Берлин, май 1945
В последний год войны в своей безграничной любви друг к другу Рихард и Грета дошли почти до исступления. Бывший лейтенант Зендер добился назначения в Бонн — в тот самый госпиталь, где помогала фройляйн Либернахт, его не приняли по «инвалидности», — но, когда юноша приезжал в Берлин, молодые влюбленные снова почти не разлучались. Раньше из-за военных действий их письма друг к другу шли месяцами так же, как и последние новости с фронта. Даже находясь в одном городе, из-за ограничительных мер по передвижению они добирались друг до друга часами. Но, воссоединившись, они больше не замечали бомбардировок советской авиации, которые стабильно сотрясали Берлин с марта месяца, и, спускаясь в бункер, предавались там страсти, словно последний день их жизней уже наступил. Сладкий сон и забытье одурманивало их, но кровавое знамя будущего уже слишком явно нависало над берлинцами. Так прошли девять долгих месяцев. От Йоханесса всё ещё не было вестей, советские войска с каждым днём всё ближе подходили к Берлину, а старик Либернахт всё чаще и чаще упоминал о «свободной смерти». В апреле сорок четвёртого года, когда Берлин все-таки стали осаждать русские войска, решимость «последовать примеру кумира» окончательно окрепла в голове судьи. 30 апреля 1945 года случилось неизбежное. Стало известно, что Адольф Гитлер совершил самоубийство, застрелившись в своём фюрербункере в Берлине. Грета узнала об этой новости одной из первых из уст своей подруги-сестры милосердия, бывшей, по слухам, любовницей Йозефа Геббельса. Более проверенного источника и представить сложно!.. Но и у отца имелись свои связи. Скоро и ему станет всё известно, и тогда… — Или мы его, или он нас, — горячо зашептала Грета, когда Рихард в порыве эмоций посадил её на тот самый фортепьяно, за которым в сорок втором в две руки они играли что-то из сочинений Вагнера. Вот уже полгода заговорщики совсем потеряли над собой контроль и встречались в доме Либернахтов прямо под носом у судьи. «Фридрихроду» разбомбили ещё в марте, но Рихард не желал тратить времени на дорогу — как сильно та порой затягивалась? — да на поиск иного места и зачастую ночевал прямо на чердаке у Либернахтов. Тайные встречи разгорячили их кровь, а риск дразнил и опьянял, и теперь любовники совсем не боялись разоблачения. В соседней комнате старик часами ругался с радиоприёмником и, срывая на полуобморочной горничной свой гнев, посылал её за сигарами в лавку Хуберманна. Его не волновало, что Хуберманна, как и его лавку очередной налёт давно стёр с лица земли. Былых привычек Франц так и не переменил и всё ещё «жил на широкую ногу», когда этого не мог позволить себе даже фюрер. Как будто в осажденном городе, где не хватало даже еды, ещё можно найти хороший табак!.. В глазах Рихарда потемнело, когда Грета жёстким голосом повторила сказанное. В его затуманенную голову внезапно пришло осознание, что она имела в виду и что она давно на этонамекала. В первую минуту предстоящее преступление показалось ему настолько неестественным, что он отпрянул назад. Неужели она говорила всерьёз?.. — Мы не можем… Это же твой отец. Грета рассмеялась нервно и даже истерично, после чего спрыгнула с фортепьяно и посмотрела на сообщника такими манящими глазами, что тело Рихарда покрылось мелкой дрожью. Какой порочной она показалась ему, какой дикой!.. Всё в её облике лишь подпитывало это впечатление: порванная, несколько дней не стиранная блузка, болтавшаяся на похудевших бедрах юбка с грязным пятном прямо посередине и даже кровавая ссадина под губой, полученная во время очередной перебранки с отцом. Он и сам… не мылся неделю. Во что превратила их война?.. В чём теперь их отличие от животных? — Мой отец… — с надрывом усмехнулась девушка, и в этой улыбке на долю секунды промелькнул судья. — Да, это мой отец. Мой отец, который добровольно отдал младшего сына на эвтаназию и всю жизнь мучал мою несчастную мать. Он воспитывал моего старшего брата так, что тот отказался от меня из-за «вольнодумных идей». И даже меня… Меня он готов забрать с собой в могилу, потому что того требует «верность фюреру». Юноша молчал. Её порывистость обезоружила его. — А ведь я хочу жить, Рихард, — прошептала она с отчаянной мольбой в голосе. — Хочу жить с тобой… Вдруг внизу раздались сильные торопливые шаги. Соседи твердили, что судья тронулся умом, но зато, как и все шизофреники, приобрёл какую-то неестественную, агрессивную мощь в чреслах, которую несчастная горничная уже испытала на себе по глупости. После того случая она перестала у них работать и, по слухам, лишь недавно выписалась из госпиталя. Франц и раньше отличался крепким телосложением, с которым не совладал бы даже развитой ум доктора Херцтера, но помешательство только удвоило эту силу. Однажды отец дал Грете пощёчину, синяк от которой до сих пор алел у неё на щеке. Если старик захочет, то в рукопашную даже вдвоём с Рихардом они с ним не совладают. Но что, если взять с собой оружие?.. — Грета! — настойчиво позвал судья, выключая на ходу радиоприёмник. Голос зазвучал сломлено и устрашающе. — Грета, где тебя носит?! — Сейчас, отец… Сейчас! Шаги старика раздались на лестнице, но влюбленные проявили недюжинную проворность. По старой привычке, Рихард полез в большой книжный шкаф, который не раз укрывал его от гнева судьи, и подобрал под себя ноги. Грета бодро прикрыла за ним дверцы, оставив