Я заставлю тебя страдать

*** Я заставлю тебя страдать. Влажная от мелкого дождя трава полностью поглощала шелест торопливых шагов аббата, то и дело срывающихся на бег. Уиклоу юркнул за угол ближайшего шатра, отдышаться, стараясь унять галоп сердцебиения. В какой-то момент ему показалось, что Плачущий преследует его, хоть аббат и отметил боковым зрением, дав стрекача, что Ланселот там, среди бездыханных тел поверженных в неравной — нечестной — схватке гвардейцев, обессилено осел в грязь и не собирается убивать священника. Пока что. Аббат перевёл дух и осмотрелся — одна часть армии в алых плащах грозной лавиной устремилась к побережью, иная же пустилась за Ведьмой: лагерь на несколько мгновений показался Уиклоу пустым. И чужим. Куда бежать? К кому? Под ногами неприятно чавкнуло. Священнослужитель шумно выдохнул, прикусив губу, подобрал подол рясы, заворачивая её за пояс, и осторожно, крадучись пошел вдоль ряда покинутых шатров. Чья-то тень метнулась позади, раздался топот копыт удаляющейся лошади. Аббат прижался спиной к влажноватой материи туго натянутой стены и осторожно выглянул вслед беглецам. В темноте растворился силуэт коня с двумя всадниками — большим и маленьким. — Твою же… — Уиклоу грязно выругался. Нет, он не сомневался, что Плачущий Монах — живучая тварь, и что в любом случае предатель сбежит. Но здесь и сейчас молодого аббата мучило нечто другое. Намокшая под мороснёй стена источала затягивающий холод. Аббат сплюнул под ноги и побрел к своему шатру. Он жив, это главное, с остальным нужно разбираться. Испуганный келейник встретил своего хозяина на пороге:  — Святой отец… — Уйди! — священнослужитель рывком откинул полог, махнув рукой куда-то в сторону пристанища теперь уже мёртвого Кардена. — До рассвета, оставь меня! Келейник взглядом указал на стол с ужином: — Я уйду, но вы, отец, не забудьте подкрепиться, войны — и материальные, и духовные — отнимают много сил… — УЙДИ! — Уиклоу сам от себя не ожидал, что способен столь зычно рявкнуть на порой слишком болтливого помощника. Но это подействовало. Келейник послушно кивнул и зашагал вон. Аббат прошел мимо поданной трапезы, на ходу сбрасывая сапоги, подвинул перо с чернильницей на край стола и одним нервным движением развернул чистый свиток. Папа должен обо всем узнать от него. Чем быстрее, тем лучше. Ворон в клетке недовольно встряхнулся, поворачивая голову то одним боком, то другим, и так, и эдак сверкая на аббата черными глазками-смородинками. Уиклоу стянул с себя промокшую помятую рясу, оставшись в штанах и рубахе, сел за письменный стол и взялся за донос. Столь важный. Ворон отнесет письмо, как только станет известен результат атаки паладинов на Мерлина, Ведьму и беглецов фэйри, к утру Папа Авель будет в курсе всего. Ну, почти всего. «Ваше Святейшество, спешу поставить Вас в известность, что…» — строки легли мелким бисером на лист и полились с такой же хара̀ктерностью, какова была присуща аббату в повседневной жизни: быстро, нервно, ровно. Понтифик будет в ярости. Они ещё не упустили Зуб дьявола, но… Почти. Рука с пером зависла над страницей. Священнослужитель вздохнул и отложил письмо. Он, Уиклоу, дождется возвращения паладинов и закончит послание. А пока что — можно протянуть ноги и привести в порядок хаос в мыслях. Уиклоу рухнул на одеяло заботливо застеленной келейником постели. «Да чтоб тебя!..» — лениво шевельнулось в голове. Только сейчас мужчина ощутил, до какой степени сильно он устал. Итак, предатель. Плачущий Монах. Изначально им, аббатом, двигало любопытство. «Будь я волен, возвел бы любознательность в ранг смертного греха!» — он поёжился. Отправляясь по поручению Папы следить за событиями Крестового похода против фэйри, Уиклоу с охотничьим азартом настроился на знакомство с самым безжалостным инквизитором — с тем самым.  — Это он? Тот знаменитый Плачущий Монах? Уиклоу представлял себе степенного богатыря, приблизительно одного возраста с Карденом, с поражающим чистотой взглядом, с одухотворённым, хоть и меченым ликом. Реальность оказалась менее поэтичной и более угрюмой. Разукрашенное родимыми пятнами и брызгами крови скуластое лицо с островками несколькодневной щетины, поджарый стан в тёмной рясе и сером плаще, плавные, но скупые движения. Из поэтичного в том-самом был только бездонно-синий цвет глаз. И то, глядели они холодно, тяжело и… Безразлично. Верный пёс Кардена, что ещё сказать. Я заставлю тебя страдать, потому, что не могу обладать тобой. Уиклоу сверкнул воспалённым взглядом в темноту шатра, стараясь гнать чёрные мысли прочь, но Боже, что ему, грешному, делать, если они сильнее, и колотятся внутри черепа обжигающим пульсом? Руки нервно скомкали одеяло. Аббат стиснул зубы до привкуса крови во рту. Подобное прежде случалось с ним несколько раз. Вот уж что-что, а такая любовь была, действительно, смертным грехом — содомией, мужеложеством, блудом, в конце концов. В юности он, Уиклоу, воспринял подобной природы привязанности, как духовное испытание, и сумел противостоять пагубной страсти, доказав верность собственным обетам. Те чувства аббат даже мысленно не мог назвать любовными — ведь любовь свята. Любовь — чистота и подвиг. Уиклоу знал, что не будь он прежде всего в рядах тех, кто давал клятву безбрачия, и кто нес ментальный стяг целомудрия через всю жизнь, он мог бы иметь плотскую связь как с женщинами, так и с мужчинами. А ещё аббат не верил в сердечную привязанность с первого взгляда. Плачущий Монах только случайно мазнул уголком пыльного плаща по краю рясы аббата, пройдя мимо и направляясь к ряду шатров. Уиклоу, ощутивший запах смерти, остывшей золы и земли, проводил взглядом воителя… чтобы поймать себя на том, что смотрит ему вслед слишком долго. «Так вот ты какой, зверь из сказаний…» Высокая фигура того-самого скрылась в шатре Кардена. Проклятье!.. То, что с «самым острым клинком в борьбе с повелителем тьмы» что-то не так, святой отец ощутил на уровне интуиции. Ещё до того, как Плачущий вступился за мальчишку-лазутчика. Хотя, в тот момент аббат понял, что у самого свирепого воина Церкви есть сердце. Оборотень?.. Нет, Уиклоу не обладал способностью малышки Айрис отличать фэйри от людей. Даже если у первых всё на лице написано. Начертано природой. У меня от тебя мороз по коже, ты слышишь, палач? До встречи с Карденом аббат наслушался от паладинов, с какой нечеловеческой скоростью и ловкостью сражается Монах. С тобой всё не так. Я ощущаю, что ты такое. И это священней всех ритуальных плясок. Кажется, Ланселот почувствовал особый интерес аббата к своей персоне. Оттого равнодушие во взгляде сменилось плохо скрываемой настороженностью. Оттого он, Плачущий, стал пропускать аббата перед собой, оставаясь в тени и предпочитая держать гостя на виду. Уиклоу только оставалось подтвердить, или опровергнуть свои подозрения. И они подтвердились. Однако, оставалось ещё одно «но». Прочь из моей головы. Двадцать минут назад Уиклоу пообещал Плачущему чистую смерть, если тот сдастся. И Монах постоял за себя — и за мальчишку, и мальчишка за него — в своей привычной манере. «Братья мои, я здесь, чтоб убить вас всех». Конечно, казнь Плачущего решила бы две проблемы — предатель был бы наказан, это во-первых, а во-вторых, ему, Уиклоу, сейчас бы не пришлось с ужасом чувствовать иррациональное душевное облегчение от того, что Ланселот всё-таки спасся. Так охотник восхищается бирюком, который смог отбиться от своры волкодавов даже будучи без единого живого места на теле. Беги. Я тебя поймаю. Или, быть может, аббату на самом деле хочется, чтобы охота длилась бесконечно? Что он сделает с Пепельным, когда тот, в конце концов, попадется? Уиклоу шумно вдохнул, переворачиваясь на бок и поджимая ноги. От груди к животу прокатилась щекотная волна животного желания, граничащего с жаждой крови. В таких случаях мужчина вставал на молитву. Но сейчас, когда мысли были одна страшнее другой, он не сопротивлялся им. Решетчатая дверь пыточной гулко звякает о каменный порог.  — Рад тебя видеть. Снова. Преступник не отвечает, только до побеления пальцев стискивает металл, обвивающий жилистые запястья. Кроме них, двоих, тут больше никого нет. Плачущий шипит, в который раз дергая руками, скованными над головой. Цепь от потолка до пола надсадно бряцает. Распорка крепко удерживает ноги, дополнительный вес деревянных колодок на щиколотках больно оттягивает тело. Уиклоу неторопливым движением снимает мешок с головы пленника и тут же встречается с ним взглядом — чистая ярость. Железный ошейник не позволяет Монаху садануть лбом о переносицу хозяина камеры пыток. Нож в руках аббата недобро поблескивает в свете факелов. Ткань курточки и рубашки Ланселота с треском расступается под лезвием.  — Будь ты проклят! — не говорит, а словно злобно сплёвывает Пепельный. Аббат усмехается, стаскивая ошметки одежды с так долго преследуемой жертвы. Холодные пальцы тут же скользят по страшным рубцам шрамов, вынуждая Плачущего выгнуться в попытке избежать прикосновений палача. В глубине души Уиклоу может быть честен с собой.  Аббат отступает в тень, чтобы снять с каменной, грубо сложенной стены семихвостую плеть. Ланселот знает, что сейчас будет, его плечи непроизвольно сводит легкая судорога. Взмах — ремешки плети ложатся на кожу невесомо, почти ласково. Монах подавляет скребущийся в горле рык — не боли, но негодования: — Ты сумасшедший! «Я?» — Так и хочется с иронией уточнить священнику, но святой отец (уже давно далеко не святой) ограничивается ухмылкой. И опять заносит руку. Во второй удар он вкладывает больше силы, но Плачущий по-прежнему чувствует лишь щекотку и скольжение. Кроме ненависти. Карден бил в сотню раз сильнее. Он, Пепельный, награждал себя ударами, которые разрывали плоть. Не будь Уиклоу одержимой змеёй, это можно было бы назвать посмешищем, а не пыткой. Но эти прикосновения ранят не тело, а душу, само существо Ланселота, протестующее такому обращению. Лучше бы Уиклоу пытал его калёным железом. — Как это называется, Плачущий? — охотник обходит добычу, такую опасную, и такую беспомощную. — Почему я хочу причинить тебе боль, но… — Аббат смотрит в лицо Монаху, стойко выдерживая полный презрения ответный взгляд. — Но не хочу, чтобы ты умер?  — Вот же больной ублюдок! — бессильный оскал искажает точёные черты лица пленника. Противник не слушает. Всё, чего он хочет — попробовать на вкус, укусить до крови, до самого мяса, укусить вот здесь, чуть выше правой ключицы, где перекат мышц рвано вздымается от нервных вдохов. Опьянеть от терпкого запаха ненависти. Вести языком по колючей от тёмной щетины коже над кадыком, и неожиданно ласково накрывать губами презрительно искривленный рот, давая своим рукам волю, наконец. Плачущий этого не захочет. Плачущему это не понравится. Узкая рука Уиклоу скользнёт вниз, распутывая тугой ремень и ныряя за край тёмных штанов преступника. Аббат открыл глаза, разгоняя багровый туман в собственной голове. На этом моменте Ланселот потеряет контроль, выпустит на волю дремлющую в нём магию и превратит своего палача в горстку золы. Но для этого один сперва должен догнать другого, не так ли? Порыв ветра чуть заметно тронул полог шатра. ***