Дурак ты, Венти.

Солнце клонилось к закату. Его лучи окрасили в оранжевый маленькую клубную комнату. Альбедо поёрзал, затем выдохнул, поправил широкие круглые очки. Он немного устал. Взгляд медленно создавал дыру в плакате, что расположился на противоположной стене. Нет, не так. Он устал. Перерисовывая его вот уже в который раз, он не мог получить должного одобрения. «Венти сказал, слишком траурно для школьного праздника». Что ж, траурно. Значит, уберем тёмную палитру и добавим яркие, красочные цвета. «В этот раз… Венти не понравился стиль. В прошлый раз было лучше, Альбедо». Стиль?! Да чем тебе академический стиль не понравился, Венти? Вновь пришлось переделывать. «Ты только не сердись… Но в этот раз, да. Правки тут и тут, а также измени общую композицию, ну, добавь вот тут и там, ладно?» «И почему же Венти сам не скажет мне, чем так плох этот плакат?» «Он занят». Он смертельно устал. Ах, их дорогой глава клуба занят. В голове проносится тысяча и одна нелицеприятная фраза, которая уже в который раз выставляла Венти самым гнусным подонком в мире. А ещё плохим лидером художественного кружка. Да и какой же это кружок, так, школьная забава. Альбедо осматривает пустое помещение – здесь никого и никогда кроме него не было, а ведь он перевёлся лишь в начале этой осени. Как так вышло, что на него скинули все обязанности? Да и вообще, зачем вступил в этот школьный кружок? Ещё одна колкая мысль задевает призрачную фигуру Венти. Бедняжка, наверное, поди помер от икоты, потому что Альбедо его как следует проклинает. Собственно, для него это тоже в новизну – ненавидеть того, кого даже ни разу не видел. Вот так как-то всё и вышло нелепо, что он ни разу не увидел главу художественного кружка, хотя появляется в клубной комнате каждый божий день. Помнится, в первый же день его завалила вопросами какая-то темноволосая девчушка, которая оказалась его соседкой по школьной парте. Она всё не унималась, даже когда он принялся игнорировать её, переставая отвечать на любые вопросы и предложения. Но и тут его безразличие не спасло, поскольку Ванда – так, оказалось, её звали – гордо заявила, что каждый учащийся старшей школы «Мондштадт» должен вступить в какой-нибудь кружок. Для общего развития. Ага, как же. И поэтому Ванда решила предложить Альбедо вступить в клуб, в котором и сама состояла. Сказала, мол, ничего делать почти не надо, да и в клубную комнату приходить стоит в лучшем случае раз в месяц, но реальность оказалась совсем не такой, какой её описывала болтливая и языкастая Ванда. Ведь сложилось всё ровным счётом наоборот – его припахали к работе, аргументируя это тем, что у них давно не было человека, который бы рисовал на таком высоком уровне. Именно эта лесть и погубила Альбедо – тот, конечно же, кивнул сам себе, уверяя, что его заслуги в рисовании нисколечко не приуменьшены – но вот дальнейшая фраза, означающая, что «теперь ты раб местной стенгазеты и любого мероприятия, которое будет проводить школа» заставила испариться зазнайскую улыбку Альбедо. Вот так всё и вышло, что рисовал Альбедо по «приказам» Венти. «Того самого» таинственного Венти, при упоминании которого возникает тихий шёпот и разнообразного рода сплетни. О Венти ходит много слухов: преуспевающий ученик, который, тем не менее, ни разу не был замечен на занятиях. Его можно найти на сцене любого школьного мероприятия – будь то эстафета, спектакль или концерт. Ни одно мероприятие не ускользает от его пристального внимания, говорят, у него действительно страсть к выступлениям и мания величия. Но стоит хоть немного разобраться в этих второсортных сплетнях, как многое становится ясно. Да, Венти любит любую школьную деятельность и с вероятностью в сто процентов, он прямо или косвенно будет задействован в ней. Роль – это второстепенное. Организатор ли, сценарист, участник массовки или ведущий – он действительно берётся за любую предложенную судьбой возможность. Будто так и надо. Преподавательский состав отзывается о нём невероятно прекрасно, а учитель литературы – мисс Лиза – и вовсе считает его гением, который пишет достойные стихи. Только вот все эти многочисленные заслуги не умаляли того факта, что Венти был тем ещё разгильдяем и раздолбаем. Для многих он – мечта, недостижимая и далёкая, до которой нет шанса дотянутся, когда для Альбедо же, Венти – кипящий котёл с маслом, сам Сатана, у которого есть рожки и длинный чертов хвост. А если и не так, то он мог – хотя бы раз! – явиться в клуб, главой которым он является по сей день. И для него является удивительным тот факт, что его ещё