***
Сперва Геральт ходит туда-сюда, подыскивая наиболее удобный кусочек берега для лова. В конечном счёте колено у него от долгой ходьбы начинает простреливать так, что вспышка боли отдаётся и в пятке, и в шейке бедра. Поэтому Геральт раскладывает походный стульчик и садится с удочкой там, где придётся. Земля на этом самом где придётся — не очень ровная, и Геральт чувствует копчиком каждый камешек. Но пересаживаться на другое место уже как-то не хочется. Во-первых, долго, во-вторых — мучительно. — Надо было помазать чем, — сообщает ведьмак ровной поверхности воды. Вода ему закономерно не отвечает. Зато отвечает кто-то у него за спиной: — Геральт?! Геральт поворачивается почти всем телом на звук, отталкиваясь от земли здоровой ногой. Для того, чтобы вспомнить лицо окликнувшего его мужчины, ведьмаку приходится здорово поднапрячься: после смерти его котелку и так несладко пришлось с вспоминанием. Имя выстреливает из недр памяти, как пробка из бутылки перебродившего игристого вина. В бутылке — кипящая морская пена, запах рыжих волос, йода и жжёного сахара. Алджернон Гвинкамп. Маг, который тридцать лет назад нанял Геральта для истребления демона в человечьем обличии. — Пинетти! Магу приходится положить удочку и всё остальное, что он держал в руках, чтобы пожать Геральту руку. Или, вернее сказать, руки; потому что ведьмак, зажав свою удочку между коленей, хватается за Пинетти обеими. Чтобы, значит, целиком и полностью убедиться в его реальности. Пинетти почти совсем не изменился за время, прошедшее с их последней встречи. Разве что чёрные, с проседью у висков, волосы стали подлиннее, до плеч. И борода с усами стала заметнее. А была ли у него вообще борода? Открытый вопрос. — Здравствуй, Геральт. — Здравствуй, — запоздало смутившись, ведьмак отпускает руку Пинетти и придерживает выпадающую удочку. — Не ожидал тебя здесь увидеть. Честно говоря, я не думал, что ты вообще жив, думает Геральт. В последний раз, когда мы виделись, ещё до всех этих войн, ты собирался в Нильфгаард. Единственное, что могло бы тебя остановить — это благоволение Коралл; у нас с ней на тот момент было что-то вроде курортного романа. Я всё прекрасно понимал, даже как бы уступил её. Но в гробу она видала все мои уступки, равно как и твою любовь. Сейчас, после Содденского холма, это совсем даже не смешная шутка. И не надо читать мои мысли. Не люблю. Ни одна мышца на лице Пинетти не выдаёт, читает он мысли или не читает: — Сам не ожидал. Я подсяду, если не возражаешь? — Что за вопрос. Пинетти раскладывает свой стульчик и принимается готовить удочку. Геральт, медленно моргая, разглядывает чародея в профиль. Нос у него настолько строго параллелен лбу, что наблюдать это даже слегка некомфортно. В последний раз чародей вроде бы обмолвился, что его семья принадлежит к каким-то породистым рыцарям или военачальникам. Или принадлежала раньше. Кто знает, что могло поменяться. Геральт понятия не имеет, почему вообще сохранил в памяти эту информацию и что ему с ней делать. — Так какими судьбами ты в Боклере? — не выдержав, спрашивает ведьмак. — Косвенно — теми же, что и ты, — хмыкает Пинетти. — В некоторых районах Боклера Бестия и камня на камне не оставила… — Не оставил, — по привычке поправляет Геральт. — Не оставил, — соглашается маг. — Её сиятельство княгиня Анна-Генриетта решила воспользоваться случаем и перестроить город согласно своим собственным обновлённым представлениям о прекрасном. А поскольку сделать это надо в крайне ограниченные сроки силами обычных работяг и обычных архитекторов не представлялось возможным — пришлось позвать необычных. — Никогда не представлял тебя строителем, — удивляется Геральт. — Архитектором. Я решил стать архитектором, — поправляет его, в свою очередь, Пинетти. И заметно смурнеет. — Вскоре после нашего расставания я и правда уехал в Нильфгаард. Делал грязную, но высокооплачиваемую работу для старого императора… не хочу об этом подробнее говорить. — Не могу винить тебя. Ни за дела, ни за молчание. — Спасибо. К счастью, мне удалось вовремя улизнуть со всеми деньгами в кругосветное путешествие с целью получения нового образования. Геральт