Триада

И вот она та грань, когда от любви исходит огромная сила, которую хочется выплеснуть наружу. Мне говорили, что любить - это искать пути к счастью человека, которого любишь. Но я здесь один. Я один на этой стороне. Она боится моей любви, она гонит каждое мое слово, посвящённое ее облику. Она выбрала иной путь. Она тонет в пучине сражения. Ее любовь - это война, в которой раны оголяются, кровоточат, заживают со временем, и все повторяется вновь. Адский круг, в котором она и победитель, и проигравший, и пленник, и жертва. Она боролось за любовь, которая вырывала ей душу, ломала ноги, которыми она топталась на одном и том же месте. Она по кускам собирала своё сердце, ведь его осколки сложнее всего сопоставить. А я просто искал пути к ее счастью. Я давал ей надежду на то, что есть лучшая жизнь, есть лучшие времена, лучшие люди. Я давал ей понять, что в пучине, в которой она барахтается, есть плот, который будет нести ее в новую жизнь так долго, сколько это потребуется. В чем моя вина, если просто желал ей счастья? Но она боролась за то, что губило ее, бросало из стороны в сторону, накрывало и вышвыривало на каменный берег. В чем моя вина, если я не мог смотреть на ее страдания? В ее глазах было столько боли, в этих бездонных глазах... Они наполнялись горечью прошедших лет, они не боялись пролить слезу рядом со мной, потому что ее душа чувствовала, что я не стану осуждать ее ни за что. И даже за ее попытки вырвать с корнем всю мою тоску по ней. И не смотря на всю эту боль, она умела улыбаться так, словно только ты имеешь права видеть эту улыбку. Я загорался, а внутри меня все вспыхивало, подобно спичке. Я не умел любить какую-то другую женщину. Должно быть я просто не мог разглядеть столько борьбы и печали в ком-то другом. Ведь говорят, что у женщин с глубокими глазами, полными какого-то притягательного одиночества, самое сокровенное на сердце. Я чувствовал, что красной лентой перевяжется жизнь моя и соединиться с любовью к ней. В чем моя вина, если мне никто не верил? Эта женщина ждала кого-то сильнее ее, кого-то, кто будет вдохновлять ее жить и бороться, того, кто подарит ей надежду на свет. А в итоге все это даровала мне, сама того не ведая. Мне говорили, что любовь - это искать пути к счастью человека, которого любишь. Я этот путь ищу для тебя. Отказаться от любви к тебе, значит, предать тебя, предать твоё счастье. *** Пятница. Девять тридцать вечера. Я собираюсь на очень волнующее мероприятие. Это встреча с моим другом... Интересно, а его можно называть другом? Отец говорит, что мне нельзя «шататься с бедняками»: бедняками он называет всю семью Санджара. Санджар с матерью работают в нашем особняке. Его маму зовут Халисе. На днях я назвал ее «госпожа Халисе», она улыбнулась, а отец услышал, в очередной раз бросив на меня тяжелый взгляд. Он постоянно говорит мне о том, что я уже не ребёнок и пора видеть границы. Он хочет, чтобы я снова уехал в Америку, где меня будут продолжать учить «большим и важным делам». Потом женщина сказала: - Господин Гедиз, ну какая из меня госпожа? Опять вы рассердили своего отца. - Самая настоящая госпожа!, - радостным возгласом произнёс я. Халисе резко показала мне жестом говорить потише. Отец все ещё в доме. - Он всегда сердит, тетя Халисе, - стал я еле слышен, - Если уж он не улыбается, пусть улыбаешься ты. - Господин Гедиз..., - умоляюще промолвила женщина. - Не называй меня так, тетя Халисе. Мне всего четырнадцать, - вздохнул я. - Но вы же... Я остановил ее жестом и подошёл поближе. - Завтра, тетя Халисе, день рождения Санджара? - Откуда знаешь? - подмигнула она мне. - Слышал от Яхьи в хижине сегодня утром, - поделился я секретом. - Ты был в хижине? , - побледнела она, - Уф, Гедиз, уф! Если господин Ишиклы узнает, опять будет отчитывать тебя. - Ничего он не узнает. Он не хочет, чтобы мы встречались с Санджаром... - замедлился я, наблюдая за ее реакцией, - Но не понимает, что у меня больше нет друзей здесь. Халисе Эфеоглу