не скинули с этого места. – Кажется, Ванда упоминала, что он в выпуском классе, – Альбедо слишком разгорячённо скомкал очередной лист бумаги, отбрасывая его куда-то в сторону. – Кажется, ученики в его возрасте должны думать о поступлении в университет. Юноша взял чистый лист, принимаясь вновь намечать карандашом примерную экспозицию нового плаката. Чёрт возьми, а ведь он переделывает его в третий раз. И будь он достаточно суеверным, вообразил, что уж сейчас-то всё получится! Что жизнь заиграет новыми красками и Венти – что б его черти топтали – благосклонно примет его новый дополненный плакат, в котором он учёл все пожелания горячо любимого главы клуба. А потом они возьмутся за ручки и подружатся, как в самом ужасном книжном клише. Набирает воздух в лёгкие, когда берётся за кисточку и акварель, когда отточенными выверенными движениями направляет руку, придаёт чистой белой бумаге цвет и образ. Но в итоге психует. – А пошло всё к чёрту. На удивление, в этот раз всё действительно получается. Ему любезно передали, что «Венти в восторге от нового плаката! Браво!». Ага, браво. Как же. Альбедо словно мило погладили по голове и дали косточку, за старание, терпение, за потраченное время. Держи, заслужил. От всей этой показушной хвальбы начинает тошнить, и не дожидаясь, пока начнут говорить вновь, уходит, делает вид, что стало плохо. Сам Альбедо действительно поражается тому, что кому-то действительно могла понравится его «переделка». Ведь все нюансы и неточности, которые его просили убрать, он наоборот – выделил. Художник просто излил всё негодование и злость через этот плакат, добиваясь того, что его больше никогда и ни о чём не попросят. Однако, удивление быстро отобразилось на его лице, когда через неделю ему сказали, что «Венти снова тебя о чём-то просит». Венти. Венти. Венти. Надоедливая заноза в заднице, которая не может остановиться. Альбедо томно и громко выдыхает, но почему-то совсем не отнекивается или злится. – Слушаю. В этот раз его попросили украсить школьную газету. Добавить «завитушек», «красивых рамочек» и «цветочков». Он сидел после занятий в клубной комнате, понимая, что полностью истощён. Что сил уже нет, рисовать совсем не хочется. Кисточка никак не ложилась в руку, словно была чужая. Такое иногда случалось, когда Альбедо настигало пресквернейшее настроение. Его дух невообразимо быстро падал вниз и жизнь казалась невыносимой в любых её проявлениях, даже в таких любимых, как рисование. Как и всегда, только он занимал клубную комнату, которая была такой же одинокой, как и сам юноша. Возможно потому, он и решил, что будет ходить сюда. Есть в ней какое-то скрытое с ним родство, которое неумолимо притягивает. Взгляд отяжелел, медленно и лениво бродил по статуям, композициям из цветов, фруктов и чаш, по пустым стульям и малочисленным мольбертам, на которых не было даже холста. Действительно пусто. У самого входа, двери, расположился шкаф с многочисленными каталогами. Шкаф идейно и красиво был подписан «для вдохновения». Внутри папок и картонных тетрадей были разнообразные статьи, газеты, фотографии и референсы. Скажем так, предполагалось, что художник, смотря на всё это, насыщается озарением, любовью, идеей. Эти картинки и фотографии вызывали лишь грусть. Тихую ностальгию по чему-то прекрасному и далёкому. Это чувство было невозможно нагнать, и оттого рисовать становилось вообще невозможно. Альбедо сам на себе проверил. Не работает эта вся херня с вдохновением. Ему хотелось чего-то мистического, таинственного, нового. Как глоток холодного морозного воздуха поздней зимой, или как лёгкого шелеста сочной травы в наступившей оттепели. Хотелось жизни, красок, эмоций. Но в себе он не находил этого. Что странно, в других тоже. Эта мысль была прервана, так и не была обжёвана до конца, съедена лишь наполовину. Дверь в комнату резко открывается и Альбедо даже вздрагивает от столь резкой перемены, моментально переводит взгляд. – Ого! – раздаётся чей-то долгий восклицающий голос, после которого наконец возникает и его обладатель. – Здесь совсем ничегошеньки не поменялось. Перед Альбедо предстаёт весьма неоднозначная фигура – кажется, это школьник, одетый в обычную повседневную одежду. Его тёмно-синие волосы под конец неожиданно переходят в бирюзовый. Он находит их заплетенными в две короткие косички, что достаточно странно и мило. Что ж, интересно, но наиболее интересным в незнакомце блондин находит именно глаза. Большие, яркие, изучающие его удивлённую физиономию и немного нелепо застывшую и напряжённую позу. – Ты кто? – немного