хочет спросить: а в курсе ли ты был, что началась война? Ещё та, первая? Вместо этого говорит: — Ещё скажи, что на самом деле с детства мечтал стать архитектором, а магуйство — так, халтурка на пару-тройку десятков лет. — Не скажу. Меня и впрямь давно интересовала история искусств, но в целом область естественных наук казалась ближе. Но после того, как из Риссберга меня попросили, я несколько переосмыслил свою жизнь. Решил, что неплохо было бы все свои интересы как-нибудь направить в одно русло. Знаю, что ты хочешь спросить: магию я не бросил, даже наоборот. Знаешь… раньше, во мраке веков, у нас, людей, было не слишком много способов для самовыражения. Зодчество было самым комплексным, самым монументальным из видов искусства. Потом мы открыли для себя магию — и бросили все свои силы туда, позабыв всё, что было нажито до этого. — Ага. Случается такое за нами, — соглашается ведьмак. — Другое дело — Старшие Расы. Как пример, возьмём культуру Aen Seidhe. У них архитектура и магия всегда шли рука об руку… но да ладно, не будем об этом, — заметив, что Геральт начинает скучать, Пинетти ловко завязывает с темой и хочет было задать какой-то свой вопрос но ведьмак не позволяет ему: — Подожди-подожди, до меня только сейчас дошло: получается, ты в Боклере уже больше года? И что там с Аннарьеттой? Я заметил, что новые районы и впрямь какие-то… другие. Более современные, но и более тревожные. Не знаю, как ещё назвать. — Намного меньше, чем год. Некоторые вещи можно сделать удалённо. К тому же, для расчистки стройплощадки особая магия не нужна. Что до княгини… в её жизни произошло огромное потрясение. Боклер всегда был спокойным местом, со своим особенным менталитетом. Все последние войны всегда проходили мимо. Ага, думает Геральт. Значит, про войны ты в курсе. — Мне всегда Боклер казался таким… сказочным царством, — начинает он. — Кукольным даже. Спокойным от всех треволнений остального мира. — Вот и я о чём. А тут из ниоткуда являются какие-то страховидла, убивают горожан и разносят до основания всё, до чего могут дотянуться, и всё — со скоростью урагана. Потом чудовище убивает княгинину сестру. И даже ведьмак, легендарный от Зла презерватив, не может предотвратить неизбежного. И знаешь, кто в её понимании?.. — Да знаю я, знаю. Слышал уже. Я, Пинетти, тот ещё гандон. Меня за это, не поверишь, несколько недель продержали в каталажке, а потом едва не сводили на эшафот. — Я не это имел в виду, — почему-то смущается Пинетти. — А что?! — Геральт, у тебя клюёт. — А! Вскочив на ноги, Геральт делает подсечку и извлекает из воды не очень большую рыбу. Рыбина трепыхается, сверкая в лучах восходящего солнца. Пинетти говорит: — Это язь. Три фунта, шесть унций. Молодой. Закидывает ногу на ногу и смотрит: что будешь делать дальше, мол? Геральт очень хорошо почему-то помнит кабинет Пинетти в Риссберге. Гипсовые реплики с трофейных рыб, которых маг, по его словам, сразу же отпускал туда же, откуда выловил. У Геральта к себе очень много вопросов. Например, почему ему вообще кровь из носу стало надо, чтобы чародей, с которым он знаком лишь постольку-поскольку, относился к нему с одобрением. Тем не менее, ведьмак, не сильно задумываясь, снимает рыбу с крючка, садится на корточки и выпускает обратно в воду. Пинетти откашливается. Это у него тоже получается как-то очень смущённо. — Геральт, у тебя с собой ведро, — наконец говорит он. Не надо пытаться играть со мной в мелочное благородство, имеет он в виду. Меня таким не проведёшь. — Очень точно подмечено, — наконец говорит ведьмак. — Оно просто для красоты. На самом-то деле я уже давно зажрался на княгининых харчах и принципиально не ем ничего, что при жизни было меньше меня размером. — О. Значит, мне пока нечего бояться, — тихо смеётся Пинетти. Геральт вежливо приподнимает уголки рта. Всё равно как-то глупо всё получилось. На его взгляд. Именно поэтому, видимо, ведьмак решается себя добить: — Кстати, насчёт еды. Ты, случаем, не занят сегодня вечером? Или как-нибудь... на неделе? Не хочу навязываться, думает Геральт, и тем более не хочу, чтобы это было похоже на… короче, что там обычно имеют в виду, когда задают