лишь маленькую щёлочку для воздуха, но разъярённый Либернахт уже влетел в библиотеку и воинственно расставил ноги. — Что ты здесь делала? — почти с порога крикнул Франц и требовательно оглядел помещение. К счастью, он и сам был слишком перевозбужден, чтобы заметить что-то подозрительное. — Я читала… — Грета лихорадочным движением схватила томик стихов Шиллера, который как раз лежал на фортепьяно, и прижала его к неистово бившемуся сердцу. — Я увлеклась, поэтому не услышала, как ты вошёл. — Читала! — громко фыркнул Либернахт. — Ты не могла найти для этого другое время?.. Приблизившись, он резко сменить гнев на милость — разве столь резкие перемены настроения не свойственны шизофреникам?.. — мягко сощурился и, взяв Грету за руку, нежно погладил дочь по румяной щеке. — Радость моя… Из проверенных источников мне доложили, что вчера около трёх часов дня не стало нашего фюрера. Как я и предполагал, он предпочёл застрелиться, нежели стать добычей русских… — Сердце Греты пропустило удар, когда отец взглянул на неё с добротой и участием, будто держал на уме не страшное предзнаменование смерти. — Ты знаешь, что я всегда был ему верен. Мы с тобой потеряли в этой войне двух твоих братьев. Мы остались совсем одни… Ты и я, дочь моя. Только мы с тобой!.. Рихард с трудом заставил себя усидеть на месте, когда старый Либернахт с некой обречённостью поцеловал дочь в разгоряченный лоб. Та молча слушала его и не шевелилась. — Мы должны последовать примеру нашего славного фюрера. Я не позволю, чтобы кто-то из этих свиней осквернил мой дом своими грязными ногами. Не пока я жив!.. Увы!.. Судья так глубоко переживал смерть кумира, что не заметил, с какой горькой решимостью посмотрела на него дочь. Она сказала: — Да, отец. Я полностью тебя поддерживаю. Либернахт устало улыбнулся Грете и ещё раз погладил её по волосам. Покладистость юной души нескончаемо обрадовала старика, и в этих переживаниях он не углядел в её внезапной учтивости ничего подозрительного. — Я знал. Я знал, что в самый ответственный момент ты образумишься!.. Грета с полным хладнокровием наблюдала за тем, как отец развернулся к комоду, достал из кармана таинственный ключ, который она видела впервые, затем открыл замок и достал из ящика один из тех знаменитых револьверов, что залежались в его секретере ещё с прошлой войны. В комоде тем временем остался лежать второй. На глазах девушки Франц зарядил револьвер несколькими патронами, тяжело вздохнул и развернулся к ней. Закрывать комод на ключ он не стал. — Думаю, одного нам хватит… Конечно, нам не следует делать этого здесь. Будет слишком много шуму, а ты знаешь, что я этого не люблю. Грета натянуто улыбнулась и как будто невзначай посмотрела через плечо на дверь шкафа. — Куда же мы отправимся? — спросила она на тон выше обычного, и Рихард прекрасно её услышал. — В буковый лес в нескольких километрах от нашего дома. — Немного поразмыслив, судья Либернахт остановился на этом варианте. — Там нас не сразу найдут, но тем лучше. Грета коротко кивнула и позволила увести себя на первый этаж, но перед этим бросила последний беглый взгляд на книжный шкаф. Рихард поймал этот взгляд и, пока отец с дочерью медленно спускались по лестнице, он уже продумывал план спасения любимой. Как только входная дверь дома захлопнулась за Либернахтами, Рихард бросился к комоду и, взяв в руки второй револьвер, покрутил его в руках. На полу, к счастью, лежали ещё два патрона. Выпали из кармана старика!.. Всего лишь два… Но этого должно хватить, чтобы припугнуть судью. Как он надеялся, что только припугнуть!.. Рихард ещё немного подождал, после чего спрятал револьвер в полах пальто и, не затворив за собой дверь судейского дома, кинулся прочь. Перед глазами стояла всего лишь одна цель, и этой целью стал буковый лес.***
В начале сорок четвёртого года сопротивляемость Люфтваффе резко упала. Стало очевидным, что немецкие воздушные силы значительно уступали американским в оснащении. Когда самолет молодого Либернахта сбил над Рейном один чересчур резвый американский лётчик, не раз сталкивавшийся в воздушных налётах с непокорным немцем, все как один посчитали Йоханесса погибшим. Он чудом спасся и, пролежав в дрезденском госпитале несколько месяцев к ряду, всерьёз поверил в бога. Из-за многочисленных переломов юноша не мог взять в руки ручку, да и язык во рту шевелился с таким трудом, что надиктовать сестре текст письма оказалось непосильной задачей. Состояние полуживого овоща раздражало Йоханесса. Он слыл деятельным и трудолюбивым человеком, непривыкшим долго сидеть на месте без дела, но — увы! — именно так ему и пришлось провести весь последний год войны. Когда Йоханесса выписали, то сразу огорошили неприятными известиями. Какое там «написать домой!». Скоро у них не будет никакого «дома!.. Как, он не слышал?.. Война-то почти проиграна!.. Сначала сослуживцы рассказали о скандальном разрыве их верховного командира — командующего военно-воздушными силами! — Генриха Геринга с фюрером, затем о штурме Берлина и позорном бегстве Гитлера в фюрербункер. Эту новость Йоханесс переживал так же болезненно, как и его отец, а весть о поражении в войне и штурме Берлина русскими войсками и вовсе лишила его чувств. Несколько дней после этого разговора сёстры милосердия повторно приводили в себя забредившего лётчика, ещё слишком слабого, чтобы вынести столь шокирующие новости с