настороженно выдаёт художник, сжимая кисть в руке сильнее. Он не хотел выглядеть враждебно, но поджатые губы и пристальный взгляд доказывают обратное. Незнакомец молчит, таращится в ответ, затем меняет прищур глаз на более хитрый, коварный. Любопытный. Как если бы ястреб наметил себе в жертвы маленькую полевую мышку. Парень напротив неспешно двигается вперёд, чтобы в конце облокотиться о стол, за которым работает Альбедо. – Давно хотел с тобой встретиться, – туманно сообщает парень, приближаясь к лицу Альбедо. Любой бы почувствовал себя не очень уютно, когда дистанция между тобой и собеседником сокращается, а тебя так неприкрыто и нагло «исследуют», словно лабораторное животное, но художник не трухнул. Лишь качнул головой в бок, повторяя достаточно ясный факт. – Кажется, ты не представился? – кисть была на готове, и совсем неважно, куда тыкать, лишь бы парнишка напротив запомнил одну простую и понятную истину – что у каждого есть личное пространство. – Хм, Венти, – совершенно буднично и спокойно сообщает, всё ещё изучая Альбедо бирюзой своих глаз. Очень нагло и самонадеянно, учитывая, что он должен хоть примерно догадываться о мнении блондина, о его сложившемся впечатлении. – Ты, – Альбедо подрывается, подскакивая с собственного места, его дыхание прерывисто, а речь бессвязна. Кажется, на секунду его смогли вывести из себя, и он делает полный мучений и страдания вздох, разжимая сжатые кулаки. Затем прикрывает одной рукой лицо, призывая самого себя к успокоению и контролю. Жаль, что лишь одно появление этого человека заставило столь много чувств забурлить и вскипеть, и это его личный просчёт. – Решил посмотреть над кем издеваешься? – он присел обратно, возвращая на своё лицо былое спокойствие и безразличие. Венти, казалось, забавлялся всем происходящим. – О, Альбедо, мы впервые видимся, а я вызвал у тебя столь противоречивые чувства? – он лукавит со своей этой надменной улыбочкой, чтобы затем нежно прикусить губу и изобразить озабоченность. Художник смотрит на него с некой жалостью, пытаясь спрятать всё своё раздражение куда подальше. – По-твоему, у меня нет на это никаких оснований? – Альбедо пытается выглядеть уверенно, приводит аргументы, подавая их под соусом вопроса и строгости голоса, мол «это-всё-из-за-тебя-и-твоих-дурацких-требований». В сущности… Всё ведь действительно было так? Он не пытался преподносить себя как архиважного или сверхзанятого, но им реально… Пренебрегали. Едкое чувство закрадывалось где-то со стороны спины, прошлось неприятным холодом по копчику, намереваясь подняться выше. – Ты талантлив, – Венти комплименты даются уж слишком легко, и самодовольство само собой не пропадает с его лица, даже когда он принимает косвенно оправдываться, находя удивительно точные аргументы. – Тебя одарила сама судьба, и ты считаешь, что рисовать по чьим-то указаниям, это действительно верный путь? – А что ты предлагаешь? Уйти из клуба? Из-под твоих «указаний»? – Альбедо совсем не хотел заводиться на пустом месте, но, пожалуй, даже холодный тон его голоса не смог скрыть пренебрежения и общего недовольства. А всё для того, чтобы глава клуба знал, как к нему относятся. – Я уже предложил. И ты сам сделал верный выбор, разве нет? – юноша чуть склоняет голову, говорит тихо и спокойно, словно пытается разжевать всю информацию для ребёнка, который совсем ничего не понимает. Блондин хмурится, снимает свои очки чтобы потереть переносицу. Несколько наполненных страданием вздохов вырываются, прежде чем он решается продолжить эту неясную беседу. – То есть… Ты хотел, чтобы я разозлился? Чтобы я сделал тот ужасно смехотворный плакат? А ведь он действительно украшает стены нашего славного «Мондштадта», – горечь не может ускользнуть от внимательных глаз напротив, а смешок Альбедо выходит даже немного нервным, нежели грустным. Должно быть, на осознание такой простой истины ему понадобилось много времени. А Венти нравится это – наблюдать за скептицизмом и недоверием светло-голубых глаз, за этим ворохом волос на голове, что образуют воронье гнездо. И косичка, аккуратно вплетённая сбоку, вызывает страннейшим образом неподдельное умиление. Всё это кажется таким прекрасным и невообразимым, будто в Альбедо запихнули самые противоречивые качества в мире – невероятный ум и тугую догадливость, талант в живописи, но отсутствие банальной коммуникации и терпимости. Микс этих качеств вызывает горечь и новизну. А Венти любит всё новое. Всё неиспробованное, всё то многочисленное неизведанное, которое ожидает его за этим недовольством и хмурым видом. Он притягивает