джинс. Хэ Сюань старается не акцентировать мысли на том, почему в США всё ещё в моде скинни и почему взгляд так и падает вниз. Хмурость в чужих чертах постепенно рассеивается, сменяясь пониманием, и женщина аккуратно отходит немного в сторону, приглашая войти потенциальных лохов-покупателей внутрь. В квартире оказывается светло и душно – крутящийся из стороны в сторону вентилятор, поставленный у продавленного дивана в гостиной разве что тревожит пожелтевшие от старости занавески. Хозяйка приглашает их присесть и предлагает холодного чая, и пока она доковыливает до кухни, отказавшись от помощи, Хэ Сюань ненавязчиво осматривается. Доисторический сервант заставлен доисторическим сервизом, подчёркивая доисторическую атмосферу. — Вайбовенько, — делится он своими ощущениями, склонившись к уху Ши Цинсюаня. Тот вздрагивает и потирает покрасневшую мочку. — Не бойся, не съем. Ши Цинсюань вздёргивает подбородок. — А что, если я хочу? — Кого? Роллы? Согласен, я тоже хочу. Запечённых бы. Чо ты бьёшься сразу? Ляснувший его по бедру Ши Цинсюань фыркает. — Хочу, чтобы ты меня съел, — прямолинейно заявляет он, понизив тон с расчётом на то, что чужая фантазия подключится к хорни вечеринке. Слишком, слишком много надежд в этом человеке. — Ну не в чужом же доме, папочка, — Хэ Сюань псевдо стеснительно ёрзает задницей по и без того протёртой обивке, собираясь строить из себя недотрогу, но быстро выпрямляясь, как только хозяйка квартиры возвращается в гостиную. Она с трудом передвигается, орудуя одним костылём и неся в другой руке стеклянную чашку. Хэ Сюаню от этого зрелища становится не по себе, и он вскакивает со своего места. — Я помогу. «Себе помоги», — напоминает голос робота из Сбербанка. — Спасибо, — женщина вымученно улыбается, позволяя гостю забрать чашку и передать ту Ши Цинсюаню. — Я как-то переоценила себя. — Ничего страшного, — Хэ Сюань давно не был настолько вежлив с кем-либо. — Я возьму оставшийся чай сам, Вы не против? Хозяйка благодарно кивает, и Хэ Сюань уходит на маленькую кухню, где на застеленной цветастой клеёнкой столе обнаруживаются ещё две кружки с готовым напитком. Уже собравшись уходить, он вдруг замечает на подоконнике рамку с фотографией. На ней молодая хозяйка квартиры в самых модных штанах 90-х обнимается с высоким, плечистым парнем со смутно знакомой клыкастой улыбкой. — Так где Вы, говорите, купили её? — любопытствует Ши Цинсюань, вертя в руках зелёного монстрика с таким диким блеском в глазах, что Хэ Сюань невольно задумывается, так же ли он смотрит на сырники по акции или чуть безумнее. Присевшая в кресло напротив хозяйка принимает чай из рук Хэ Сюаня и, отхлебнув, ударяется в ностальгию. — В 95-м мы летали в Италию. Лето тогда было ужасным, никакие дезодоранты не спасали, да и дезодоранты ли тогда были? Так — ширпотреб всякий. Стыдно было лишний раз руки поднять. Вот мой любимый и сказал: давай полетим туда, где можно всегда ходить в купальниках и не пользоваться дезодорантами. Там-то мне её и купили. Хэ Сюань изо всех сил старается спокойно пить чай и не расплакаться. Если бы каждый раз, когда он потел, его возили в Италию и покупали сумки от версаче, он бы рисовал Казуху намного более счастливым. Или вообще не рисовал Казуху. Было бы славно. — Эх, я в 95-м ещё даже не родился, — вздыхает Ши Цинсюань, наполовину осушив свою чашку. Сумочка лежит у него на коленях, словно преданный зеленоротый питомец после неудачного груминга. — Тогда разве эта сумка не дорога Вам, как воспоминание? Лицо хозяйки приобретает скорбное выражение. — Вы правы, но, — она сжимает пальцы на костылях, — жизнь заставляет. Выпуск моей новой книги задерживается, а жить на что-то нужно. К тому же, это скорее болезненное воспоминание, чем приятное, так что от него стоит избавиться. Наконец поняв, что необычная подача истории про сумку связана с издержками профессии, Хэ Сюань прямо спрашивает: — Ваш тогда любимый человек бросил Вас? Ши Цинсюань шипит на него. — Хэ-сюн! — Ничего, — женщина делает жест рукой, мол, всё нормально, расстреливать никого не собираются. — Вы правы, молодой человек. Мой любимый всегда был в центре женского внимания, и сначала я воротила от него нос, но потом он заметил меня и стал красиво ухаживать. Поездки по ночному городу на мотоцикле, дорогие подарки и обходительность – всего этого было в избытке. Я была как сыр в масле и фантазировала о нашей свадьбе, пока однажды... — её голос срывается от проникшей в него злобы. — Пока однажды он не увидел эту чёртову цыганку. Блять. Блять. — Цыганку? — заинтригованно уточняет Ши Цинсюань, совсем не улавливая мысленных сигналов рядом сидящего Хэ Сюаня не спрашивать ничего, а сваливать, да побыстрее. Хозяйка квартиры, Сюань Цзы, как вспоминает паникующий Хэ Сюань из рассказов Хуа Чэна, жёстко улыбается. — Она была красивой сучкой. Говорила, что убежала из табора, потому что всегда мечтала о высшем образовании, но все мы прекрасно понимали, что она просто сбежала от невыгодного брака на поиски более богатого мужика, которым и оказался мой любимый. Уж не знаю, какой магией владела эта ведьма, но мой любимый страдал по ней до самой её смерти. — Она умерла? — Ши Цинсюань удивлённо моргает. — Ага, сдохла от рака, кажется. Какой же дурой она была, — Сюань Цзы зло усмехается, глядя на трепещущие занавески. — Пэй Мин любил её так, как не любил ни одну из женщин, а она всё равно сбежала от него. Свободолюбивая, гордая дрянь. Он даже не знал, что она залетела от него и родила какого-то недоношенного уродца, пока она не сдохла и опека не начала искать живых родственников. Бедный, несчастный мой Пэй Мин, ему пришлось повесить себе на шею какого-то маленького паразита от женщины, которая только и знала, как разводить ноги и плясать у костра. Наверняка у него от матери остались замашки, и он давно гниёт в тюрьме за воровство. Ох, что с Вами? Вам нехорошо? Опустивший голову Ши Цинсюань издаёт сдавленный смешок. — Затошнило немного. Сюань Цзы обеспокоенно всматривается в его макушку. — Может, воды? Наверное, магнитные бури, у меня от них часто такое. — Да нет, это не магнитные бури, — Ши Цинсюань поднимает взгляд и впивается им в фигуру вздрогнувшей женщины. В этот момент Хэ Сюань как никогда прежде жалеет о том, что у него нет большого казана, под которым он мог бы спрятаться так же, как конь Юлий. — У меня просто организм не переваривает весь тот бред, что Вы только что нам рассказали. Сюань Цзы напрягается. — Простите? — Хотел бы я сказать, что прощаю, но нет, — Ши Цинсюань откладывает сумочку на свободное место рядом с собой. — Во-первых, Вам стоит спокойно принять тот