честью. Даже в страшном бреду Йоханесс думал об отце и сестре. Он боялся предполагать, что за участь ждала их в осажденном Берлине. А ведь он был так далеко и ничем не мог помочь!.. Умерли ли они с голоду? Как тяжело у них обстояло теперь со связью?.. Ходила ли Грета по обыкновению в госпиталь или оставалась дома рядом с отцом? Лучше бы так!.. Госпиталя ведь тоже бомбили!.. А Клара?.. Он постоянно думал о ней с тех пор, как вернулся с побывки. Когда каждая косточка в его теле была сломана, её лик неустанно стоял перед его взором. Мысли об этой девушке не покидали его даже ночью. Мысли о той жизни, которая ждала бы их, если… Но что с ней сталось?.. Старый Альтман наверняка уже выдал её замуж… Йоханесс сжимал кулаки при мыслях об этом. Картины, что рисовало лихорадившее воображение, приводило больного в ужас. Нет-нет, никогда бы Клара не пошла за другого… Это немыслимо!.. Они любили друг друга всю жизнь, и пусть война… и смерть Фридриха… Наверное, зря он тогда так погорячился?.. Старик со старухой отличались двуличием, но Клара!.. Она-то ни в чём не виновата!.. Она всегда его ждала!.. Если он только выберется из этого пекла живым, то обязательно навестит её. Если Бог сжалится над ним повторно, а она ещё не будет замужем… А коль даже и будет, разве это его остановит?.. При повторной выписке врач торжественно выдал Йоханессу удостоверение, ослепившее его красной печатью: «Негоден!». Вердикт медика озадачивал — в заключительный аккорд войны истребители Люфтваффе были важны, как никогда!.. — но доктор не терпел возражений. Мы, дескать, собрали вас по кусочкам, но прежним вы уже никогда не будете. Воодушевление и решимость, что переполняли Либернахта младшего в бреду, вдруг разом его покинули. — Оставьте бахвальства союзникам, юноша, — твердил почтенный медик и, поправляя очки, спрятал руки в карманы белого халата. — Теперь у нас каждый за себя. Эта мысль обезоружила Йоханесса, и он чуть не упал в обморок повторно. Старый мир трещал по швам, а у него отняли всё, чем он когда-либо дорожил. Родных, Родину, дело всей его жизни!.. Теперь он был никому не нужным, «обработанным материалом» системы, которая со дня на день сгорит под «лавой Везувия» точно громогласные Помпеи из греческих мифов. Стоило ли защищать её всё это время, если на пробу она так просто отказалась от своих самых преданных приверженцев?.. И главное: куда ему податься теперь?.. Что делать с собой таким?.. Всё кончено. У него ничего нет. Никого кроме отца и сестры. — Мне нужно домой, — повторял он бездумно, качаясь на стуле, да так, что сёстры милосердия опять подхватили его под руки. — Мне нужно в Берлин!.. В госпитале покрутили пальцем у виска. Город осаждён!.. Туда не пробиться!.. Но Йоханесса оказалось не переубедили. К черту опасность! Ему уже нечего терять. Но как это сделать?.. Возможно ли пробиться через осажденную русскими черту?.. Что, если дать кому-то из tovarischei на лапу?.. Осталось лишь найти более или менее разговорчивого tovarisha. Пришлось ехать ночью, когда вражеский огонь на время стих, и пообещать с три короба тому, кто решился помочь незадачливому сыну и брату. Юношу, готового зайцем прошмыгнуть через границу, звали Хансом. Это был шустрый проверенный малый, который за небольшую цену продал бы и родную мать. Только услышав команду, он сразу же завёл грузовик. — Ты сумасшедший! — шёпотом проговорил Фриц — старый-добрый сослуживец, обязанный Йоханессу головой. Он, к тому же, обладал кое-какими связями в советской армии, которая в нужный момент «оглохла и ослепла». — Ты просто сумасшедший!.. — Я не могу иначе! Я нужен им. Фриц поджал губы и в последний раз похлопал приятеля по плечу. Расчувствовался!.. На несколько секунд замешкавшись, служивый немец крикнул «Береги себя» вдогонку грузовику, когда тот уже резво катился вперёд. Йоханесс тем не менее услышал последний отчаянный крик друга и заплакал навзрыд. В пустынный Берлин, который, казалось, вымер подчистую, грузовик прибыл к рассвету. Возле английского парка плелась чья-то невзрачная тень, на их глазах свалившаяся наземь без чувств. Ханс безразлично пожал плечами и предложил Йоханессу провести несколько часов у своей тётки, где путешественников накормят и «расслабят» с дороги. Йоханесс согласился на это лишь потому, что ужасно хотел спать. Когда голова коснулась желанной подушки, юноша проспал несколько часов к ряду, а, проснувшись, первым делом вспомнил о родных. Блокадный завтрак состоял из двух яиц, хлеба и масла и то потому, что хозяйка подворовывала у дистрофиков. Скудная по своей натуре, еда ещё никогда так сильно не увлекала Йоханесса. Они с Хансом уплетали в обе щеки, пока тётка хлопотала над ними. Немного погодя, разливая бледный чай по кружечкам, старуха скорбным шёпотом сказала: — Фюрер застрелился, мальчики мои! Фюрер застрелился! Хлеб встал в горле Йоханесса комком. Последняя стена, за которую он держался столько лет, пала. Молодой Либернахт выпустил из рук ложку и, уронив голову на руки, во второй раз за тот день зарыдал. Что будет теперь? Что будет с их отцом?.. Как он переживёт эту новость, как воспримет?.. Франц Либернахт!.. Один из самых преданных фюреру людей!.. Крах всему, крах надежд и чаяний!.. Да разве такое возможно, чтобы он взаправду такое пережил?.. Когда эта мысль посетила Йоханесса, он так стремительно вскочил на ноги, что перепугал несчастную тётку. Простачок Ханс