этот вопрос. Обычно эта нелепая неловкость вполне определённого генеза получается исключительно с представителями противоположного пола. На самом деле, конечно, Геральта просто распирает от любопытства. — На самом деле, меня просто распирает от любопытства. Мы давно не виделись, и я тут понял, что у меня появилось немало вопросов. По части архитектуры. Чтобы не быть совсем прилипчивым идиотом, обязательно накормлю тебя какой-нибудь вкусной едой, — добавляет ведьмак, заметив, что маг как-то напряжённо замолчал. Ну точно мысли читает. — Всё нормально, я просто вспоминаю, когда в последний раз за время пребывания тут был не занят почти всё то время, в которое… ээ, не сплю. — Понимаю… — протягивает ведьмак. Обычно такая размытая формулировка влечёт за собой только один ответ. Отрицательный. — Но знаешь, — продолжает Пинетти, — если время от времени не заниматься теми вещами, которые тебе нравятся, то можно сойти с ума. — И именно поэтому ты рыбачишь. — В ущерб сну. Да, — чародей горько улыбается. — Но знаешь, Геральт… собственно, почему нет? Сегодня точно не смогу. Но через три дня, в пятницу, тебе удобно? — Пойдёт, — быстро отвечает Геральт. Слишком быстро, пожалуй. — Вот и славно. Если решишь исполнить свою угрозу и кормить меня едой, как ты выразился, то учти: мясо я не ем. Равно как рыбу и птицу. — Знаю, Пинетти. Я это про тебя сразу понял. Пинетти удивлённо качает головой. Они сидят так ещё несколько десятков минут, болтая обо всём подряд и при этом ни о чём. Ловят ещё несколько мелких рыб; Пинетти сокрушается, что в пруду, мол, вообще нет ничего сносного. Геральт не говорит ему, что “сносного” в это время года нет и быть не может, чародей это наверняка и сам прекрасно знает. Потом Пинетти объявляет, что ему, вроде как, пора на работу. Геральта никто не гонит, но он говорит: да, пора бы мне тоже собираться. Почему-то именно Пинетти очень долго и очень пристально смотрит ему в спину, а не наоборот. Под весом рыболовных снастей Геральт запоздало понимает, что всё то время, пока они чесали языками с чародеем, правая нога не болела. Может, он и прав, этот Пинетти. В том плане, что если постоянно концентрироваться на одном и том же, неважно — работе или собственной печали, — то можно скоро сойти с ума.***
— Я тут заметил, — ни с того ни с сего заявляет Пинетти, набивая трубку табаком, — что у тебя неожиданным образом поменялся вкус в одежде за последние годы. — А, это… — ведьмак задумчиво расправляет складки на коленях. — Меня покусал реданский дворянин. Чародей озадаченно приподнимает бровь. Геральт, пользуясь случаем, подливает в его свободно стоящий бокал ещё вина. — Я вижу, — наконец-то выдаёт Пинетти каким-то странным тоном. — Честно — я просто помогал одному знакомому с переездом. Выяснилось, что у него осталась неприлично много одежды, которая слишком длинна и слишком мала. Я думал, что продам всё барахло при случае, но потом началась история с Бестией, мне стало некогда, а потом оказалось, что я и сам своего рода дворянин. И раз так, то стоило по крайней мере попробовать стать самым странным дворянином в Боклере. — Ведьмак в кунтуше… Свежо. Даже для куда более северных широт. Пинетти неторопливо раскуривает трубку. Ветер со стороны уходящего солнца услужливо гонит весь дым в сторону Геральта, но тот даже не пытается отмахнуться. Ведьмак думал, что будет задавать вопросы, как хотел, а чародей, по обыкновению своему, будет многословно трындеть в ответ на каждый. Но говорит в основном Геральт, потому что Пинетти отвечает скупо, а дёргать его немного совестно. Он — устал, и это здорово заметно. Не так устал, как ведьмак устаёт. Он обычно, когда уставший, на людей по поводу и без повода набрасывается. Геральту отчего-то припоминается Йен. То, как она сидела вечерами после ужина, поджав под себя ноги, с видом сытой зерриканской тигрицы. Пинетти, конечно, не тянет на тигра, не такой он раздражительный и опасный. Может, разве что, на каракала. — Кстати, Геральт. Как там у тебя дела с Йеннифер? Вы помирились после того, как она выкупила твои мечи? — Подожди. Откуда ты знаешь про… А ладно, не говори, я сам всё понял. Если