факт, что мужчина полюбил другую женщину, а не обвинять её в том, на что она никак не влияла. И нет, она не была ведьмой. Просто Вы были не его человеком. — Ты... — Во-вторых, Хуа Чэн не вор и не сидит в тюрьме, а зарабатывает своими мозгами, которые, я уверен, достались ему от матери, — Ши Цинсюань встаёт, смотря сверху вниз на дрожащую от гнева Сюань Цзы. — И, в-третьих, он не уродец. Он такой же красавец, как и его покойная мать. Хэ Сюань спешно допивает чай (не пропадать же добру) и тоже встаёт. Теперь он понимает, почему парень на фото на кухне показался ему знакомым — хоть он и видел Пэй Мина лишь однажды, высокая фигура и бодрящая улыбка, которой он одаривал своего хмурого маленького сына, отпечатались в его памяти навсегда. — Ты, ты... — Сюань Цзы не может выдавить ничего членораздельного, хватаясь за стоящие по обе стороны костыли и пытаясь привстать. — Здесь тридцать тысяч, — говорит Ши Цинсюань, кидая на низкий столик красные купюры. — С процентами за увлекательный рассказ от Вас. Разрешите откланяться. — Стоять! — кричит Сюань Цзы не своим голосом, делая неустойчивый шаг в сторону заспешивших на выход гостей. — Ты знаешь Пэй Мина?! Ты его знаешь?! Ши Цинсюань холодно смотрит на неё через плечо. Наблюдающий за ним Хэ Сюань невпопад думает, что можно называть его папочкой неиронично. — Знаю ли я своего зятя? Наверное, куда лучше Вас. Потрясённая его ответом Сюань Цзы начинает дрожать сильнее. Она не удерживается и падает на колени, ревя: — Как это возможно?! Как это возможно?! Он женился?! Он бы никогда не женился! — Ну, — Хэ Сюань чешет затылок, — тут Вы правы. В застеленных пеленой гнева и отчаянья глазах появляется проблеск надежды, который Ши Цинсюань тут же безжалостно растаптывает: — Он не женился. Он вышел замуж. — Что за бред?! Пэй Мин не такой! — И, тем не менее, он уже почти три года в счастливом браке с моим братом, — фыркает Ши Цинсюань злорадно, но всё равно возвращается к дивану и помогает Сюань Цзы сесть на него. – Я передам ему от Вас привет. Прощайте. Выйдя во двор, Хэ Сюань наконец осмеливается взглянуть на лицо Ши Цинсюаня, сжимающего в руках долгожданную сумку. — Выглядишь так, будто собираешься реветь. — А я и собираюсь, — огрызается Ши Цинсюань, смотря в сторону. Какое-то время они молчат. Мимо пробегает толпа детишек, которая огибает их постные физиономии большой дугой. Проезжающая на велосипеде почтальонша также одаривает их долгим взглядом, наверняка мысленно набирая Цюань Ичженя и оповещая его о двух подозрительных личностях посреди песочницы. Не то чтобы Хэ Сюань её осуждает, но снова извиняться перед участковым не хочется, поэтому он хватает Ши Цинсюаня под локоть и тащит в направлении своего двора. Там-то хоть к его роже все привыкли. — Знаешь, у меня есть одна странность. — Помимо всех прочих? — глухо спрашивает Ши Цинсюань, разглядывая сухой грунт под ногами. — Спасибо за поддержку, но да, — Хэ Сюань кидает беглый взгляд на чужую каштановую макушку, не понимая, почему парень не взял с собой шляпу в такое-то пекло. — В общем, когда происходит что-то, даже самое незначительное, но не очень повседневное, я всегда думаю: «О-па, прямо как в сериале», «Ну просто сюжет для ДНК» или что это похоже на второсортную книженцию. Это как будто помогает мне пережить эти странные события, потому что есть ощущение, что если я буду воспринимать их как нечто реальное, происходящее со мной, то я с этим не справлюсь. Получается, незаметный такой побег от реальности. — Я тоже так делаю, — признаётся Ши Цинсюань, наконец поднимая голову. Уголки его глаз покраснели, но он не плакал. Пока. — Мне кажется, так делает большинство, но молчит об этом, или даже не задумывается. — Возможно. — Так и в каком сериале мы сейчас? — Не в сериале, — качает головой Хэ Сюань, останавливаясь перед загоревшимся красным на светофоре. — В передаче «Слепая». Смотрел? Ши Цинсюань прыскает от смеха в кулак. Зелёное недоразумение покачивается на запястье. — Смотрел. Ты даже не представляешь, насколько ты точно угадал, — он грустно улыбается. — Знаешь, до этого момента мне было легко её ненавидеть. — Ты знал про неё? — Ага, — Ши Цинсюань запрокидывает голову, всматриваясь в ясное голубое небо и позволяя вести себя через пешеходный переход. — Хуа Чэн рассказал, когда перестал показывать свой характер. Он хоть и старше, но порой ведёт себя, как дитё малое. Особенно когда говорит о гэгэ. — Так и что он тебе рассказал? — Что его мама тоже очень любила этого говнюка Пэй Мина. Она действительно убежала из табора, в котором была младшей дочерью барона, потому что хотела стать журналисткой. Она не смогла поступить в первый раз, но в приёмной комиссии встретила Пэй Мина, разругалась с ним в пух и прах, а потом он не давал ей прохода, пока она не согласилась пойти с ним на свидание, на которое всё равно в итоге не явилась. Она и правда была дикой и гордой. — Да, я плохо, но помню её, — говорит Хэ Сюань. — Она вкусно готовила и очень красиво пела. А ещё всегда ходила с распущенными волосами, но Хуа Чэну не разрешала и заплетала ему косу. — Хотел бы я быть с ней знаком, — вздыхает Ши Цинсюань с тоской. — В общем, с горем пополам Пэй Мину удалось обратить на себя её внимание. Они начали больше общаться и вскоре вступили в отношения — причём Пэй Мин предложил. Он до этого ни с кем серьёзно не встречался, были только интрижки. Но для него она была не очередной, а единственной. Для неё он был первым и, наверное, единственным тоже. — Тогда почему она сбежала от него? — не понимает Хэ Сюань. Он никогда этого не понимал. Было предположение, что Пэй Мин плохо к ней относился и она не хотела иметь с ним больше ничего общего, но ни Хуа Чэн, ни Ши Цинсюань ни разу не сказали о том, что тот был абьюзером или кем-то подобным. Образ Пэй Мина, как ни крути, вырисовывался как добротного мужика. — Потому что однажды к ней на порог общаги заявилась Сюань Цзы, — объясняет Ши Цинсюань, поджав губы. — Она сказала, что если мать Хуа Чэна не расстанется с Пэй Мином и не исчезнет из его жизни, то она покончит жизнь самоубийством, а в предсмертном письме напишет, что это она её довела до этого. Мало того, что её могли посадить, Пэй Мин бы тоже в ней разочаровался. — И она повелась на столь дешёвую уловку? — удивлённо приподнимает брови Хэ Сюань, останавливаясь в тени дуба. Они уже дошли до его двора. Ши Цинсюань, всё ещё опутывающий его локоть своей рукой, горько усмехается. — Сначала она тоже подумала, что это просто блеф. Пока на следующей неделе Сюань Цзы не спрыгнула с третьего этажа, сломав себе ноги и объявив на весь универ, что это мать Хуа Чэна