взглянула на меня удивленно, но мне показалось, что в ней было что-то ещё... Так смотрел на меня Санджар, когда я отдавал ему чётки его дедушки, найдя их на чердаке в старой, но по виду дорогой шкатулке. - Гедиз, ты хороший мальчик, - опустила она руку мне на плечо, - Если ты правда считаешь моего сына другом, то я расскажу тебе кое-что, - игриво улыбнулась женщина. Я кивнул в ожидании узнать что-то о Санджаре. «Ты считаешь моего сына другом»... Мне было приятно слышать это от тети Халисе. Она всегда много трудится в нашем доме. Однажды она заболела, не могла подняться с кровати. А когда я зашёл в гостевую комнату, где она осталась ночью, женщина сказала мне: «Господин Гедиз, не говорите ничего своему отцу. Я встану...», - она попыталась оторвать голову от подушки. Но все оказалось тщетно. Она была очень бледной... Настолько бледной, что мне вспомнилась наша праздничная белоснежная скатерть в столовой. Но женщина совсем не выглядела празднично. Я подошёл к ее кровати и почувствовал, как она засопела. Несколько секунд я решался дотронуться до ее лба, чтобы убедиться в том, что у неё жар. Я рассматривал ее грубоватые черты лица и тяжёлые, будто высеченные из камня, руки. Отец называет это рабочими руками. Такие руки и у Санджара. В свои почти пятнадцать он выглядит очень крепким и сильным. Пару месяцев назад в саду у дома нужно было проложить дорожку из гранита. Отец посчитал, что Санджар не сгодится для такой работы, но в этот раз, к своему удивлению, он проиграл. Эфеоглу демонстративно схватил у отца под носом два тяжелых мешка и потащил в сторону сада. - Если за два дня выложу вам тропу, то заплатите за месяц вперёд, - обернулся Санджар, замедлив шаг. - Половину, - скривился отец. - Семьдесят процентов, - прищурился Санджар, ожидая соответствующей реакции от хозяина дома. - Половину и не более, - отрезал отец, опустив глаза в газету. - Тогда все будет готово через неделю, - ехидно улыбнулся Санджар. И меня восхитила его смелость в разговоре с моим отцом. - Ах, Аллах, ужом вьётся этот мальчишка..., - сложил газету отец., - Шестьдесят, и ты приступаешь к работе сейчас же. Санджар усмехнулся и поволок мешки дальше. Этот смешок был знаком согласия. Очнувшись от воспоминаний, я рискнул прикоснуться ко лбу матери Санджара. «Горит», - убедился я. Я схватил швабру, щетку, набрал воды в ведро. Я знал, что тетя Халисе должна была отработать и получить за это деньги, но в таком состоянии она не смогла бы даже объяснить отцу, почему ничего не сделано. Я кое-как начистил ковры и не заметил как дело подходило к вечеру. Уже домывая пол, услышал в гостиной что кто-то стучит в окно из сада. Я испугался и выронил швабру из рук, обернувшись. - Санджар?, - подошёл я к окну. Мальчик показал мне, чтобы я открыл окно. Я замешкался, но быстро пришёл в себя. - Ты чего со шваброй делаешь?, - удивленно произнёс Санджар. - Твоя мама заболела, - спокойным тоном ответил я. - Где мама?!, - схватил меня за руку Санджар. - Эй, полегче, - сбросил я мягко его руку со своей, - Она наверху в гостевой. Я обо всем позаботился. - Ты? , - усмехнулся он. - Не обижай меня, друг. Последовала долгая пауза от Санджара, но я вовремя подоспел с предложением: - Пойдём наверх. Я покажу тебе, что все хорошо, - улыбнулся я и протянул ему руку для пожатия, - Я знаю, что ты не особо любишь моего отца, но мы могли бы подружиться. Санджар взглянул на мою руку, не решавшись ответить на этот жест. Я предлагал ему дружбу. Дружбу тому, у кого ничего не было, но которым восхищались другие ребята. Мне всегда было интересно, кто же такой этот крепкий мальчик Санджар. Всего лишь сын дровосека, как его называл мой отец, или мальчик, который рано стал мужчиной? *** Тогда я ещё не догадывался, что это будет началом огромного пути: взлетов и падений, радости и горя. Тогда я ещё не знал о том, что могу чувствовать столько обжигающей любви в своём сердце и столько горечи за нас троих... Я сказал троих? Да, троих: меня, Санджара и Нарэ.