честно, то я всё время думал, что ей сообщила… Ведьмак запинается. — Коралл. Не исключено, что это тоже имело место быть, — кивает Пинетти. — Но я, вроде бы, обещал, что помогу тебе вернуть мечи. А в таких вещах лучше не надеяться на случай. Случай. Под “случаем” он имеет в виду даже не то, что произошло с Геральтом, а Литту Нейд. — Спасибо, Пинетти, — искренне говорит ведьмак. — Не за что. Это, по сути, не вежливый ответ, а просто констатация факта. Ведь те мечи Геральт потом всё равно ещё раз потерял. Как и многие другие до и после них. Включая меч из Вилоредо, который принадлежал чародею. Тот и месяца у Геральта не продержался. Украли во время потопа в Кераке. — Возвращаясь к первому вопросу… всё сложно. Ведьмак разводит руками и берёт из пиалы на подносе несколько гранатовых зёрен. Кладёт под язык. Кислый вкус немного успокаивает. — Можешь не говорить, если тебе неприятно. — Ну да. Всё равно узнаешь рано или поздно, когда какая-нибудь завалящая баллада Лютика до этих краёв доберётся. Мы несколько раз то сходились, то разбредались, зализывая раны. Потом умерли в один день — не совсем, но как бы. Потом встретились ещё раз, а я, вместо того, чтобы нормально проговорить всё словами через рот, пустил всё на самотёк, и вдобавок переспал с её лучшей подругой. В итоге, думаю, обе на меня теперь ни в жизнь не посмотрят. — Понимаю, — кивает Пинетти. — Вряд ли. Со всем уважением к твоим сединам. — Из двух любимых, но непредсказуемых женщин ты не смог выбрать ни одной, — чародей затягивается и выпускает в его сторону неровное, печальное колечко дыма. — Мне это отчасти знакомо. — Ты вроде сильно умнее меня, Пинетти, — Геральт наклоняется вперёд. — И оттого трусливее, — маг отстранённо смотрит куда-то в сторону, на одно из деревьев, окруживших летнюю веранду. — Я же знал, когда и почему в Нильфгаарде запахнет жареным. Знал, что рано или поздно случится то, что произошло в конечном итоге на Соддене. И знал, на какой стороне этого конфликта должен буду оказаться. Моя семья — не из Нильфгаарда, конечно, но из мест не столь отдалённых. В то же время все мои друзья, все… — Коралл. Ты говоришь о Коралл, — шепчет ведьмак. — Одним словом: когда встал выбор между страной и женщиной, я выбрал не выбирать вообще. — И это вовсе не делает тебя трусом, Пинетти. — Ой ли? Геральт морщится, по привычке растирая подушечками пальцев саднящее колено. Вспоминает тот день, когда сгорел Боклер. Тогда-то ведьмак чувствовал себя прекрасно. На пике своих сил. — Это Бестия тебя так подрала… подрал? — спрашивает Пинетти. — Где? — Геральт ощупывает шрамы на своём лице. — Да нет, это всё ещё давно. — Я про ногу. Я заметил, что нога у тебя сейчас всё время болит. — Это тоже сравнительно давно. Бестия-то меня ни разу когтем не тронул. В первый и единственный раз, когда мы дрались, он игрался со мной, как кошка с комком бумаги. Испытывал на прочность. А когда дело, как ты выразился, запахло жареным, то я, мягко выражаясь, зассал. “И чтоб глаза мои тебя больше не видели, иначе убью”. Так Геральт Детлаффу сказал? Или как-то похоже? Ну и бред. — Для того, чтобы выступить против высшего вампира, надо быть не только отважным, но и слабоумным, — отвечает Пинетти. — Не надо себя в таком винить. То же самое я и княгине сказал, кстати. Ты неправ, Пинетти. Такого быть не должно. Я не могу и не хочу жить в мире, где какой-то сильно великовозрастный задира может появиться из ниоткуда и лупить всех, кто под руку попадётся, просто потому что ему так захотелось. Да даже потому что он очень сильно расстроился. Или разозлился. Какая разница. Вместо всего этого Геральт говорит, с трудом цедя слова: — Помнишь бурю тогда, в Кераке? Когда всю нижнюю половину города затопило? Тогда мне почему-то хватило слабоумия и отваги полезть спасать утопающих детей… — Не сравнивай эти понятия, Геральт. Морю совершенно насрать, хочешь ты кого-то из него вытаскивать или нет. Это просто стихия. Всё меняется, когда у стихии появляется воля. Тогда ты тоже не имеешь никакого морального права звать себя трусом, Пинетти. Война — это тоже стихия, у которой есть воля. — Как скажешь, — говорит ведьмак. — Как