заставила её это сделать. Доказательств того, что это не так, не было. Универ заставил её забрать документы, ей пришлось отчислиться и искать работу. Тогда она узнала, что беременна. Это было надеждой на то, что всё будет нормально, они с Пэй Мином смогут быть счастливы вместе, но из больницы пришло письмо, в котором было фото Сюань Цзы. Точнее, её исполосованных бритвой рук. У Хэ Сюаня по взмокшему затылку пробегает холодок. — Она ненормальная. — Но и на этом она не успокоилась, — качает головой Ши Цинсюань. — После того, как мать А-Чэна скрылась от Пэй Мина и уже была на восьмом месяце беременности, Сюань Цзы заявилась к ней на порог с проклятьями, что из-за неё её жизнь разрушена, любимый мужчина не хочет на неё смотреть, а она больше никогда не сможет нормально ходить. Она кричала на неё так, что её кое-как оттащили соседи, и поклялась, что будет проклинать её день и ночь до самой своей смерти. Мама А-Чэна хоть и была сильной женщиной, но даже она не смогла этого выдержать. У неё начались преждевременные роды, А-Чэн едва не задохнулся и ещё больше месяца находился под колпаком под присмотром врачей. После родов её здоровье ухудшилось, все дальнейшие годы она тяжело работала, чтобы прокормить себя и сына, и узнала о своей болезни слишком поздно. Всё это она рассказала А-Чэну перед своей смертью. Она успела назвать ему полное имя его отца и что она их обоих очень любит. Хэ Сюань хорошо помнит тот вечер. Тогда он играл со своей младшей сестрой в куклы и подорвался первым, когда раздался звонок в дверь. На пороге тогда ещё их законной квартиры стоял его маленький друг, который смотрел на него остекленевшими глазами и сжимал в ладошке смятый клочок бумаги с криво нацарапанным «Пэй Мин». Хэ Сюань помнит, как мама, мгновенно всё поняв, прижала руку ко рту и расплакалась, утаскивая никак не реагирующего Хуа Чэна в квартиру и крича мужу, чтобы тот звонил в больницу и полицию. В ту ночь Хэ Сюань в первый и последний раз видел, как разноцветные глаза распухают от бесконтрольных рыданий. — У тебя нос красный, — не зная, что ещё сказать, Хэ Сюань убирает прилипшую ко лбу каштановую чёлку, но Ши Цинсюань от него отмахивается, отстраняясь и закрывая залитое слезами лицо ладонями. — Цинсюань... — Я её ненавидел, я её и сейчас ненавижу за всё, что из-за неё пришлось прожить А-Чэну и его маме, — он всхлипывает, поднявшийся ветерок и шелест листьев немного заглушают его бесконтрольный влажный шёпот. — Но она такая... жалкая!.. Я не могу ненавидеть её так же сильно, как раньше, когда не видел её с этими блядскими костылями!.. Твою же мать! — Тогда зачем ты купил у неё эту сраную сумку? — Хэ Сюань чувствует себя бессильным перед чужой злостью. — Потому что, — всхлип, — пошла она нахуй! Чтобы так просто избавиться от напоминаний о Пэй Мине — а вот хуй ей! Пусть знает, что я буду ходить с её вещью перед ним, а не она! Ух, сука, какой же я злой! — У папочки кризис? — Хуизис! — Ши Цинсюань с силой трёт лицо и недовольно зыркает на Хэ Сюаня. — Ты роллов хотел? Так вот я теперь тоже хочу! Давай, варгань доставку! — Господи, — восхищённо тянет Хэ Сюань, доставая телефон из заднего кармана чужих джинс, — когда злой, весь русский язык вспоминаешь. — Не перестанешь язвить — въебу. — Приму за честь. — Ебал я вас и вашу честь, — выдыхает Ши Цинсюань, кажется, постепенно успокаиваясь. — И арбуз хочу. Похуй, что только начало августа, брата всё равно рядом нет. Где тут арбузы? Сбоку тактично покашливают. — Пятнадцать рублей за килограмм, — миролюбиво сообщает Юйши Хуан, торгующая в их дворе в овощно-фруктовой палатке и слышавшая чужую истерику от начала и до конца. — Здравствуйте.***
Интересом к жизни своих соседей Хэ Сюань никогда не мог похвастаться. Даже если он и узнавал какую-то новость от нюхастого Хуа Чэна, ежедневно снабжаемого всеми самыми свежими сплетнями благодаря Инь Юю, он эту новость забывал сразу же, как только они с Хуа Чэном добавляли «ну, не нам судить» к обсуждению и переходили к другой теме. Именно поэтому он так удивляется, когда, возвращаясь с ближайшего отделения Почты России, видит возле соседнего подъезда фургон и мельтешащих туда-сюда грузчиков. — Съезжает, что ли, кто-то? — спрашивает Хэ Сюань сам себя, смахивая со лба пот. — Ага, — остановившийся рядом человек цокает языком. Хэ Сюань скашивает взгляд и оглядывает своего главного соперника по выдаче самого кислого выражения. Му Цин, которого можно описать как «выглядит как аристократ, говорит как гопник, в душе – нежная ромашка», в ответ на это вскидывает брови, мол, чо надо, и прижимает плоскую коробку вплотную к себе. Похороненная под гороховым супом из Самоката совесть слабо шевелится — если бы не стопка писем с мерчем Хэ Сюаня, программа на почте бы не зависла, и тогда убивающий взглядом Му Цин, забившийся в угол и следящий оттуда за единственным работающим окном, не был бы вынужден просидеть столько времени в очереди. Но то ли суп слишком тяжёлый, то ли совести у Хэ Сюаня всё-таки нет, но он не думает об этом слишком много. — А кто? — спрашивает он, наблюдая, как худосочный парнишка пытается затолкать в грузовик советский шкаф и почти что оказывается там, где оказался Союз. Му Цин засовывает коробку себе под мышку и усмехается. — А ты что, не слышал? Этот идиот Фэн Синь разводится с Цзян Лан. — А, точняк, — вспоминает Хэ Сюань. Кажется, что-то такое ему говорил Гу Цзы почти месяц назад. — И что, Цзян Лан съезжает? — Ну, а кто ещё, — Му Цин заправляет за ухо выбившуюся из хвоста смоляную прядь. — Квартира-то досталась Фэн Синю от отца, Цзян Лан не имеет на неё никакого права. Зато на разбитый сервиз, вокруг которого собираются растерянные рабочие и распсиховавшаяся Цзян Лан, та очень даже претендует. — Ну, хорошо, что хотя бы без детей расходятся, — вздыхает Хэ Сюань, пытаясь отлепить от спины взмокшую футболку. Жара всё ещё вынуждает его ненавидеть эту жизнь и большие циферки в счетах за электропотребление. — Могу только поздравить с тем, что должно стать потише. По рассказам Гу Цзы, живущего с Ци Жуном и Се Лянем под квартирой Фэн Синя, ссоры между уже бывшими голубками происходили на ежедневной основе и являлись проклятьем всего их подъезда. Иной раз было интересно послушать про то, как женщина отчитывала Фэн Синя за грязные носки под подушкой и зарождение новой жизни в забытой с кашей мультиварке, но, когда это длилось по несколько часов и претензии переставали быть интригующими, это быстро надоедало. — Спасибо, — фыркает Му Цин, всю жизнь проживший в соседней с Фэн Синем квартире. — Теперь хотя бы не буду просыпаться от звуков их сношения посреди ночи, хотя, по