к себе Альбедо, подхватив пальцами его школьный свитер, сокращая дистанцию меж ними непозволительно быстро. Улавливает удивление и непонимание, страх и запутанность. Язык Венти непозволительно резко настигает губы блондина, проходится по нижней, а затем проталкивается вперёд. Губы податливо разминаются, впускают в чужое тепло. И он будто не верит этой ошеломлённости, проходится по нижней кромке зубов, заставляя Альбедо приоткрыть рот. Чувство близости не успеет опьянить, вскружить голову, ведь тело художника понимает намного быстрее, чем мозг – рука моментально ложится на лицо Венти, отодвигая от себя, вторая старательно вытирает рот. Блондин буквально распахивает свои изумлённые глазки, не веря во всё происходящее. Скрыть нарастающее сердцебиение не выходит, как и стремительно рдеющее лицо. Он как может, прикрывается ладошкой, но Венти и не думает отступать, лишь сильнее напирает, разоружая Альбедо полностью. Руки ложатся на другие руки, раздвигают их, чтобы полюбоваться застывшим стыдом и смущением. Удивительно разные эмоции, сумевшие гармонично вписаться на бледном лице художника. И Венти ловит кайф, те самые волны, распространяющиеся по телу. Это удивительно, это ново. Хочется раззадорить блондина лишь сильнее, заставить покраснеть, может, не только его лицо. – Ты интересный, – ладонь находит щёку Альбедо и кончики пальцев нежно оглаживают мочку, словно бы с заботой. Стоит отдать ему должное – он быстро меняет эмоции на своём лице, и спустя несколько секунд, вместо стыда и смущения появляются злость и недовольство. – Ты наглый, – резко сообщает блондин, не зная, что ему ещё добавить, – грубый и бестактный. Целуешь, даже не подумав? – Ты не сказал, что тебе не понравилось. – Ах, ты! Их перепалка не успевает превратиться во что-то большее, и телефонная трель прерывает их, Венти принимается с кем-то оживлённо болтать, а уже секунд через двадцать испаряется, забыв закрыть за собой дверь. Альбедо, конечно же, ругается на него. Даже вслух. Даже матом. Но дверь закрывает, а затем садится обратно, трёт свои губы, не понимая, отчего же они пылают. Ну не может же быть это правдой? Стоило только ему появится, как глава художественного кружка привнёс в его жизнь столько новых ненужных хлопот. Это обременительно. До сдачи школьной газеты оставалось два дня, а значит, он не может откладывать её совсем на потом, на самый последний день. Сколько бы он не крутил или вертел её, так и не понял, какой стиль подойдёт для этого выпуска. Выбор дался ему действительно тяжело, но, пожалуй, ничто так не выигрывает, как бессмертная классика – готические рамки, чёрный цвет, красивые завитки и вензеля. Монограмма давалась ему достаточно легко, однако, для собственного внутреннего удовлетворения, он провозился над газетой три часа и заснул слишком поздно, в итоге, чуть не проспав. Шёл в «Мондштадт» Альбедо воодушевлённым как никогда. Во-первых, он планировал в этот раз лично отдать свою работу Венти, а не через посредников, как это было обычно, а во-вторых, блондин планировал вытрясти из его крашенной головы как минимум извинения, как максимум – заявление, что он к нему больше никогда не подойдёт. Шёл он решительно и быстро, но стоило с ним встретиться, как всякая твёрдость духа и упёртость испарялись, оставляя вместо себя нервозность. – Ах, да, газета, – Венти вместе со своей компанией – свитой, не иначе – каким-то образом получили ключи от крыши и теперь резвились на ней, попивая энергетики и ещё что-то, определённо отдающее алкоголем. – Срок подошёл к концу, – он протянул свою работу юноше, но тот отбросил её в сторону, словно его это и вовсе не интересовало. Кажется, алюминиевая банка в другой его руке представляла наибольшую ценность, чем несколько часов жизни Альбедо. Они отошли в сторону. Кажется, поговорить. – Это не столь важно, знаешь… – абстрактно начинал Венти. Он всегда так. Мелет всякую чепуху, а затем намеревается украсть ваш поцелуй, словно это обыденная вещь. Так, знаете, классика бытовой жизни, ничего не значащее событие. – Знаю. Я вообще-то хотел поговорить насчёт того случая в клубной комнате, – кажется, художник отважился говорить напрямую, отринув тактику собеседника, по которой они должны были ещё тысячу лет говорить про погоду или солнце, чтобы затем приступить к сути. – О, сразу к делу, мне нравится, – брюнет странно усмехнулся и недвусмысленно коснулся руки Альбедо, невзначай, словно хотел поправить рукав белой рубашки, а затем посягнулся на ворот блондина. – Конечно. Знаешь, это было довольно странно. И вполне походит на