даже в такой момент увлечённо жевал свой хлеб. Не удостоив ни того, ни другую ответом, юноша помчался прочь из дому и чуть не опрокинул по пути сам стол. Старуха вскрикнула, провожая гостя, но тот её вряд ли слышал. Стояла вторая половина дня, когда Йоханесс вновь очутился на безжизненных улицах и, не помня себя от тревог, направился к родной местности. Ни транспорта, ни машин!.. На одной из улиц заверещала сирена — предвестник очередной бомбардировки? — и почти оглушила его. Он плохо помнил, как преодолел этот путь, зато всем телом ощущал воодушевление, с которым в нужный момент забарабанил бы по входной двери руками. К его величайшему удивлению та оказалась открыта нараспашку. Парень с опаской вошёл в опустевший дом и сделал несколько неуверенных шагов по комнатам, где когда-то звучали детский смех и прекрасное женское пение. На этот раз старшего хозяйского отпрыска встретили лишь неприветливые стены и сладостные призраки прошлых дней. — Отец! — В конечном итоге Йоханесс отчаялся настолько, что от всей души закричал на весь дом. — Грета! Почему вы не отвечаете? Что здесь произошло?! Я вернулся к вам… Ответа не последовало, и Йоханесс почти потерял надежду, когда ноги сами вывели его в библиотеку, где, как оказалось, стоял самый настоящий беспорядок. Юноша содрогнулся, заметив, что тайный комод отца был взломан, а оба револьвера и даже все патроны отсутствовали. Старший сын слишком хорошо знал своего родителя и образ его мыслей. Тогда Йоханесс наконец осознал, что могло случиться на самом деле… — Буковый лес!.. — пролепетал он еле слышно, схватился в ужасе за голову и чуть не рухнул на пол без сил. — Они точно решили сделать это в буковом лесу!.. Не теряя ни минуты, старший брат Греты стремглав выбежал из дому и, разгоряченный и нервный, почти бегом покрыл те километры, что отделяли дом судьи Либернахта от букового леса. Какой выбор!.. Отец, как всегда, отличился!.. Именно буковое дерево дало своё имя одному из самых знаменитых концентрационных лагерей Германии. Сделав несколько глубоких вздохов у самой опушки, Йоханесс невольно остановился. Ноги подкашивались. Казалось, что лёгкие переполнились через край, но ведь весь путь ещё не пройден!.. Ещё немного, ещё чуть-чуть!.. Он уже слышал голоса… Заветная цель показалась за поворотом. Франц Либернахт стоял в нескольких метрах от сына и, пошатываясь из стороны в сторону, направил револьвер на Грету. Собирался выстрелить!.. Сестра стояла, не шевелясь, и строго смотрела перед собой. Йоханесс бессильно ахнул и сделал неуверенный шаг в сторону, когда за спиной отца появилась чья-то странная фигура… Бывший лётчик с трудом сдержал возглас удивления, когда оказалось, что этот человек был очень хорошо ему знаком. Им оказался Рихард Зендер, пресловутый ассистент доктора Херцтера. — Опустите оружие! — В тот самый момент, когда Либернахт старший завёл курок, за его спиной послышался ледяной голос. — А не то я убью вас и даже глазом не моргну. Ошарашенный судья поспешно обернулся и, узнав в своём палаче Рихарда, порывисто усмехнулся. — Вот значит как?.. — злобно запыхтел старик и с вызовом посмотрел на дочь. — Теперь понятно, почему проныра Херцтер не выдал твоего любовника. Как же я не догадался раньше! Рихард и Грета обменялись настороженными взглядами, но несчастный отец на несколько секунд позабыл о любовниках. Старик поднял глаза к небу и громко застонал. Револьвер словно по волне выпал из его рук. — Младшего сына отнял мерзкий злодей. Дочь пала ниже некуда… За что мне это, Господи?.. Где мой старший сын? Неужели и его жизнь ты забрал? Растроганный Йоханесс протёр глаза. Он хотел уже выйти из тени, но ноги не послушались его. Всё тело будто закоченело, отказываясь подчиняться, хотя внутри у него горел целый вулкан. Юноша чувствовал холодок во всех конечностях и не знал, как их отогреть. Лишь глаза… Глаза, горевшие невообразимым пламенем, перебегали с места на место, выдавая внутреннее напряжение, пожиравшее его изнутри. Он — проклятая преданная натура! — пришёл сюда ради родных, ради них же преодолел сотню километров и смертельную опасность!.. И чем всё обернулось? На его глазах в эту самую минуту они собирались убить друг друга, а он ничем не мог помочь. Что с ними стало?.. Как их светлый, тёплый кров дошёл до этого дня? Пока Йоханесс терзался сомнениями, наступил уже второй акт зловещей трагикомедии, в которой ему досталась роль безмолвного зрителя. Либернахт повернулся к дочери и, с трудом скрывая презрение, агрессивно забрызгал слюной. — Как ты посмела предать меня, Грета?! Сколько боли и разочарования ты принесла собственному отцу? Обильную порцию упреков Грета вынесла с завидным спокойствием, и по её лицу пробежала лишь лёгкая тень… ненависти. Следующая волна досталась Рихарду, когда старик тяжело задышал и, приближаясь на ходу, ткнул парня указательным пальцем в грудь. — А ты… Ты совратил её, отравил её мысли! Ты и твой учитель пришли в наш дом, чтобы расколоть его… Вы уничтожили нас, Либернахтов! — Отец, хватит!.. — наконец подала голос Грета. Опьянённый гневом, Франц не услышал её. — Нам не нужно было впускать вас к себе. Это всё вы!.. Недолго думая, судья обрушил весь накопившийся за годы гнев на любовника дочери. Будто окончательно лишившись рассудка, он одним прыжком сократил то расстояние, что отделяло его от Рихарда, сбил того с ног и начал душить. Рихард ответил