секрету, в последний год их почти не было. Наверное, кое-чей огромный друг усох. Хэ Сюань тактично умалчивает о том, что кое-кто тут просто сгорает от ревности. Все, кто хоть раз открывал «Любовь/Ненависть» на фикбуке, давно знают, что Му Цин, всегда находящий повод, чтобы уколоть быстро воспламеняющегося Фэн Синя, сохнет по нему, как гиацинт на подоконнике Хэ Сюаня. Ещё ходя в школу, он видел, как тоскливо Му Цин смотрит на своего соседа, и мысленно гадал, когда тот уже наконец признается. Но время шло, а Му Цин так и продолжал молчать. Пока не стало слишком поздно. В день свадьбы Хэ Сюань возвращался домой из типографии в ужасном настроении из-за ужасной цветопередачи на открытках. Он думал, что вечер неминуемо испорчен ровно до того момента, пока не увидел выглядывающие из-за куста носки кроссовок. Бесконтрольно рыдающий Му Цин, обставленный бутылками и выгнавший бомжей из их привычного места обитания под шиповником, толкался и кусался, через всхлипы прося оставить его в покое и дать умереть. Новость о том, что он вряд ли умрёт от пяти банок Балтики 9, он встретил ещё более оглушающими рыданиями, и вырванный со свадьбы Се Лянь, увидев подобную картину, чуть не заревел вдогонку от сочувствия. — Я-я ведь ег-го... — Му Цин утыкался грязным от соплей, слёз и земли лицом в шею успокаивающего его Се Ляня и дрожал так сильно, что Хэ Сюаню пришлось идти хозяйничать на чужую кухню в поисках минералки. По идее его миротворческая деятельность уже подошла на тот момент к концу, но он почему-то не мог заставить себя уйти, пока бы не убедился, что с Му Цином всё будет в порядке и Се Лянь справится с ним в одиночку. Он уже возвращался в спальню со стаканом воды (из фильтра), когда услышал вкрадчивый голос Се Ляня: — Я тоже люблю того, у кого уже есть любимый человек, и понимаю твою боль, А-Цин, но если ты продолжишь так убиваться, то кому от этого станет легче? Давай сегодня мы оба пострадаем, а завтра начнём всё сначала, угу? — Я н-не могу, — подхватив гипервентиляцию, Му Цин хватался за чужую рубашку и не мог сглотнуть. — Я не такой с-сильный, ка-ак ты... — Я не сильный, — покачал головой Се Лянь, одарив друга детства нежной улыбкой и поцеловав того во влажный лоб. — Я такой же, как все. Ну-ну, дыши, хорошо? Вот так, раз, два. Раз, два. Умница, ты такой молодец, А-Цин. Хэ Сюань зашёл в комнату только через две минуты, помог раздеть уснувшего Му Цина и спокойно ушёл к себе. О том, что Се Лянь кого-то безответно любит, он много раз порывался рассказать Хуа Чэну, но так и не решился. — Чей альбом пришёл? — вынырнув из воспоминаний двухлетней давности, спрашивает Хэ Сюань. Ехидное выражением Му Цина почти мгновенно сменяется на робкое, он застенчиво отвечает: — Эспа. На самом деле, Хэ Сюань бы предпочёл не знать о том, что эта кошкообразная колючка жить не может без стэнерства к-поп групп, в особенности женских, и спускает на их стафф почти всю свою зарплату. Но выбора ему как-то не дали, когда в вечер, когда он попал в чужую квартиру, он в полутьме столкнулся с ростовой фигурой Бан Чана, а затем чуть не завалил алтарный шкаф с альбомами твайс. — О, видел их камбэк, — Хэ Сюань трогает макушку — ещё чуть-чуть и если мимо пролетающая птица решит скинуть своё яйцо ему на голову, то оно мигом превратиться в яичницу. — Карина, как всегда, пушка. — Мне понравились образы Жизель, — воодушевлённая улыбка расцветает на лице Му Цина, но быстро пропадает, когда со стороны его подъезда раздаётся треск. — Да, хороший был шкаф. Мы в нём прятались с Фэн Синем и Се Лянем, когда были мелкими. Так, подожди-ка, с каких пор ты шаришь за эспу? Хэ Сюань закатывает глаза. — Да есть тут один человечек... — Про меня говорите? — мурлычет нечто, пахнущее бабл-гамом и слоёным тестом, обвивая руки вокруг чужой шеи и утыкаясь мягкой щекой в острое плечо. Хэ Сюань кладёт голову на подставленную пушистую макушку, делая вид, что не замечает ошарашенно приоткрывшегося рта Му Цина, и отвечает: — Всегда только о тебе, папочка. — Вот и правильно, — широко улыбается Ши Цинсюань, ничем не показывая того, что ему противно прижиматься к взмокшему жаркому телу. Наоборот. — Хэ-сюн, кто этот красивый человек? — Это Му Цин, — лениво представляет Хэ Сюань, чувствуя, как настолько расслабляется, что ещё немного, и он полностью перенесёт весь свой вес на парня позади. — Мой знакомый и друг детства Се Ляня. — Лянь-Ляня?! — восторгается Ши Цинсюань, отлипая от недовольного подобным отношением Хэ Сюаня и делая шаг в сторону ошарашенного происходящим Му Цина. — Приятно познакомиться! Меня зовут Ши Цинсюань! Я новый друг Лянь-Ляня и дядя Хуа Чэна — ну, ты его, наверное, знаешь. — Ага, — заторможенно кивает Му Цин, переводя недоверчивый взгляд с одного парня на другого. — А вы встречаетесь? Хэ Сюань, к сожалению, предвидел подобный вопрос. — Нет. — Пока нет. — Что значит пока? — То и значит. — Никаких пока. — Конечно, дорогой, в нашем случае я могу говорить тебе только привет, — Ши Цинсюань посылает скривившемуся Хэ Сюаню воздушный поцелуй и улыбается Му Цину. — На самом деле, я просто вот уже месяц пытаюсь заставить его радоваться жизни. Даже в вашей стране. Му Цин едва заметно усмехается: — Удивительно, но, кажется, у тебя получается. — Я тоже так думаю! — расцветает Ши Цинсюань. Он уже наверняка записал его в свой мысленный список потенциальных элдэшек. Хэ Сюань фыркает. — Это только заслуга доставки еды. — Точно! — Ши Цинсюань бьёт себя по лбу. Отпечаток массивного кольца со среднего пальца остаётся над левой бровью. – Я же заказал доставку на адрес Лянь-Ляня, пошлите быстрее!***
До возвращения Хуа Чэна в родной город Хэ Сюань мало знал о Се Ляне, но когда вы живёте в одном дворе и иногда неловко впихиваете друг другу в руки последнюю картошку Ролтон по акции в Магните, то волей-неволей узнаёте друг о друге незначительные мелочи. Вроде тех, что у вас обоих кредиты в одном и том же отделении банка и что вы не высыпаетесь уже третий год. Хэ Сюань — из-за бессонниц, Се Лянь — из-за ранних подъёмов на работу и возвращений домой под ночь. И что выходных у Се Ляня нет почти год. — Но сейчас у меня такой приятный график, — он скрипит упаковками с роллами, пытаясь впихнуть всё их многообразие на один стол, но ожидаемо терпя поражение и с благодарной улыбкой принимая помощь закатившего глаза Му Цина, хладнокровно отрывающего крышки. — Целых два выходных! А зарплата такая, будто два месяца без отдыха работаю. — Это называется человеческий график, а не приятный, — гундит под нос Му Цин и отдаёт пустые верхушки упаковок хлопающему глазами Гу Цзы, уже прицелившемуся на роллы с