домогательство, – он находит что-то странное в движениях рук Венти, который пытается создать контакт с его кожей и глазами. Это выглядит несколько нелепо, будто он – безумец, кидающийся на амбразуру. И тем не менее, он перехватывает его руки, сжимая в собственных, никуда не отпускает. – Ах, да? Тогда скажи мне, почему ты пользуешься клубной комнатой тогда, когда ей нельзя пользоваться? Откуда у тебя ключи? Кажется, в учебное время доступ к ней закрыт, – попытка Альбедо доминировать никак его не заботит, и вместо протеста, придвигается ближе. Ещё ближе. – Я… Стоп. Ты знаешь? – он немного путается, хмурится, видимо, размышляя над чем-то особенным. Ведь его поймали за руку как ребёнка, который сделал пакость, прямо на месте преступления. Улыбка у брюнета выходит особенно обольстительной, но от этого не менее коварной. – Как-то захотелось мне зайти туда, понимаешь. Надо было забрать документы. Смотрю: комната не закрыта, а ты там. Даже тогда, когда по расписанию тебя там быть не должно. Прогуливаешь…Литературу? – Венти склоняет голову в бок и прижимается собственным бедром к бедру Альбедо. Осознание скованности, чувство страха и того, что его, кажется, поймали в ловушку, сделали своё дело – он разжал руки, выпуская ладони Венти. Тот был доволен. Взамен на молчание он, конечно же, кое о чём попросил. Так, мелочь, выразился бы парень сам, но художник, кажется, был готов на многое, лишь бы сокрыть свой обман от преподавателей и остальных учеников. По некоторым, странно сложившимся обстоятельствам, Венти ужасно любили, причём все, и только Альбедо задавался вопросом об этой странной форме любви и о роде связи, что их теперь соединяла. Просьба оказалась не так уж и проста, как оказалось на первый взгляд – помогать Венти. Быть его личным цепным пёсиком, который должен слушаться его во всём. Всегда. По крайней мере, до конца учебного года. Им пришлось обменяться контактными данными и даже социальными сетями, что казалось каким-то бредом на фоне основной просьбы. – Ты всегда должен быть рядом, если мне что-то понадобится, – загадочно сообщил ему брюнет… И так и не разу с ним не связался. То есть вообще. Близилась зима и Альбедо всё больше путался в том, что происходит. Время от времени Венти сам к нему приходил с какими-то отчётностями, документациями и бумажками. Но это не превращалось в наказание длиною в несколько часов. По итогу они всегда заканчивали очень быстро, буквально за час, а всё оставшееся время болтали. Конечно, их короткие рандеву происходили именно в клубной комнате. Где же, как не здесь. Оставшееся время они разговаривали обо всём на свете. Ну, как разговаривали – Венти тараторил, Альбедо рисовал. Редко отвечал, когда брюнет действительно спрашивал что-то интересное. Его ответы в большинстве своём были скудны и односложны. Иногда ему приходилось отвечать, иногда просто нечего было сказать. Нельзя было сказать, что им помыкали, что его унижали или заставляли делать вещи, которые бы переводили Альбедо в статус «прислуги», той самой мошкары, что летала вокруг Венти. Однако, стоило ему расслабиться, как случилось кое-что странное. Снова. – Я тебя поцелую, – Венти сидел рядом с ним, косился на холст, на котором вырисовывался портрет одного из античных мыслителей Греции. – Что? – Альбедо, поглощённый процессом, казалось не слышал. – Будь готов, – а вот это достигло ушей горе-художника. Венти нежно и аккуратно притянул блондина за шею, заставил накрениться в бок, чтобы оставить лёгкий призрачный поцелуй в уголке его губ. Это удивительно сильно резонировало с тем разом, когда брюнет пустил в ход язык, видимо, намереваясь обучить Альбедо французскому поцелую. Сердце глухо бьется где-то внизу, мозг растягивает мгновение. Чтобы насладиться, породить бурю тихой нежности, заставить спину выгнуться вперёд и машинально облизнуться. Чтобы забрать ощущение чужих губ. Их аромат. И влагу. А вместе с тем, и эмоции. Античный мыслитель Греции как-то резко пропадает в его голове, вытесняются другие мысли. Мозг обманывает его. Растягивает мгновение. Упивается собственной глупостью и эмоциональностью. Мозг лукавит. А возможно, лукавит он сам. – Зачем? – раздаётся вопрос, когда эмоции поутихли. Лицо Альбедо выглядит разбито, озадачено, будто бы он сам не знает, что чувствует, что должен чувствовать. Нормально ли радоваться? Нормально ли наслаждаться этим? Всем вот этим? – Нравишься, – бездумно выдаёт Венти, взгляд скользит ниже, достигая подбородка, а затем ниже. Да, ниже. – Очень нравишься. Голова наклоняется сама собой, и губы смело исследуют тонкую