тем же, и некоторое время они напряженно боролись. В небе послышались раскаты грома. Закапал дождь. В силу своей молодости и силы Рихард одерживал верх, но в какую-то минуту замешкался и выпустил из рук револьвер. Либернахт воспользовался этой заминкой и со всей дури впечатал парня в землю. Тот ударился затылком о булыжник, на который закапала кровь, и почувствовал, как силы понемногу покинули его. Затем Франц снова вцепился в шею врага и сжал пальцы крепким кольцом. Ещё чуть-чуть, и он бы его задушил. Рихард бессильно прикрыл веки, когда кто-то выстрелил в небо. Не ожидая этого, Либернахт невольно отстранился, и жертва наконец получила передышку. Парень громко закашлял, схватившись за горло. — Отойди от него сейчас же… Отец, — с мрачной решимостью предупредила Грета. Её рука даже не дрогнула при выстреле, а по щеке скатилась прозрачная капля дождя. Молча выслушав дочь до конца, старик оставил Рихарда в покое и, устало поднявшись, с вызовом вскинул подбородок. — Ты не посмеешь, Грета. — Ты хочешь проверить? — самоуверенно дразнилась фройляйн. С каждой минутой она всё больше и больше походила на покойную мать, и это раздражало Франца. — Ты думаешь, я действительно хочу умереть за твоего фюрера?.. Ах, отец!.. Разве можно быть таким наивным?.. То, что случилось дальше, выбило из-под ног Йоханесса почву. От шока он даже онемел. Либернахт надменно усмехнулся, будто прочитал в словах «покорной дочери» немой вызов, и резко подобрал с земли второй револьвер. Пусть знают, что он тоже на многое способен!.. Старая солдатская выправка ещё не выветрилась из старика окончательно, и вскоре он без промедлений выстрелил Рихарду в руку. Юноша издал протяжный стон, а его рубашка мгновенно пропиталась кровью. Наблюдая за страданиями возлюбленного, Грета заметно изменилась в лице. — Я убью его, — с полным спокойствием уверил её отец, будто хотел перещеголять дочь в сумасбродстве, — но буду убивать медленно… По одному выстрелу в каждую часть тела, пока он совсем не истечёт кровью. Как собака или затравленный олень. Несчастному влюблённому достался ещё один выстрел, но на этот раз в ногу. Рихард изо всех сил сдерживал стон, чтобы не перепугать Грету, но ему этого не удалось. Грудь нестерпимо разрывалась от боли. Зендер знал, что у возлюбленной его револьвер и что в нём оставался один единственный патрон, которым Грета могла бы в любую минуту воспользоваться, чтобы защитить его. Однако он от всего сердца надеялся, что ей не хватит духу… Даже ради его спасения!.. От души наслаждаясь жестокостью — фюрер бы точно это оценил!.. — старый Либернахт повернулся к дочери спиной и, сценически улыбаясь, в очередной раз направил на молодца дуло. Кто бы знал, что в жизни ему ещё доступно такое наслаждение?.. Вдруг судью пронзила жгучая боль в районе живота, и он приложился к ране холодными пальцами. Несмотря на все надежды Рихарда, Грета все-таки нажала на курок. Франц Либернахт пошатнулся на месте и через секунду свалился лицом вниз на землю. Его удивленный взгляд, направленный на дочь, остекленел, а изо рта заструилась алая струйка крови. Рихард, превозмогая жгучую боль в руке и в ноге, заковылял к своей сообщнице. После всего та еле дышала и лихорадочно всхлипывала, ловя ртом воздух. Заметив, что Либернахт всё ещё харкал кровью, юноша схватил другой заряженный револьвер и последним выстрелом избавил Франца от предсмертных мучений. Занавес был опущен. — Тихо… Тихо, любовь моя, — с нежностью шептал он Грете, уже захлёбывавшейся в рыданиях. Он целовал её в нос, в губы, в лоб, но она всё смотрела на безжизненное тело отца и содрогалась от сознания, кто это с ним сотворил. — Я убила его! — в полузабытье лепетала девушка. — Я всё-таки сделала это! Я убила собственного отца… — Мы убили, — еле слышно поправил Рихард. — Мы убили… Именно в тот момент, когда Зендер озвучил эту роковую правду, Йоханесс Либернахт перестал себя сдерживать. Злость и обида придали ему сил, и он вышел из тени деревьев, еле передвигая ноги. То, что он видел на земле, поражало. Его отец — небожитель и второй кумир после фюрера, — отошёл в мир иной, и это преступление совершила не кто иная, как его родная сестра. — Йоханесс? — Грета плакала так громко, что Рихард еле расслышал её. В животной тревоге он даже позабыл собственный шок, который испытал при виде её брата, как будто увидел перед собой живой призрак. — Йоханесс?! Это действительно ты?.. Юноша не ответил сестре и без сил опустился над телом бездыханного родителя. Несколько секунд он провёл, не шевелясь, а затем с упорством ребёнка — как это похоже на добродушного Йоханесса! — приводил своего покойного старика в чувство. Он перевернул Франца на спину, потряс его за плечи, прижимая к себе, и всё шептал что-то и шептал… — Папа, не оставляй меня! — лепетал маленький, преданный мальчик, который все ещё жил в нём, несмотря на все зверства войны, и только иногда выходил наружу наедине с погибшим отцом. — Не оставляй меня одного, прошу тебя… Ничего не помогало. Жизнь покинула тело судьи Либернахта. Осознав это, Йоханесс издал вопль отчаяния, похожий на тот, которым загнанные в угол тигры отбиваются от атак. Словно наяву, он всё ещё слышал ласковый голос Франца, который весело катал сына на своих плечах, когда тот был ещё совсем маленьким, читал ему книги о национал-социализме вместо сказок и постоянно повторял: — Ты — моя гордость, Йоханесс. Ты — мой старший сын, и именно в тебе я вижу своё отражение. Отражение… Да, отражение!.. Оно погасло на любящих глазах сына, но сможет ли тот когда-нибудь простить страшное убийство?.. Йоханесс бы удивился, осознав, что понемногу превращался в думающего человека. Любовь… так бы оправдывали себя злодеи, но каким слабым объяснением это казалось со стороны?!.. Понять их и простить?.. Никогда! Мудрецы твердили, что обиды терзают тех, кто их держит. Но так ли легко не держать гнева на людей, лишивших жизни родного человека?.. После того, что она сделала, Грета навсегда перестала для него существовать. Отца тоже уже не вернуть, как и малыша Фридриха, и звёздного кумира… На его глазах когда-то любящая семья, которой многие завидовали, превратилась в пепел, и, потеряв эту семью, Йоханесс лишился и себя самого. Сможет ли он жить так дальше?.. Построить новую жизнь на руинах старой? Он — преданный пёс без хозяина, слепец без поводыря?.. Остался ли на этой земле человек, ради которого он ещё хотел жить? Бог судья Рихарду и Грете!.. Ему же предстояло пройти свой личный ад, и этот ад уже начался. С трудом смирившись с действительностью, Йоханесс грубо вытер с щёк дорожки слез, прикрыл отцу веки и безмолвно поднялся на ноги. Рихард заметил, что, несмотря на свою скорбную позу, старший Либернахт гневно сжимал кулаки, и это не предвещало ничего хорошего для них с Гретой. — Вы… — сквозь зубы процедил убитый горем сын и злобно посмотрел на сестру. — Вы вдвоём… Будьте вы прокляты!.. Грета открыла было рот, но тотчас же замолкла. Рихард закрыл её собой, когда Йоханесс подошёл вплотную, но, как ни странно, ничего не сделал. Этот порыв Либернахт старший посчитал презренным. Он опустился на колени и зачем-то поднял с земли револьвер, затем горячо сплюнул в ноги нечестивцам и исчез в глубине леса, подобно дикому, нелюдимому зверю. Когда брат покинул их, Грета и её возлюбленный остались в лесу одни. Несколько секунд они провели в пронзительной тишине, и даже птицы и лесные звери не нарушали их блаженного единения. Дождь пошёл по-настоящему, смыв остатки крови на земле, но зато молодые люди промокли по ним подчистую. Рука и нога Рихарда невыносимо ныли, и он еле держался, чтобы не свалиться без чувств рядом с почившим судьёй. Однако он знал, что если он сделает это, то Грета навсегда лишится рассудка. Как он мог думать о себе, когда она пошла на преступление, чтобы спасти его жизнь?.. Разве есть что-то ценнее этого? Ещё несколько секунд молодые люди промолчали, взявшись за руки, и тяжело переводили дух. Бездыханный труп старика Либернахта лежал прямо перед ними, служа ярким воспоминанием о том мгновении, когда они совершили это. Впрочем, напоминать о случившемся лишний раз не стоило. Они и так никогда не смогут позабыть этот день. Внезапно Рихард понял, что чьи-то шаги и голоса вдали раздавались всё отчетливее и что эти звуки ему не померещились. Что ж!.. Это означало только одно. Прислушавшись, он как будто разобрал немецкую речь, но неужели только его больное воображение сплело её ещё и с английской?.. Когда совсем рядом залаяла собака и послышался огнестрельный выстрел, распугавший в небе птиц, Рихард непринужденно взял возлюбленную за руку. Она смотрела вполне осмысленно, и он с нежностью и с некой обречённостью провёл по её щеке рукой. — Это за нами? — еле зашевелила она губами. Он слабо улыбнулся и кивнул. — Вместе?.. — переспросил он украдкой и поцеловал ей руку. — Вместе, — решительно ответила Грета.ЭПИЛОГ
Берлин, январь 1944
Не прошло и нескольких месяцев с тех пор, как Йоханесс отбыл на фронт, как молодой и перспективный офицер тайной полиции Генрих Лиманн вознамерился жениться. Ещё в сорок третьем году он воспылал желанием взять в жёны Грету Либернахт, и об этом его желании знал весь вермахт. Красота юной фройляйн так пленила мужчину, что он не обратил внимания на её плохую наследственность, но затем в дело вмешалась судьба. Молва приписала Грете многочисленных любовников, а Генрих Лиманн чересчур пёкся о своей репутации, чтобы закрыть глаза даже на такое постыдное пятно в биографии невесты. Как же удивилось семейство Альтман, когда многоуважаемый штурмбаннфюрер, разочаровавшись в Грете, в конечном итоге обратил внимание на их дочь. Это случилось в тот день, когда Клара по своему обыкновению поехала на «Курфюрстендам рисовать пейзажи», а он, выезжая на очередной вызов, столкнулся с ней на улице. Её печальный и отстранённый вид приворожил его, и с тех пор Генрих стал частным гостем в их доме. Общаясь с её родными, герр Лиманн понял, что выиграл большой куш. Старшая фройляйн Альтман, как оказалось, ничем не уступала его бывшей невесте в образовании и хорошей родословной, а в некоторых вопросах и вовсе её превосходила. Сопротивление во взоре Греты цепляло его, но гораздо больше привлекали скрытая печаль и покорность лани, сквозившая в глазах Клары. По мнению родителей Клары у герра Лиманна также насчитывалось огромное количество достоинств, главным из которых являлась его безукоризненная семейная история, достойная истинного арийца. — Ах, душенька! — видя отрешённость дочери, твердила муттер и любезничала с зятем, пожалуй, даже сверх меры. — Он не только знатен и богат, но ещё и красив. Посмотри, какие плечи, какая фигура!.. Хорошо, что он не достался вертихвостке Грете, ведь ты достойна самого лучшего. Клара едко усмехнулась. Грета