запечёнными верхушками. — Ты руки-то помыл? И отец твой недоношенный где? Гу Цзы передаёт скрипящий пенопласт (или что это вообще?) зажатому между раковиной и холодильником Хэ Сюаню и отчитывается: — Руки помыл! А папочка плачет в гостиной. — Ничего я не плачу! — на кухню, маленькую, немного душную и без того переполненную гостями, врывается возмущённый Ци Жун с вымывшимся зелёным на сожжённых волосах. — А твои покрасневшие глаза говорят об обратном, — усмехается Ши Цинсюань, имеющий не очень хорошее отношение к двоюродному брату своего друга. Всем тут хорошо известно, из-за кого Се Лянь влез в долги, и как тому было сложно вытянуть своего непутёвого братца из многочисленных наркоманских притонов их города. Ци Жун отфыркивается и тычет неухоженным из-за смен на заводе пальцем в экран своего полуразбитого смартфона: — Я просто расстроен! У Матранга концерт в нашем Задрыщенске через месяц, а у меня нет денег на билет. Усевшись на диванчик рядом с Ши Цинсюанем, Му Цин открывает Кока-Колу и разливает ту по заранее расставленным Се Лянем стаканам. — А у меня у эверглоу в Астане концерт, и чо теперь? Жопу мне, что ли, порвать? Поной и руки помой, а то жрать не будешь. Ци Жун поджимает губы, собираясь что-то возразить, но, обведя взглядом накрытую поляну и количество людей, которые эту поляну смогут быстро зачистить, с булькающими матами топает в ванную, с хлопком закрывая дверь и на всю включая «Медузу» любимого Матранга. — Надеюсь, он там утопится с этой своей медузой, — выражает всеобщую (кроме Гу Цзы) мысль Хэ Сюань. Се Лянь вздыхает. — Прошу всех к столу. Поднимается радостный бубнёж. Хэ Сюань выруливает из своего закуточка на табуретке, пододвигается к столу и морщится, когда растряхивающий капли Ци Жун усаживается рядом и, как и его сын, нацеливается на запечённые роллы. Хэ Сюань угрожающе клацает палочками, но, заметив, что рядом с его наполненным стаканом стоит ещё один пустой, отвлекается и спрашивает у севшего напротив Се Ляня: — А это кому? Се Лянь прячет глаза за ресницами, делая вид, что просто занят выбором роллов. — Это для А-Чэна. Он обещал тоже прийти. — Чего?! — вскрикивает Ци Жун, таки запихнув себе и Гу Цзы в рот намеченные роллы. — Это разноглазое чучело придёт?! Да чтоб духу его тут не было! Присущая карамельным глазам Се Ляня мягкость исчезает, сменяясь непривычной жёсткостью, а нащупавший коробку Му Цина Ши Цинсюань угрожающе замахивается ей. На помощь нерадивому отцу приходит быстро пережевавший ролл Гу Цзы: — Папа! Дядя Чэн такой хороший, зачем ты его обзываешь? — Потому что когда я написал ему и попросил три сраных тыщи на билет, он меня блокнул! — Наверное, ты плохо попросил, — хмыкает Ши Цинсюань, опуская коробку, которую Му Цин тут же пихает себе за спину за избежание повторного превращения его драгоценного нераспакованного альбома в оружие против всяких жаб. — Мой А-Чэнушка никогда не отказывает в денежной помощи нуждающимся. «Ага, только тебе и гэгэ», — Хэ Сюань под шумок уплетает все приглянувшиеся комочки с рисом. — Я даже написал пожалуйста! — не соглашается Ци Жун. — А перед этим наверняка сто раз оскорбил, — Се Лянь массирует виски. — А-Жун, ешь спокойно и перестань обзывать моих друзей. — Иначе что? — Иначе я перестану платить за вай-фай и ты не сможешь играть в Бравл Старс. Лицо Ци Жуна перекашивает. — Ну ты и су… — он скашивает взгляд на смотрящего на него во все глаза ребёнка. — Ладно! Но Хуа Чэн этот ваш всё равно жмот проклятый! — Папа, не надо так кат.. категронично. — Категорично, — подсказывает Му Цин. — Категорично, — кивает Гу Цзы. Поверженному Ци Жуну ничего не остаётся, кроме как мысленно выматериться и вернуться к роллам, но, когда он опускает взгляд, его любимых там уже не оказывается. Хэ Сюань лишь сыто щурится и слизывает с уголка рта остатки сыра вперемешку с майонезом под гневный взгляд Ци Жуна и томный Ши Цинсюаня. Дальше едят под приятный аккомпанемент обсуждений лучших камбэков этого лета, где единодушно признают победителем POP Наён и After LIKE айв, чавканье Хэ Сюаня и имитацию звуков самолётиков в исполнении Ци Жуна, пытающегося покормить Гу Цзы тиктоковским методом и отправившим себе на шорты по меньшей мере пять роллов. В какой-то момент Хэ Сюань ловит себя на странном чувстве. Прислушавшись к себе, он понимает, что это удовлетворение. Странно. Раньше он очень быстро уставал от людей, даже с Хуа Чэном он не мог общаться больше часа, чтобы потом не уйти в социальную спячку на плюс-минус два дня. А сейчас он сидит на кухне метр на метр с целой оравой людей и не испытывает ничего, кроме спокойствия. Ему хорошо. Возможно, Ши Цинсюань всё-таки прав. Он и правда учит его радоваться жизни. Закончив трапезничать, Му Цин утаскивается Ши Цинсюанем в гостиную на распаковку альбома, Гу Цзы любопытно семенит за ними, Ци Жун, обожравшись, берёт в оборону толчок, а Хэ Сюань, вздохнув и посчитав, что это пойдёт плюсиком ему в карму, носящую рожу Хуа Чэна, вызывается помочь Се Ляню убрать со стола и помыть стаканы. Один из которых так и остаётся чистым. — Наверное, у него очень много дел, — Се Лянь, делающий вид, что совсем не расстроился, привстаёт на цыпочки и ставит стакан к остальной редко используемой посуде на верхней полке. — А-Чэн ведь и в выходные работает, — он сжимает пальцами край кухонного гарнитура. — И зачем я его только позвал? Отвлёк только. Присевший на корточки Хэ Сюань сверлит взглядом его затылок. Он со скрипом засовывает контейнеры из-под роллов в пакет и, выпрямившись, тихо спрашивает: — Могу я у тебя кое-что спросить? Се Лянь, принявшийся за полоскание стаканов, не оборачиваясь, мычит: — Конечно. — Кого ты любишь? Вопрос немного заглушается одновременным писком Му Цина и Ши Цинсюаня и последовавшим за ним немного шепелявым «Грёбаные фанаточки!» под трендовые звуки скролинного тиктока. Замеревший над раковиной Се Лянь молчит, пока Ши Цинсюань радостно распинается о том, как Му Цину повезло заиметь в своей коллекции именно эту карточку Винтер. — Почему ты спрашиваешь? — голос Се Ляня хриплый, ломкий, а плечи сгорблены. Если бы только Хуа Чэн увидел, до чего Хэ Сюань довёл его гэгэ всего одним вопросом, то от мордобоя не спасла бы даже их многолетняя дружба. — Потому что я не понимаю, — честно признаётся Хэ Сюань, с шелестом завязывая тугой узелок на пакете и переходя ко второму. — Ты привязан к Хуа Чэну и дорожишь им, но при этом совершенно не замечаешь всех его намёков. Или делаешь вид, что не замечаешь. Если второе, то, пожалуйста, я прошу тебя, не мучай его и нормально с ним поговори. Он не заслуживает того, чтобы с его чувствами так играли. Он