шею Альбедо. Пальчики оттягивают ворот, обнажают ключицу, нетронутую доселе кожу. Невыносимо тяжело сдерживать себя от соблазна, когда видишь это. И Венти разрывается между нежностью и похотью, между вожделением и кроткой любовью. Любовью тихой, смиренной, не опалённой. Несколько поцелуев – недостаточно. И даже маленького незаметного засоса – тоже. Брюнет понимает, что бредёт в верном направлении, когда слышит стон, и Альбедо буквально растворяется в его руках. Обмяк, издавая тяжелые волнующие вздохи и неровные движения грудной клеткой. Спустя некоторое время, он находит его руки на себе – одна припала к щеке, другая держит за затылок. Не позволяет отстраниться. Нет никаких слов кроме одного – нравишься. Нравишься. Нравишься. Нравишься. Венти пьян. Он в бреду. Он явно перепил энергетик, или, наверное, его ребята подмешали туда алкоголь. Пальцы без собственного дозволения скользят вниз по рубашке Альбедо, останавливаясь на границе с ремнём. Вздёргивает ткань вверх, обнажая плоский живот. Кончиками пальцев нажимает на кожу, заставляя откинуться назад и соприкоснуться со стеной. Ему покорно подчиняются. В глазах напротив такой же азарт, то же желание, в равной мере смешанное с неудовлетворением. Альбедо сам расстёгивает все пуговицы непослушными пальцами, пока Венти опускается вниз. Ведёт языком по той самой границе с ремнём, и кожа у блондина действительно нежная. Как он и мечтал. Случайно открывается факт нарастающего возбуждения художника, когда рука якобы случайно соскальзывает на пах, вызывая воистину жалобный писк у Альбедо. – А час назад ты казался таким невозмутимым, – Венти оставляет влажные дорожки, поднимаясь выше. Язык скользит, ощущая, насколько холодна кожа. Правда, в тех местах, где он уже побывал, становится невыносимо горячо. Язык сменяется поцелуями, которые преследуют рёбра, слегка выпирающие в данной позе. Странно, ведь именно Альбедо казался таким сильным и стойким, а на деле брюнет видит, каким хрупким блондин может быть. Сердце неприятно сжимается от этих мыслей, заставляя перейти на покусывания. Сосок, не вовремя попавшийся во время исследования тела блондина, попал под удар. Укус вызвал дрожь, стон, заглушенный рукой и тихие подёргивания. – Тш-ш-ш, – рука Венти стремится подарить ласку, находит щёку, нежно очерчивает её пределы. Язык извиняется, зализывает укус, и блондин буквально извивается, отнимает руку от рта и дарит короткий поцелуй руке Венти. Губы инстинктивно ищут кончики пальцев, соприкасаясь с нижней губой, приглашают. Норовят запустить их в рот, чтобы стало влажно и тепло. Старшеклассник поднимается, обеими руками притягивает лицо Альбедо и ловит его глубокие вздохи. Наверное, его лицо такое же красное, как у блондина. И эта мысль не может не веселить одним лишь своим существованием. В собственных штанах уже давно ужасно тесно, но вместо более смелых действий – брюнет вновь целует. На этот раз так, как впервые. Не встречая сопротивление, улыбается как может, ощущая, что руки художника легли на собственные плечи и талию. Жаль, поцелуй не может быть вечным и им приходится разорвать эту связь, как минимум для того, чтобы привести дыхание в порядок. – Ты… Ужасен, – это всё, на что хватает у Альбедо сил, прежде чем он прячет лицо и его плечи опускаются. Он чувствует себя опустошенным и уставшим. Удивительно. Будто бы всю энергию и прыть в раз забрали, лишили его всякой силы. Ноги не слушаются, да он и не пытается встать. Лишь проводит рукой там, где был язык Венти. И лишь сильнее краснеет. – А ты воистину жесток, – со смешком отвечает брюнет, зная, что это сказано не взаправду. Альбедо именно такой – честный со своим телом, но не с головой. Должно быть, ему все ещё нужно время, чтобы что-то осознать. Блондин поднимает свой расфокусированный взгляд, и в нём есть мольба, просьба и всё ещё желание. – Тело горит, – сообщает он, ощущая, что разогрет до тысячи градусов по Цельсию. – Верно. Здесь холодно. Давай помогу, – он принимается застёгивать пуговицы обратно, поправлять ворот, разглаживать ткань. Пальцы Альбедо недвусмысленно ложатся на бёдра Венти, медленно и плавно водят, изучают. – Мы задержались. Немного, – он, переводя дыхание, поднимается, вновь ощущая в своём теле силы, чтобы стоять. – Ага. Значит, пора прощаться? – отчего-то Венти выглядит очень грустно, особенно когда склоняется, чтобы подарить поцелуй ровно туда, где уже расцветает его засос. В бедро Альбедо недвусмысленно упирается его пах. Брюнет даже имеет удовольствие немного – в силу своего хамского поведения – потереться об блондина, вызывая