Лужа

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Хванун останавливается у самой двери, не решаясь повернуть ключ в замочной скважине. Словно сейчас случится что-то плохое. Как будто интуиция подсказывает ему, что этот день принесёт только боль, какой он не испытывал прежде.        Но Хванун лишь качает головой и открывает дверь. Бровь сама по себе ползёт вверх, когда он замечает чужую обувь, опознавая в ней кроссовки Дончжу. Если бы Хванун знал наперёд, он остановился бы уже тогда. Пошёл бы за забытой лапшой, покачался бы на качелях, которые не разлюбил до сих пор.        Вот только Хванун не знает будущего, не умеет видеть несвершённые события, потому разувается и скидывает с плеч ветровку, но он так и замирает с рюкзаком в руках. Лямка едва не выскальзывает из вмиг ослабевших рук, а внутренности будто закручиваются узлом, когда он слышит стон.        Слишком знакомый стон.        Стон, который он привык слышать в постели, зная, что делает Гонхи хорошо.        Отчаянно хочется вернуть время вспять и не слышать этого никогда. Не так, не стоя у входной двери с рюкзаком, полным покупок. Лучше жить в неведении, до того, как услышит хриплую просьбу, адресованную Дончжу.        Наивно было думать, что они навечно застрянут в том периоде времени, когда принадлежат друг другу. Хванун бросает рюкзак, кое-как обувается и вылетает на улицу, не сразу замечая, что забыл куртку, а небо хмурится, грозя дождём.        Оглушённый он сидит на скамье, глядя на разрастающуюся под ногами лужу, но не ощущая ничего. Ни холода, ни боли. Всё будто вымерзло или выгорело. Зонт над своей головой он видит в отражении в луже. Медленно поднимает саднящие глаза и пытается понять, кто сидит рядом. Понимание приходит не сразу, но он всё же узнаёт смуглого и жгучего соседа с лестничной площадки.        — Идём, у меня есть чай, плед и свободные уши.        — Что?        — Идём, заболеешь. Не лето уже.        — Что тебе надо?        — Мне? Ничего. Увидел тебя с балкона, решил помочь. Ключи забыл? У меня есть знакомый слесарь.        — Не надо. Ничего не надо.        — Идём. Я себя не прощу, если буду слышать твой кашель через стену.        Хванун поднимает взгляд на соседа, ощущая, что глаза безбожно сухие, веки не движутся, причиняя боль при попытке моргнуть. Он нехотя поднимается и бредёт следом. Больше из чувства вины перед пожалевшим его парнем, чем из страха заболеть или желания отвлечься.        В лифте из-за его насквозь промокшей одежды на полу образуется лужа, и Хванун смотрит на неё с каким-то нездоровым интересом, представляя, что это его боль, которая ширится и расползается под кожей. Становится в разы больнее, когда открывается дверь их съёмной с Гонхи квартиры, и на пороге оказываются он с Дончжу.        Хванун смотрит на застывших парней, которые явно не замечали ничего вокруг, ни брошенного посреди коридора рюкзака, ни соседей на лестничной площадке. Он машинально бёрё т за руку открывшего дверь соседа как утопающий хватается за спасательный круг. Пальцы тёплые, Хванун с отрезвляющей чёткостью понимает, насколько он холодный, но всё ещё не ощущает, что замёрз.        — Привет.        Голос Гонхи звучит неуверенно, в приветствии больше какого-то испуганного вопроса. Дончжу на автомате чуть загораживает собой замершего в дверях Гонхи в дурацких тапках в виде зайцев, а Хванун пытается понять, что чувствует. И пока единственное, что он чётко может назвать — злость и желание сделать больно.        Хванун тянет стоящего рядом парня за ворот куртки на себя и целует под тихий судорожный вздох соседа, слишком тонкий для привычного тембра всхлип Гонхи и тихий шёпот Дончжу. От соседа жар ползёт по коже. И сейчас разбираться в причинах нет резона. Будь ими хоть злость, хоть смущение от собственного поступка или тепло чужого тела.        