точно будет разбит, но, по крайней мере, не будет строить ложных надежд на взаимность, особенно учитывая, что ты кого-то тоже любишь. До этого момента льющаяся вода резко прекращает бежать. Се Лянь оборачивается, и прежде, чем тот сжимает кулаки, Хэ Сюань успевает заметить, как его пальцы дрожат. — Я играю с его чувствами? — удивительно спокойно спрашивает Се Лянь, поднимая взгляд и встречаясь им с глазами Хэ Сюаня. — Три года назад, когда мы только начали с ним общаться в инстаграме, он сказал мне, что у него уже есть любимый человек. С тех пор я каждый чёртов день, отвечая на его флиртующие сообщения, давил в себе симпатию, потому что знал, что даже без этого любимого человека у меня нет ни единого шанса. Но, когда А-Чэн приехал в этот город… — он опускает голову, каштановые пряди скрывают глаза. — В него сложно не влюбиться. Невозможно не. И если я играюсь с его чувствами, то что я могу сказать насчёт его отношения ко мне? Зачем он ведёт себя так, будто у меня есть шанс быть с ним рядом? Я понимаю, что у него просто такая манера поведения, он обо всех дорогих людях так заботится, но я скоро не выдержу. Мне больно. Очень больно смотреть на него и не иметь права сказать ему, как я его люблю. Хэ Сюань правда старается, но он не может сдержать нервного смешка, который быстро перерастает в истеричный смех, пока разбитый взгляд Се Ляня сменяется на непонимающий, а Ци Жун наконец шумно смывает за собой. — Какие же вы два полудурка, я не могу, — Хэ Сюань прикладывает ладонь ко лбу и не может поверить, что он оказался в эпицентре всего этого драматичного пиздеца. — Страдаете друг по другу, а языком поговорить не можете. Желательно, конечно, чтобы ещё ваши языки между собой поговорили, но об этом пока рано говорить. Се Лянь вспыхивает всем лицом. — Хэ Сюань!.. — Да, я, — тот чувствует, как груз чужой тайны стекает с его плеч, как тёплая вода. Или он просто вспотел? — А Хуа Чэн всегда любил только тебя, а ты, как оказалось, — его. Сойдитесь уже, наконец, и не ебите друг другу мозги — ебитесь сами. Хотя куда вам, двум девственникам… От окончательного воспламенения ошарашенного Се Ляня спасает грубый стук в дверь. — Я открою! — искрящимся от радости голосом оповещает Му Цин, но тон его после скрипа двери холодеет градусов на тридцать. — Что тебе нужно? — Се Лянь здесь? — спрашивает женский голос, в котором все, кроме высунувшегося из гостиной Ши Цинсюаня, признают Цзян Лан. — Д-да, я тут! — протиснувшись мимо довольного развернувшейся лав-стори Хэ Сюаня, всё ещё красный как рак Се Лянь вываливается в длинную прихожую. — Что-то случилось? — Я за своей рисоваркой, — Цзянь Лан складывает руки на груди. — Фэн Синь сказал, что давал её тебе неделю назад. — Блин, точно! — Се Лянь хватается за голову. Его чуть не сшибает открывший дверь Ци Жун, натягивающий на узкие бёдра испачканные роллами шорты и оглядывающий всех недовольным взглядом. — Извини, но я забыл её помыть. Подождёшь пять минут? Цзянь Лан устало вздыхает, но всё-таки кивает, привалившись плечом к дверному косяку: — Валяй. — Ты так и будешь тут стоять? — Му Цин кривит губы, когда Се Лянь уносится на кухню, Ци Жун заталкивает любопытных Ши Цинсюаня и Гу Цзы обратно в гостиную, а Хэ Сюань садится на край диванчика, стоящего почти в проходе и являющегося неплохой обзорной площадкой. Цзянь Лан кидает на парня напротив пренебрежительный взгляд. — А тебе-то что? Хочу и стою, хоть проветрится у вас тут, — она замолкает, а потом вдруг спрашивает: — Злорадствуешь? Все в квартире делают вид, что не заинтересованы их разговором, но на самом деле обращаются в слух. — По поводу? — не понимает Му Цин. Насколько Хэ Сюань может судить, тому некомфортно разговаривать с ней. Они никогда не были представлены друг другу нормально, а ещё она та, кто каждый день засыпал рядом с его любимым мужчиной, и каким бы человеком она ни была, он вряд ли сможет полностью подавить всю свою обиду и злость на неё. Хотя она явно этого не заслуживает. Цзянь Лан остро улыбается. — Не делай вид, что не понимаешь, — она отодвигается от косяка и делает шаг в сторону напрягшегося Му Цина. — Надеюсь, тебе доставило удовольствие разрушение нашей семьи. — То, что этот придурок разлюбил тебя, не имеет ко мне никакого отношения. — Разлюбил? Не имеет отношения? — Цзянь Лан комично округляет глаза. — Да он меня никогда и не любил. Все годы, что мы знакомы, он твердил только о тебе. Му Цин это, Му Цин то! Тошнит от вас, гребаные пидарасы! Если так нравится в жопу долбиться, то хотя бы меня в это не вмешивали! В гостиной к ушам любопытного Гу Цзы одновременно прижимаются ладони Ши Цинсюаня и Ци Жуна. Лицо Му Цина мрачнеет. — Ты несёшь какой-то вздор, — он явно старается не показывать, насколько нервничает, но голос предательски вздрагивает. — Зачем ему было жениться на тебе, если он тебя не любил? Цзянь Лан, наконец, перестаёт ломать комедию и показывает свои настоящие чувства. Она громко смеётся. — Зачем? Я и сама задавалась этим вопросом все эти годы! А недавно он мне наконец признался, представляешь? Рассказал, что его отец узнал о том, что он чёртов бисексуал или как вы там это называете, сказал, что убьёт его, если не женится на ком-нибудь, и этим кем-то оказалась я — удобная дурочка, которая ему со школы в рот смотрела! — она зло встряхивает головой, откидывая волосы с лица. — И ты говоришь, что ты ни при чём? Не смеши меня! Каждый раз, когда мы занимались сексом, он называл меня твоим грёбаным именем! Даже Хэ Сюань, пересмотревший кучу дорам, сёдзё аниме и мыльных сериалов, удивляется количеству драмы на один подъезд одной русской пятиэтажки. — Ты врёшь… — ошарашенный Му Цин делает шаг назад. — Вру? И зачем мне это? Думаешь, мне приятно, что мой без пяти минут бывший муж представлял, что вместо меня трахает какого-то мужика? Предел мечтаний просто! — З-замолчи! — Ну уж нет! — голос Цзянь Лан звучит на всю лестничную площадку. — Я слишком долго молчала и тешила себя надеждами на то, что он рассмотрит меня и тоже полюбит, но даже спустя годы этого не случилось! Он заявил, что всё ещё любит тебя! — Да он не может любить меня! — взрывается Му Цин. — Да я люблю тебя! На мгновение повисает тишина. Она разбавляется только тяжёлым дыханием поднявшегося на этаж Фэн Синя, неловко застывшего в дверном проёме позади разгневанной бывшей жены, и стекающими с ёмкости рисоварки каплями. — Пиз-дец, — произносит Хэ Сюань одними губами и убирает ноги, пропуская такого же шокированного Се Ляня в коридор, где тот молча передаёт рисоварку едва сдерживающей слёзы Цзянь Лан. Та благодарно кивает, разворачивается и уходит, напоследок