ещё одну бурю эмоций. – Дурак ты, – тихо сообщает художник, совсем не злобно. И щёки вновь краснеют. – Знаю. Такой уж я. Думай обо мне этой ночью. Кажется, хуже быть не может. Проходит ещё месяц, прежде чем Альбедо научился правильно реагировать на Венти. Процесс адаптации происходил замедленно именно потому, что глава клуба каждый раз умудрялся сотворить что-то новое, заставляя рдеть его всё быстрее и быстрее. К слову, своих намерений тот никогда не скрывал и при любой удачной возможности пытался обнять, потрогать, пощупать. Иногда они встречались меж уроков и дарили друг другу несколько головокружительных поцелуев. Их ноги всегда путались, как только они сбивались со счёта. В официальной части их жизни тоже произошли изменения – Венти стал известен как лучший друг Альбедо, который теперь стал частенько отпрашивать его с уроков для «помощи с кое-каким мероприятием». На удивление, ему верили. По мере того, как они становились ближе, они также узнавали друг о друге много нового. Венти, например, был ужасным балагуром и даже позером, носил с собой этот дурацкий Jull, но никогда не курил, а если и пытался, то кашлял как старый дед. У него была тысяча и одна разновидность жевательной резинки и конфет, он никогда не появлялся в школьной форме и большинство его косяков вообще не были кем-либо замечены. Альбедо, как оказался, действительно был пай-мальчиком. Ну, до встречи с Венти. Ходил в детстве на танцы и учился рисовать у тёти, которая занимает должность архитектора. Родители его, кажется, несколько лет назад погибли в автокатастрофе, и эту тему они в будущем старательно обходили стороной. Любил он попсу и сладости, впрочем, как и сам Венти. В этом их вкусы оказались действительно схожи, и брюнет частенько подкармливал художника, зная, что этим вполне может задобрить. А потом случилось это. Была ранняя весна, к слову, достаточно тепло, чтобы ходить в лёгкой одежде и чувствовать себя комфортно. Они сидели на крыше, прогуливая литературу Альбедо. В свободное от занятий время они иногда приходили сюда, оба – черпать вдохновение. Альбедо – для картин, Венти – для стихов. Он сказал, что хочет поступить на журналиста, и что это – мечта всей его жизни, сразу после Альбедо, конечно. Позже они множество раз говорили о туманном будущем, о работе и учёбе в университете. В этот раз на удивление было тихо. Точнее, Венти был занят перепиской, из-за чего они уже молчали добрых полчаса. Блондин изредка косился на него, сверяя эмоции на лице и движения рук – этим он себя часто выдавал. Но что-то заставило его убедиться в том, что дела плохи. Уж слишком резко он стих. Зная заводную обезьянку Венти, эту не прекращающую тараторить балаболку, тот скорее бы язык отрезал, чем решил добровольно помолчать хотя бы минут двадцать. А тут было превышение аж на целых десять минут. – Эй, – тихо позвал его Альбедо, аккуратно двигая локтём в бок. Реакции не последовало. – Эй-й-й, – нараспев протянул он, вытягивая руку так, чтобы добраться до телефона. Он бы без всяких проблем изъят. На дисплее отобразилось «Ванесса». Блондин незамедлительно выключил экран телефона. – Обрати на меня внимание. Венти, казалось бы, не сразу понял, что произошло, тут же предпринял попытку отобрать своё, но Альбедо мастерски ускользал, не позволяя получить желаемое. – Вер… Договорить ему не дали. Губы в привычной манере соприкоснулись, но в этот раз инициативу проявил именно блондин – отложил телефон в сторону, порываясь его вообще отшвырнуть, чтобы следом заграбастать в свои объятия Венти. Они сидели на плитке крыши и положения их тел позволяло перетащить этого шумного маленького старшеклассника на себя. Протеста он не встретил. Это хорошо. Не так часто инициатива исходила от Альбедо – он был неприхотлив и ему хватало лишь простых объятий или касаний рук, чтобы быть довольным. Непомерно большим аппетитом обладал именно Венти. Блондин приглашал – показательно раздвинул ноги, позволяя брюнету удобно расположиться меж них, чтобы потом этими самыми ногами обхватить бёдра Венти. – Попался, – и стоило их поцелую разорваться, как художник победоносно хмыкнул, облизывая собственные губы. – Кто это у нас тут ещё попался? – самоуверенно усмехаясь, Венти спускается к подбородку, шее. Языком обводит кадык – мягко, чтобы носом уткнуться в рубашку ниже – почти между ключиц. Под одеждой сокрыто многое, и иногда брюнет даже рад, что никто не может знать о многочисленных поцелуях и укусах, оставленных на гладкой коже. О дорожках и засосах, которые Венти старательно выводит на чужом теле. Он