прослыла «вертихвосткой» только потому, что рискнула жить, как хотела — о Рихарде и их любви лучшая подруга фройляйн Либернахт уже многое слышала, — но ей самой, старшей фройляйн Альман, никогда не хватит на то же смелости. Бросить вызов обществу, стать прокажённой!.. Кто знает… возможно, она бы всё же на такое и решилась. Если бы только Йоханесс был жив!.. Когда новость о сватовстве Лиманна пришла в их дом, Клара восприняла её довольно спокойно: на тот момент Либернахты, а вместе с ними и остальное светское немецкое общество уже не сомневались в том, что Йоханесс погиб во время одного из своих воздушных налётов. Собственная участь больше не интересовала Клару, и она верила в то, что станет мученицей. Одним погожим утром, когда имя Йоханесса назвали по радио в числе без вести пропавших, его несостоявшаяся невеста нашла старую, потрепанную фотокарточку, на которой две семьи, Альтманы и Либернахты, в своих лучших парадных костюмах позировали фотографу. Она очень хорошо помнила этот день. Каким счастьем тогда искрились их глаза?! На первом плане, сидя на стульях, двое почтенных мужчин, главы семейств, судья и прокурор, упрямо смотрели в объектив. На коленках у одного из них восседал темноволосый мальчишка — Фридрих… За их спинами румяная улыбающаяся Грета держала за ручку хорошенькую девочку, сестричку Клары. По правую руку от Греты стоял её старший брат, самоуверенно и хладнокровно глядевший перед собой. Рядом с Йоханессом смущённо красневшая девушка скромно поджимала губы. Она была хрупкой, как нежный цветок, который вот-вот сорвут… Двое подростков втайне от родителей держались за руки, и, заметив эту деталь, Клара от души зарыдала. Она спрятала ту фотографию под подушкой и пролила над ней последние слёзы, но искренне посчитала её прощальной ласточкой. В январе 1944 года юная девушка пошла под венец почти безучастная к собственной судьбе. На их пышной свадьбе присутствовал весь свет, изголодавшийся в такое время по блеску и празднествам былых дней. На венчании и последующем застолье гости повеселились на славу и как могли поднимали друг другу боевой дух. Одна лишь Клара оставалась отстраненной, и только в первую брачную ночь, когда Лиманн со скучающим видом расстёгивал пуговицы на её свадебном платье, она позволила себе слезу из-под опущенных ресниц. Заметив это, Генрих вышел из-за спины новоиспеченной супруги и, тяжело вздохнув, требовательно оглядел её оголенные шею и плечи. — Невинна? — спросил он без тени улыбки на лице и оценивающе скользнул по её тонкому стану взглядом. Клара коротко кивнула, и Лиманн недоверчиво вскинул правую бровь. — Неужели никого не любила? — Любила. — Как его звали? — Йоханесс Либернахт. Супруг удовлетворенно присвистнул и, погасив сигару в пепельнице, вальяжно прошёлся по комнате. Подтяжки свадебного костюма небрежно болтались где-то на бёдрах, а скомканный пиджак лежал в углу. — Вот так облегчение! Этот погиб и помешать нам уже не сможет. — Сопровождая свои действия улыбкой, Генрих теперь с особым рвением принялся за шнуровку на платье невесты. Клара уронила ещё одну слезу, когда он добавил: — Рад, что поставил на тебя, а не на Грету. Не прогадал.***
Берлин, 1945-1949
Клара разрешилась от бремени в феврале 1945, но её муж, слишком погруженный в государственные дела, не обращал на новорожденного сына внимания. Стремительно приближался трагический исход войны, успевшей поломать множество судеб. Среди тех, кто эти жизни ломал, числился, безусловно, и Генрих, и настал, наконец, момент, когда он должен был за это заплатить. Лиманн чувствовал приближение судного дня, поэтому со временем становился всё более раздражительным. Жена и грудной младенец лишь обременяли его. Теперь Генрих даже жалел, что взвалил на себя такую непосильную ношу. — Ничего-ничего, дорогая, — всё твердила фрау Альтман в надежде зажечь на лице Клары хоть подобие улыбки. — Кризисы случаются у всех. Вот увидишь, вы обязательно заживёте душа в душу, как только закончится война. Клара знала, что не заживут, поэтому всю свою нерастраченную любовь дарила маленькому Фридриху. Она не смеялась со дня свадьбы, и мать убеждала себя в том, что это не они с мужем стали тому виной. И старуха Альтман, и подруги, и даже муж догадывались, почему Клара решила назвать сына так, но виду не подавали. На это не хватало времени. В своих домашних заботах Клара провела ужасные для всего немецкого народа и для её мужа весенние месяцы 1945 года. Фридриху исполнилось всего три месяца, когда Берлин оккупировали советские войска, а Генрих лишился тёплого местечка и на коленях вымаливал прощения у русских и американцев, выдумывая себе всяческие подвиги, вроде помощи евреям в самый разгар репрессий. Отец Клары вместе с её младшей сестрёнкой погибли в одной из бомбардировок апреля сорок пятого, но самые страшные удары все ещё ждали молодую женщину впереди. В августе сорок пятого года, когда война официально закончилась, Клара сидела у раскрытого нараспашку окна и укачивала в коляске Фридриха. Единственный смысл её жизни, единственная радость!.. Мальчик безмятежно спал, шевеля во сне ножками, и молодая мать с щемящим сердцем любовалась ангельскими завитушками на голове сына. Она гладила их с нежностью и трепетом, и в умиротворении сама немного задремала. — Вы не поверите, что я сейчас узнал, бабуля Альтман, — раздался у двери посмеивающийся голос