толкнув стыдливо опустившего голову Фэн Синя в плечо. Напряжение разрывает ничего не понимающий Гу Цзы. Он не слышит себя из-за двух пар закрывающих ему уши рук и оттого так громко спрашивает: — Это значит, что дядя Фэн и дядя Цин теперь поженятся? Дядя Фэн и дядя Цин как по команде краснеют. — Нам надо поговорить, — Му Цин берёт себя в руки первым. Он выходит через всё это время открытую дверь, хватает Фэн Синя за руку и тащит того на этаж выше, злобно зыркнув на всех соседей, любопытно поприоткрывавших двери в поиске хлеба и зрелищ. — Заканчиваем греть уши и расползаемся по крысиным норкам обратно. Конец гейских драм на сегодня. «Да если бы», — хмыкает про себя Хэ Сюань, наблюдая, как Се Лянь заваривает чай двум оставшимся гостям, ставит молоко для какао по заказу Гу Цзы и отдаёт остатки колы Ци Жуну. Если чужие неожиданные разборки отношений и отвлекли Се Ляня от собственной проблемы, то ненадолго. Хэ Сюань, сёрбая чаем под неодобрительные тычки рядом пристроившегося Ши Цинсюаня, видит, как хозяин квартиры нервно перебирает пальцы и постоянно набирает воздух, чтобы что-то спросить, но в итоге продолжает молчать. Впрочем, говорить ничего и не приходится. В дверь снова стучат. На этот раз тактичнее. — Это, наверное, племяшка, — предполагает Ши Цинсюань, уводя из-под носа Хэ Сюаня последний красный батончик Рот Фронт. Се Лянь встаёт из-за стола так резко, что тот слегка пошатывается, но этого хватает, чтобы подпиравший лицо рукой Ци Жун подавился и кола пошла носом. — Папа! — пугается Гу Цзы, хватая отца за плечи. — Не умирай! — Та не умрёт он, — совершенно неправдоподобно заверяет Хэ Сюань, пока Ци Жун корчится в предсмертных муках. — Паразиты так легко не умирают. — Особенно когда я могу пообещать, что достану для него билет на Матранга, — улыбается Ши Цинсюань, запивая батончик жасминовым чаем. Ци Жун тут же перестаёт кашлять, слизывает с верхней губы кока-кольную пенку и торжественно обещает почти заплакавшему Гу Цзы: — Твой батька будет жить вечно! (не дай Бог) Се Лянь тем временем нетерпеливо распахивает дверь. — А-Чэн! — выглядывающий из-за плеча Ши Цинсюаня Хэ Сюань видит, как тело Се Ляня буквально дёргается навстречу стоящему в дверях человеку, но вовремя себя останавливает, неловко оставаясь на месте. — Ты задержался, случилось что-то? — Ничего такого, о чём стоило бы беспокоиться гэгэ, — несмотря на затопленный нежностью взгляд разноцветных глаз, улыбка Хуа Чэна кажется непривычно натянутой. — Просто нужно было встретить кое-кого… — Не кое-кого, а любимого папку! — не соглашается с его формулировкой человек, бесцеремонно оттолкнувший Хуа Чэна в сторону и обхвативший большой ладонью руку сбитого с толку Се Ляня. — Приятно с тобой наконец познакомиться! Наслышан о тебе от моего оболтуса, но он не говорил, что ты такой милашка! Честное слово, будь я помоложе, я бы ух!.. Ай, Уду, ну не по голове же, мне ей ещё деньги зарабатывать! Молодой мужчина, давший отцу Хуа Чэна смачную затрещину, громко фыркает. — Подкатывать яйца к молоденьким мальчикам будешь, когда избавишься от меня, — немного раскосые синие глаза высокомерно-любяще смотрят на потирающего макушку мужчину. — А этого никогда не случится, любимый. — Молюсь об этом каждый день, солнышко, — бубнит старший мужчина, впрочем, его слова пропитаны искренностью. Таким же искренне испуганным выглядит прижавшийся к спинке дивана Ши Цинсюань. Хэ Сюань, глядя на него, предполагает, что ему тоже нужно начать беспокоиться. И валить. — Так вы… — всё ещё удивлённый Се Лянь переводит взгляд с одного незнакомца на другого, пока отпихнутый Хуа Чэн трёт предплечье и выглядит не очень довольным. — Родители А-Чэна? Пэй Мин расплывается в широкой, клыкастой улыбке — такой же, какой улыбается его сын, тогда как молодой мужчина рядом с ним просто усмехается. — Меня он так не называет, но технически — да, — тот протягивает свою аккуратную, бледную ладонь с золотой дужкой на безымянном пальце для рукопожатия. — Приятно познакомиться, меня зовут Ши Уду, я супруг Пэй Мина и… — Б-брат, — Ши Цинсюань, прижимающийся к кисломордому Хэ Сюаню, собирающемуся драпать из этой богадельни, явно ставит подпись под мысленным завещанием, когда встречается с ледяным взглядом брата. Наконец заметив его, Ши Уду напускает на себя тяжёлую ауру и грациозно вплывает в квартиру, аки дементор. — Цинсюань… — угрожающе шипит он, но запинается, когда прямо перед его носом Гу Цзы подскакивает с табуретки и испуганно вскрикивает: — Молоко! Молоко убегает! — Ой! — Се Лянь, спотыкаясь о собственные ноги и неловкую атмосферу, возвращается на забитую людьми кухню, выключает плиту, ошпаривается и принимает самый несчастный вид на свете. Он виновато смотрит на мальчика. — А-Цзы, прости, но это было последнее молоко… Мальчик разочарованно поджимает губы. — Ну, что сказать, зять у меня такая же кулёма на кухне, как и сын, — заглянувший на кухню Пэй Мин по-доброму смеётся, пока покрасневший Хуа Чэн, вошедший в на удивление резиновую квартиру следом и единственный, кто додумывается закрыть дверь, скулит: — Папа, замолчи! — А что папа? — упирает руки в боки Пэй Мин. — Папка твой молодец, сына вырастил, бизнесом поделился, и, я думаю, ты можешь позволить себе и своей яшмовой ветви постоянного повара. А то до свадьбы не доживёте, мне такое не надо, я уже попросил Пэй Су составить план торжества. Он над ним две недели сидел! Окончательно смущённые словами о свадьбе «женихи» опускают головы, боясь даже взглянуть друг на друга. По кухне расползается убийственная аура Ши Уду, аромат каких-то дорогущих духов и запах жжёного молока. Хэ Сюань решает, что пора и честь знать. — Ну, я, наверное, пойду, — оповещает он, не без труда вставая из-за стола — во многом из-за количества еды, которое он тут утилизировал в себя на халявной основе, но также из-за того, что Ши Цинсюань хватает его за руку и настойчиво тянет обратно. Острый взгляд Ши Уду задерживается на том месте, где его брат соприкасается с Хэ Сюанем, и последнему от этого взгляда хочется выйти из квартиры побыстрее. Даже через окно. Тут всё равно только третий этаж, как-нибудь переживёт. — Ты же Хэ Сюань, да? — закончив отчитывать сына, Пэй Мин переключает внимание на остальных обитателей кухни. — Надо же, как вымахал, уже с меня ростом! А ты, должно быть, Ци Жун? — он останавливает взгляд на не вдупляющем, а потому всё ещё молчащем Ци Жуне, забравшемся на табуретку с ногами. — И ты Гу Цзы, верно? — обращается он к всё ещё грустившему по какао мальчику. — Ну, не расстраивайся. На, — он суёт Гу Цзы тысячу и гладит по мягкой копне волос. — Пойди с папой купи