Он твёрдо берёт соседа за руку и тянет за собой, смело переступая порог чужой квартиры. Сердце бьётся где-то в горле, и Хванун прислоняется спиной к входной двери, опуская голову и переводя дыхание. А когда он поднимает глаза на застывшего рядом соседа, вместо слов извинений он тянется за новым поцелуем, понимая, что не получит под дых, — хотел бы, давно ударил бы, — не услышит злых слов, не увидит разъярённого взгляда и брезгливо искривлённых губ.        Потому что так на него ещё никогда не смотрели. А именно сейчас это необходимо как никогда.        Между поцелуями и попытками вывернуться из мокрой насквозь одежды, Хванун пытается одёрнуть себя и дать мысленные пощёчины, но ничего не работает. Ему крайне нужно то, что происходит здесь и сейчас. Ему жизненно необходимо чужое тепло, которое сосед дарит, наполняя его тело искрящимися иголочками чего-то невероятного.        Это первый в его жизни необъяснимый порыв, он всегда долго присматривается прежде чем открыться новому человеку, всегда осторожно анализирует и наблюдает, но сейчас он может лишь таять под осторожными прикосновениями и несдержанными поцелуями, прижимаясь телом к телу, вплетая в волосы пальцы одной руки, и впиваясь ногтями другой в чужие крепкие руки.        Отдышаться сразу не выходит, этому мешает всё так же бешено колотящееся сердце, будто напоминая, что Хванун никогда не вёл себя подобным образом, а ещё не дают отвлечься лёгкие поцелуи, расцветающие на коже прикосновением крыльев экзотических бабочек. Чёткость зрения, вернувшаяся к нему, поражает смуглостью кожи соседа, рядом с которым он кажется едва ли не бледным; позволяет рассмотреть фотографии на стене; а ещё немного открывает завесу тайны над увлечениями парня, поглаживающего его шею и жмущегося губами к виску.        Запоздало накатывает чувство стыда и смущения, но оно длится недолго и тает под новой волной поцелуев, пока болтающийся на шее соседа кулон щекочет его грудь, качаясь будто маятник. Столько внимания ему почти никогда не доставалось, но и если по правде, с Гонхи у него лишь вторые серьёзные отношения в жизни, доведшие до постели. То, что произошло только что, вообще неведомый порыв и как его расценивать неясно.        — Прости меня.        — За что?        — Не спросил разрешения, воспользовался твоей добротой и теперь даже не знаю, как в глаза смотреть, ведь я даже не помню, как тебя зовут.        — Посмотри на меня, — сосед бодает его подбородком в скулу и шумно втягивает носом воздух. — Мы не знакомились. Только здоровались иногда. Меня Харин зовут.        — А меня…        — А тебя Хванун, я знаю…слышал, — улыбка превращает глаза соседа в полумесяцы. — Порой вы были слишком громкими.        — Ох, — Хванун закрывает лицо ладонями и жаждет провалиться на месте. Но даже дышать перестаёт, когда тыльных сторон ладоней касаются губы.        — Иди в душ первым, а я кину в сушилку твою одежду. Полотенца в шкафчике.        — Ты не подумай, — растерянно шепчет Хванун, — для меня впервые вот так…        — Для меня тоже, — усмехается Харин. — Я тоже не со всеми соседями сплю. Иди.        Хванун спешно уходит в ванную комнату и кладёт руки на сердце и горло, жмурясь до пятен. Сердечный ритм быстрый, но не рваный, краска к лицу и шее прилила, конечно, но только и того, что уши горят. Он смотрит на себя в зеркале, касаясь белесых пятен на животе и закусывает губу, вспоминая, что у Харина такие же. И они не чай по-соседски пили, а работали руками, редко разрывая поцелуи.        