мужа. «Бабуля» шикнула на зятя, призвав его к тишине — Клара и Фридрих, мол, только что заснули! — и Генрих взаправду стал говорить чуть тише. Раздался стук тарелок друг о друга — тёща, наверное, накладывала на стол, — и Лиманн позвенел ложкой об их края. — Помните мою невестушку?.. Ну, эту проходимку, что встречалась в мотелях с мужчинами, — не без иронии вспоминал супруг. Клара, сохранившая самые теплые дружественные воспоминания о Грете Либернхат, прислушалась сквозь сон. — Как же не помнить, майн шац! — поддакнула фрау Альтман, до сих пор придерживавшаяся высокого мнения о зяте. — Либернахты — это притча у всех во языцех. — Вот уж правда! — оскалился Генрих. — Убила она отца-то своего!.. В мае сорок пятого. Вместе с очередным любовником. Мама ахнула, прикрыв рот рукой, а Клара только усилием воли сдержалась, чтобы не выдать себя. — Как это возможно, Генрих, дорогой?.. — А вот так, фрау Альман, вот так! Какой развращенной была эта девица. Уберегло же меня от неё… — Но что же с ними сталось?.. — Забрали в американские лагеря как интернированных. Её — в женский, его — в мужской. Говорят, что прям там, тёпленькими!.. — Упаси нас от такого! — горячо перекрестилась тёща. Затем она бросила на дочь короткий взгляд и, убедившись, что та спала, значительно понизила голос: — А Йоханесс?.. Я слышала, что весь сорок четвёртый он провел в госпитале. Сердце Клары пропустило удар. — Он пропал без вести, — безразлично пожал плечами Генрих и откусил смачный кусок хлеба. — Но в том лесу через пару дней нашли ещё один труп. Его не опознали, потому что дикие звери уже обезобразили тело, но по заключению врачей тот выстрелил себе в весок. Скупая слеза скатилась по щеке молодой фрау Лиманн. Так в один день она потеряла лучшую подругу и последнюю надежду на счастье. Ещё одно потрясение ждало её в марте 1949 года, когда вся семья отпраздновала четырёхлетие маленького Фридриха. После празднества бабуля Альтман стала замечать у внука странности, которые всерьёз её насторожили. Мальчик слабо реагировал на людей, всё ещё не разговаривал и всё больше и больше пугал родных странным, отстраненным безразличием ко всему, что бы ни происходило вокруг него. Клара, которая не чаяла души в сыне, в ужасе обратилась к многочисленным врачам, но те не только не утешили её, но и вынесли ужасный приговор. — Я подозреваю, что ваш мальчик… Аутист, — звучно сглотнул доктор и сцепил перед собой руки. — Но как же так?! — всё бахвалился Генрих, хотя его уже изрядно потрепала власть в совестной ГДР, на территории которой они теперь жили. — У нас ведь с обеих сторон идеальные гены. Никаких изъянов. — Это ничего не гарантирует, — пожимал плечами многоуважаемый медик, — всему виной генетическая мутация. Судьба сама решает, кто станет её жертвой. Одной ей известны принципы отбора. Старый доктор, конечно, не знал, что об этих принципах догадывалась и Клара Лиманн, но она никому об этом не сказала. — Ах, моя радость, — прошептала мать, с сердобольным видом садясь рядом с дочерью. Злой до посинения Генрих пять минут назад проводил доктора за порог и, как только за тем закрылась дверь, закатил жене звучный скандал. От меня, мол, не родился бы больной ребенок!.. «Ты точно прижила его на стороне!». По старой привычке муж занёс над Кларой руку, и только тёща, которую Лиманн очень уважал, спасла свою дочь от очередных синяков. — От Либернахта, небось, и родила! — строго проворчал Генрих, поправляя на шее воротник. Сейчас он выйдет из дому и по своему обыкновению уйдёт с друзьями в ещё один запой. — Это у них в семье рождались одни уроды. Клара тяжело прикрыла веки. Ах, если бы от Либернахта!.. Тогда ребенок точно бы был здоровым. Генриха даже не смутило то, что на момент их свадьбы Йоханесс уже почти год считался погибшим. Боясь за свою кровь, родители не разрешили влюбленным сойтись, и какой плевок в конечном счёте вернула им судьба?.. Как иронично!.. Даже Клара не сдержалась от улыбки. Дверь только что звучно хлопнула, а она уже представляла себе, как муж, который при власти Советов работал сварщиком и собирал комбайны, уже через пару минут пропьёт своё месячное жалование. Только чтобы tovarishi поверили в его «исправление», герр Лиманн занимался самой чёрной работой, какую можно себе представить, а его семья жила почти что впроголодь. Вот что стало с многоуважаемым штурмбаннфюрером!.. Вдруг из соседней комнаты раздался детский плач. Бабуля Альман, которая до сих пор не достучалась до дочери, в конце концов оставила это нехитрое дело и со вздохом поднялась на ноги. — Фридрих плачет! — сказала старуха, вытирая мокрые руки о передник. — Пойду, посмотрю, что с ним такое. Клара проводила мать безразличным взглядом. Собрав руки на коленях, она смотрела перед собой невидящими глазами. В висках пульсировало, и молодая женщина видела себя как будто со стороны. Вот!.. Похоже, это и был её конец!.. — Клара!.. — позвала из соседней комнаты мать. — Клара, ты не слышишь, что ли?.. Дверь!.. Дочь не отзывалась. — Клара, открой пожалуйста. Я не поспеваю с ребёнком. На негнущихся ногах фрау Лиманн поднялась с дивана и, не поднимая взора с пола, засеменила к двери. Руки не слушались, пока она поворачивала ключ в замке. Кого это принесло?.. Неужели Генрих передумал пить?.. — Ну, здравствуйте, фрау Лиманн, — со вздохом проговорил Йоханесс, которого Клара без труда узнала и на нервах лишилась чувств.