скажешь. — Сильно болит? Ты, кажется, вообще сейчас в каком-то своём мире. — Не, — Геральт качает головой. — Со временем ко всему можно привыкнуть. — Можно. Но не нужно. Пинетти кладёт трубку на столик рядом с двумя бокалами и подсаживается на кушетку к Геральту. — А ты, наверное, знаешь стопроцентно верный способ лечения? — Ага, конечно. Старое, как мир, заклятие. Цепкие пальцы Пинетти обхватывают ведьмачью больную ногу чуть пониже колена: — “У вора — боли, у мерзавца — боли, у коррупционера”... Геральт? Ведьмак, подавшись вперёд, порывисто обнимает мага за шею и коротко трётся о его скулу щекой. Это ощущается… немного странно, если честно. Столь непрямо и ненавязчиво предлагать себя другому мужчине Геральту пока не доводилось. С другой стороны, маги — и магички, раз уж на то пошло, — относятся к подобному достаточно терпимо. Почти никакого риска получить пару-тройку сочных зуботычин просто за то, что кого-то не вовремя и не за те места потрогал. От Пинетти очень приятно пахнет. Табаком, вином, мыльной отдушкой, чем-то ремонтным, вроде мела, и — чистотой. К тому же, чародей даже не думает сопротивляться. Удивлённо попялившись на ведьмака своими рысьими болотно-зелёными глазами, утыкается носом ему в шею. И обнимает в ответ.***
— Ты спишь? Геральт заявляется к себе в спальню с заварочным чайником, наполненным ароматной травой, ягодами и кипятком. Пинетти с любопытством высовывает кончик носа наружу из-под одеяла: — Благодаря тебе — нет, спасибо огромное, Геральт. Пощади, я уже слишком стар, чтобы подрываться в такую рань. — А как же рыбалка? — ведьмак ставит чайник на прикроватную тумбочку. Туда, где уже стоит пустая бутылка и пара кружек. — ...Чтобы подрываться в такую рань чаще, чем раз в неделю. Соблазнившись-таки травяным чаем, маг наполовину вылезает из-под одеяла, наполняет первую попавшуюся из кружек. Его слегка потряхивает — то ли от давешней усталости, то ли от озноба, усугубившегося лёгким похмельем. Геральт садится у него в ногах и пытается нащупать под одеялом выпирающие косточки лодыжек. — Кстати, всё хотел спросить, — Пинетти делает небольшой глоток. — Зачем тебе эта картина? — А, это… — ведьмак удручённо рассматривает прислонённый к стене холст со своим обнажённым изображением на фоне боклерского пейзажа и ощипанного грифона. — Хочешь забрать себе? — Упаси иваси, — пугается чародей, едва не выплескав на себя весь чай. — Просто умираю от любопытства. — Один великий художник угрожал мне, что если я не выкуплю эту картину, то она украсит жилище или частную коллекцию кого-нибудь ещё. А я, честно говоря, не хочу, чтобы это происходило. Я и у себя-то не знаю, где это пристроить. Я решил быть странным, конечно, но не до такой степени. — О. — А что ты по этому поводу думаешь? — Не знаю, Геральт. По-моему, довольно наивная и даже забавная вещь получилась. При этом я почему-то чувствую необъяснимую тревогу, когда на это смотрю. — Тогда решено. Мне придётся это сжечь, — важно кивает Геральт. — Почему?! — Не хочу, чтобы ты жил в вечной тревоге. В ответ на эти слова Пинетти сначала озадаченно замирает, потом смеётся и кидает ведьмаку в лицо подушку: — Если тебе самому настолько не нравится, то запакуй это дело в бумагу или накрой чем-нибудь. В этом, конечно, целиком весь Пинетти. Пытается найти компромисс, даже если на повестке дня — бессердечное и жестокое преступление против хорошего вкуса. Геральт роняет подушку на место. — Я, если не возражаешь, правда ещё посплю, — устало улыбнувшись, сообщает Пинетти. — Мечтал об этом целую неделю. — Ага. Я тоже. Извини, что разбудил. — Ничего страшного. Немного непривычно было подорваться как обычно, но — не чувствуя при этом тупой и изматывающей боли в суставах. Может, наговор сработал, а может — это Пинетти сам по себе такой волшебный. Он ведь совершенно точно не колдовал какие-нибудь болеутоляющие чары. Если бы колдовал, Геральт бы это сразу заметил. — Спокойного дня, Пинетти. Пристроившись рядом и укрывшись одеялом, он прижимается лбом к плечу чародея и выдыхает. Чувствует, как по всей поверхности кожи проходит лёгкая вибрация. Не от ведьмачьего медальона, но как будто. — Спокойного дня.