От этих мыслей он прячется под душ, но, если признаться по правде, особо это не помогает. Согрелся он давно, даже кажется, что таких тёплых людей никогда не встречал. У него, конечно, отношений раз-два и обчёлся, но такое действительно впервые, не приврал ни разу. Он даже при взаимном интересе до поцелуев доходил лишь тогда, когда просчитывал для себя человека. За себя стыдно, но совсем немного, и, возможно, именно это куда большая проблема, чем всё остальное.        Харин ведёт себя прилично, не заглядывает в душ и даже не смотрит на него, завёрнутого в гигантское полотенце. Хотя внешний вид за несколько минут не изменился, и Хванун сглатывает, украдкой рассматривая смуглое подтянутое тело. Он оставляет Хвануна с чашкой чая на кухне, отправляясь в душ и давая ещё немного времени побыть наедине с сами собой. Но вопреки всему думается не особо. Когда возвращается Харин, Хванун просит назад одежду, на что Харин качает головой.        — Цикл сушки не закончен. Я не дам тебе щеголять в мокрой одежде. Поищу что-нибудь из своего.        Одежда на Хвануна оказывается велика, несмотря на заверения, что это одежда ещё школьных времён. От неё едва заметно пахнет средством для белья в таблетках, такие мама всегда кладёт между слоями одежды, чтобы избежать запаха лежалой ткани. Он чувствует себя сейчас крайне неловко и почти не смотрит на Харина, а потом и вовсе начинает рассыпаться в извинениях, отступая к двери.        — Не уходи, останься… как я понимаю, между вами что-то произошло…        — Но я тебя совсем не знаю…        — А ты узнай, — Харин всё же не подходит, держится на расстоянии, понимая, что Хванун на грани. — Времени у нас предостаточно. Но это только если ты этого хочешь. Держать насильно я не буду.        — Дай мне время подумать.        — Конечно. Одежду занесу, как досохнет.        — Спасибо.        После квартиры Харина на лестничной площадке Хванун стынет за те несчастные восемь шагов до квартиры, которую они снимают с Гонхи. Внутри тихо и темно, и Хванун некоторое время стоит в коридоре, пытаясь понять своё сердце. Может быть, он давно подозревал, что отношения изменились? Или чем ещё можно оправдать весь остаток сегодняшнего дня и уже поздний вечер?        Он так и стоит в коридоре, глядя на неразобранный рюкзак, когда из комнаты появляется мрачный, как грозовая туча, Гонхи. Скандал неминуем, и Хванун уже ощущает фантомную головную боль, которая наверняка родится в процессе. Он не собирается уступать в словесной перепалке, ему есть, что сказать, и в чём упрекнуть. Но внезапно ему становится совершенно неважно, что говорит Гонхи.        Может быть, он скоро пожалеет, но сейчас он смотрит на него и молчит. В нём не рождаются слова, нет злости или желания побольнее укусить, только какое-то опустошение, а в животе лопаются какие-то слишком уж безрассудные пузырьки, похожие по вкусу на полусладкое шампанское, которое приятным теплом оседает в животе, не туманя разум. Они пили его на выпускном, отмечая удачную защиту, опьянение было приятным и недолгим. И сейчас без причин будто бурлит в его крови.        Гонхи повышает голос, чтобы достучаться до Хвануна, а он будто не слышит, смотрит эдакое беззвучное кино и думает совсем не о том, о чём думал несколько часов назад. Ему неинтересно, когда Дончжу стал для Гонхи кем-то большим, чем младшим товарищем, с которым они разрабатывали какую-то новую игру, где каждый выбор влиял на сюжет. Ему совсем неинтересно, что творится у них в постели и в головах. Хвануну просто внезапно и совершенно легкомысленно всё равно.        — Ты меня слышишь?! — голос у Гонхи набирает такой пронзительности, что соседи наверняка в курсе всех его душевных излияний. — Ты во что одет?! Где ты это взял?!        — Тебя только это и волнует сейчас? — у Хвануна в груди ершистые смешинки. Очень не к месту и вообще непонятно, откуда взявшиеся. Немного обидно, что от одежды не пахнет Харином, была бы маленькая месть, которой, вроде бы, и не хотелось. — Я за вещами завтра зайду, а ты пока выдохни и ромашкового чаю выпей. Можешь позвать Дончжу, кстати. Забирать внесённую часть квартплаты не стану.        — Хванун, подожди. Ты решил меня бросить? — у Гонхи вид как у побитой собаки, даже будто разница в росте исчезает, так он сгибается, боясь поднять на него глаза.        — Так уж вышло, — Хванун разводит руками и пожимает плечами, с удивлением отмечая, что голос не дрожит, даже нервной дрожи нет, — что тебе нужен не я или не только я, тут не совсем разобрался. Но мне такое не надо.        — Стой, ты куда? — Гонхи хватает его за руку, и Хванун морщится от того, насколько она холодная, хотя отопление выкручено едва ли не на максимум, что добавляет трат за электроэнергию. Он осторожно вынимает руку из пальцев Гонхи и снова пожимает плечами.        — Какая разница?        — Ты не можешь вот так вот уйти!        — Разве? — Хванун отпускает ручку двери, которую почти открыл, вздёргивает бровь и оборачивается на замершего Гонхи, которого становится даже жалко, но жалость — не лучшее чувство. — Спокойной ночи, Гонхи.        Гонхи растерянно смотрит на него и даже не закрывает дверь, прожигает взглядом, и наверняка ехидно что-то шепчет себе под нос, когда на стук в дверь никто не реагирует. На мгновение Хванун жалеет, что ушёл в неизвестность, потому что уже достаточное количество времени нет ответа. Он чувствует себя дураком, ведь совершенно ничего не знает о Харине, о его работе и распорядке дня.        Уже готовый сдаться, он медленно гаснет, как свеча, оставленная без кислорода. Пузырящееся нечто внутри почти полностью скисает, но когда дверь открывается, а на пороге стоит заспанный Харин, в груди ёкает. Сон с Харина слетает в мгновение, и он улыбается, распахивая дверь шире и пропуская Хвануна внутрь.        Неловкость, которой успел испугаться Хванун, быстро исчезает, буквально к утру нового дня, когда они успевают очень многое обсудить за не одним литром чая и за сотней и ещё десятком сверху поцелуев. Харин помогает перетащить вещи и соглашается на совместную оплату коммуналки и еды, на которых настаивает Хванун. Он пока себя считает квартиросъёмщиком, в котором Харин вряд ли нуждался, но пока смело назвать себя парнем совершенно неугомонного Харина, ему страшно, в отличие от самого Харина, который порой будто пробует его на прочность.        Харин оказывается ещё более тактильным, чем сам Хванун; активным и неуёмным, успевающим делать несколько дел сразу. Увлечённый музыкой, он пишет мелодии специально для Хвануна, который впервые за долгое время ощущает острую потребность в самовыражении через танец, которую долгое время сдерживал. Харин страшно любит легко бодать Хвануна лбом, выпрашивая поцелуй, и обожает усаживать Хвануна на столы, чтобы сопротивление было бесполезно, но Хванун и так не особо сопротивляется, хотя порой и делает вид, что это не так.        — Хотел бы сказать, мне жаль, что так получилось, но я совру. Если бы не всё это, я вряд ли бы не узнал тебя ближе. Чем мог тебя заинтересовать незаметный сосед? — шепчет Харин и целует его в шею, прежде чем со смехом свалить Хвануна на диван.        — Собой, — фыркает Хванун, понимая, что Харин всё-таки прав. Но какая разница, что свело их вместе, если им сейчас хорошо? Он бодает Харина лбом в подбородок и возвращает поцелуй в шею.        Та лужа в лифте, что натекла с промокшего насквозь под дождём Хвануна, которую он ассоциировал с болью, не вечна. Нужна тряпка или время, и она испарится, оставив после себя лишь едва заметный след.