молоко. А я тебе сварю какао. Договорились? Гу Цзы ошеломлённо смотрит на зелёную купюру у себя в руках, потом на улыбающегося Пэй Мина и, в конце концов, останавливается на подмигивающем ему двумя глазами отце. — Хорошо! — кивает он и уносится в коридор. Счастливый Ци Жун следует за ним. Хэ Сюань пытается проскользнуть вместе с ними, но его тормозит бледноватый Хуа Чэн. Он шёпотом просит: — Если я не приду к тебе через часа два нажираться, то иди искать меня у ближайшего моста. Хэ Сюань искоса смотрит на его напряжённо сжавшуюся челюсть и вздыхает. Наверняка Хуа Чэн уже напридумывал себе, как гэгэ сейчас разъяснит Пэй Мину, что никакая они с его сыном не пара, сдурели что ли, мы же в России, и попросит больше так не шутить. И если бы Хэ Сюань уже не был в курсе чужих чувств, он бы тоже так подумал. Но сейчас он лишь подбадривающе сжимает чужое плечо, шепчет в ответ: — Не ссы, братан, нажрёмся на вашей свадьбе. И смывается. «Ну ты и кидалово» — пишет чуть позже Ши Цинсюань, приправляя всё плачущими и гневными смайликами. — «Мог бы остаться и поддержать меня, я чуть не умер, между прочим!! Брат отобрал у меня 5! ПЯТЬ карт!!!» Вы: Сделаю вид, что меня это как-то касается. Студия загара: Конечно касается, я же тебе с этих карт пиво покупаю Вы: А вот это сильно Передай брату, что он ахуел Студия загара: Ага, только если захочу, чтобы он тебя убил А я сам хочу это сделать Вы: Прошла любовь — завяли помидоры? Студия загара: И не мечтай, заюш Брат, кстати, подумал, что мы встречаемся Вы: Он меня чуть взглядом не убил Он всех твоих содержанок так не любит? Студия загара: Не знаю, ты первый, так что на твоём примере и посмотрим Вы: Каким же ты стал прагматичным, папочка А если серьёзно Правда первый? Студия загара: А ты думал, что я всех гоповатых интровертов так выхаживаю? Вы: Мало ли какие увлечения у богатых Вдруг ты меня откормишь и съешь? Я такое в аниме видел Студия загара: Тогда время тебя есть ещё не пришло, ты всё ещё слишком худой Но покусать тебя хочется Вы: Писят рублей Хотя нет, дешевлю Миллион Студия загара: Эх, тебе лишь бы деньги Вы: А что ещё можешь предложить? Студия загара: Свою компанию!! Вы: Нефтяную? Студия загара: Персональную Вы: Оставь себе Студия загара: Злюка ты А я-то думал предложить попозировать для твоих новых артов Но раз так, то ладно Пусть подписчики кикимора остаются без их любимого контента со мной Хэ Сюань блокирует телефон и несколько мгновений смотрит в потолок. Затем выдыхает тихое «блять» и снова открывает переписку. Вы: Как давно ты знаешь? Студия загара: С самого начала Один из твоих подписчиков подписан на меня в инстаграме и скинул мне арт со мной же примерно месяц назад Там ещё подпись была «выводит меня своей красотой из артблока» Я сначала не понял, что это ты, но, почитав другие твиты, касающиеся повседневной жизни, не мог не признать твою меланхолию Вы: Вот же крыса Найду и забаню мышьяком Ну и Чего ты хочешь? Студия загара: Проценты от твоей выросшей аудитории Вы: Сколько Студия загара: Один поцелуй за каждый новый лайк на артах со мной Вы: Дуже жирно Студия загара: В самый раз Мой любимый, кстати, тот, где я сижу в одной рубашке Там такой томный взгляд Я, наверное, так в жизни не смогу посмотреть Ты же не разочаруешься во мне? Вы: С чего бы мне разочаровываться? И всё ты посмотришь Я его с натуры рисовал, ты тогда на барахолке погрызенные собаками джинсы увидел Студия загара: Да не погрызенные они были!! Это задумка такая!!!! И вообще Если ты прямо сейчас не спустишься и не поцелуешь меня Вы: То что Хэ Сюань ждёт минуту, две, но нового сообщения так и не следует. Нехорошее предчувствие скручивается в животе, и он уже спешно натягивает кроссовок, когда в дверь угрюмо стучат. — То я приду и сам тебя поцелую, — пыхтит взъерошенный Ши Цинсюань, делая решительный шаг вперёд и обхватывая лицо в кои-то веки растерянного Хэ Сюаня окольцованными ладонями. Металл и пластик холодят скулы, тогда как губы вспыхивают пожаром, вызванным сухим, яростно-жгучим прикосновением чужих губ. — А потом мы поедем к твоим родителям и сестре в деревню, я попрошу у них твоей руки и после украду тебя в Штаты. Как тебе план? — Твой брат не оценит, — сообщает Хэ Сюань, не в силах отстраниться и перестать рассматривать чужие ресницы. И россыпь веснушек, которые Ши Цинсюань так редко показывает и которые Хэ Сюань так обожает лепить в каждый свой рисунок. — Да и мои родители тоже. — Ну и ладно, — фыркает Ши Цинсюань, привставая на цыпочки и скользя тёплыми ладонями по чужому загривку, медленно окольцовывая бледную шею. — Тогда сыграем нашу свадьбу тайно, позовём только Лянь-Ляня, А-Чэна, А-Цина с этим его новоявленным мужиком, Гу-Цзы, обязательно Юйши Хуан, она мне, кстати, бесплатно винограда дала, вкусный такой. — Это не похоже на тайно, — замечает Хэ Сюань, невольно притягивая парня к себе за талию. — И где виноград? Ши Цинсюань расплывается в довольной улыбке и снова клюёт его в губы. По всему телу проходит приятная тёплая волна. — Неважно, — шепчет он, его ресницы трепещут, и Хэ Сюань закрывает глаза, готовясь к новому поцелую, когда засунутый в задний карман телефон гудит, оповещая о новом сообщении. Рука Ши Цинсюаня плавно спускается с шеи на плечо, затем на спину и, в конце концов, оказывается на заднице, где с чувством сжимает одну из половинок, и только потом достаёт телефон. — А-Чэн пишет, что он на мосту. Хэ Сюань мгновенно мрачнеет. — Какого ху… — И чтобы ты не беспокоился, он с гэгэ, — заканчивает Ши Цинсюань. — Они, кстати, признались друг другу и теперь встречаются. Здорово, да? — Да слава Богу, — закатывает глаза Хэ Сюань. — Чувствую себя в игре, в которой должен был свести всех долбоёбов, чтобы закрыть сюжетку. — Получается, остались только мы? — Может, гейм овер? — А может, без «м»? — А может и без «м», — вздыхает Хэ Сюань, наклоняясь и целуя первым. — Но учти, что из приданого у меня только рецепт домашних пельменей, ружьё и осенняя депрессия. — Набор мечты, — смеётся Ши Цинсюань, заводит руку назад и закрывает всё это время приоткрытую дверь. — Создадим своё уютное тараканье гнёздышко. — Почему тараканье? — Брат сказал, что в таких панельках только тараканы и живут. Хэ Сюань насмешливо улыбается. — Переименуюсь в твиттере, — он клюёт счастливо сморщившегося Ши Цинсюаня в особо крупную веснушку. — Будем проводить свои будни тараканов под твайс и энхайпен. — И опенинги из аниме, — напоминает Ши Цинсюань. — И Серёженьку Лазарева. — Да ты человек вкуса, как я погляжу. — Естественно, хотя с этим можно поспорить, учитывая, что я влюбился в парня в Абибасе. — Ой, не начинай... Гей(м) овер.