будто скульптор, что не может отпустить своё лучшее творение. Пожалуй, он действительно бывает слишком жадным. – Может, ты? – нараспев сообщает Альбедо, ощущая, что Венти снова напирает на него там. Взгляд машинально скользит вниз, туда, где именно требует организм. – Думаю, сейчас ты снова убедишься в обратном, – словно кошка, отодвигается назад, выгибается, нежно и плавно убирая ноги блондина, раздвигает их. Пожалуй, он ждал слишком долго. Должно быть, даже самому Альбедо тяжело от этой долгой выдержки, потому что у него точно нет сил больше ждать. Решительно и уверенно рука опускается на пах, ощущая значимый бугорок. Альбедо фыркает, даже ёрзает, руководит своими бёдрами ровно так, чтобы завести Венти. Это официальное приглашение. Венти ощущает достаток слюны и борется с желанием сглотнуть, когда преодолевает препятствие в виде ремня, нижнего белья и штанов. Приспуская их, находит именно то, чего давно хотел. Он ещё даже не коснулся члена Альбедо, а уже слышит его учащенное дыхание, ощущает подрагивающие пальцы, которые накрывают его собственные, что ласкают его бедро. Рука уверенно проходится по всей длине, ощущая, что он готов. Он уже давно готов. И сладость момента сложно описать. Смазка проступила, заставляя головку слегка блестеть и сочиться. Кажется, его заждались. Язык несмело, даже как-то робко, обводит основание члена, чтобы затем подняться вверх. Поцелуи у Венти всегда были нежные, даже если сейчас напротив него далеко не губы Альбедо. Он приоткрывает рот, заставляя губы и головку соприкоснуться, двигается вперёд, лишь отчасти погружая член в рот. Контраст должен опьянять, оглушать. Венти делает то, что с ним, ровным счётом, каждый день делает Альбедо. Сводит с ума. Заставляет желать всё больше и больше. Носить любовь под сердцем и источать флюиды, стоит им только встретиться взглядом. Чтобы только от одной мысли понимать, что без дрочки сегодня ночью точно не уснуть. Отстраняется, вновь позволяя главенствовать руке. Совсем немного быстрых и ритмичных движений, чтобы блондин постанывал, покусывая собственные костяшки пальцев. Движения его бёдер сами начались, не дожидаясь каких-то осмысленных приказов. Это послужило сигналом к чему-то большему. Вновь нагнулся, ощущая, что и сам выдержать всё это уже не может. Что достаточно лишь одного прикосновения к собственному члену, и он взорвётся. Будет лежать в экстазе не меньше часа, размышляя о том, что это было прекрасно. Свободная рука избавляет Венти от собственных штанов, и проскальзывая мимо нижнего белья, обхватывает собственный эрегированный член. Двигать рукой под собственный темп намного привычнее, да и выходит сразу настроиться на волну наслаждения, чтобы в следующий миг взять в рот член Альбедо. Медленно и плавно, вызывая явное перевозбуждение, явное нежелание растягивать всё до столь очевидной муки. Ощущает ещё большие движения бедрами и просьбы, мольбы, пожелания, чтобы он уже «сделал это». И, конечно, он делает. Обхватывает член так глубоко, как может. Ощущает наполненность и солёность, но, пожалуй, это лучшее, что происходило с ним за последние дни. Не без явного наслаждения доводит Альбедо до крайней точки, ощущая, что его член уже очень глубоко в глотке. Он буквально везде. И только от этой ужасающе похотливой мысли он кончает в собственную руку. Позволяет себе стон – долгий, эмоциональный, тихий. Словно бы Венти сейчас заплачет. И уголки его глаз и вправду чуть блестят, когда он ощущает, что Альбедо кончил без предупреждения, издав похожий, но более громкий, стон. Он соврал, если бы сказал, что не попытался отстраниться, но часть спермы всё же осталась во рту. Наверное, он рад, вытирая рот тыльной стороной руки. А затем смотрит на обе. В одной руке – своя, в другой – Альбедо. – Я снова возбудился.

***

Весна прошла просто прекрасно: она была полна признаний, любви и свиданий. Каждый, по очереди, успел сказать своё «я тебя люблю», наконец, устанавливая эти отношения официально. Начал первый именно Альбедо – пылко, жарко, не скрывая эмоций и чувств, ощущая, что от таких простых слов всё в голове переворачивается, что всё меняется, возможно, навсегда. Конечно, не скажи он это, их отношения можно было бы прервать, сослаться на бурную юность, пубертат и отсутствие сексуальной близости. Всё закончилось бы так, как заканчивается любой сон – обрываясь на сладкой ноте, резко, с ошеломительным пробуждением, после которого становится ясно, что подобного уже не будет никогда. Что сладкая сказка, состоящая из сахарной ваты и леденцов, испортилась. Что вся химия, которая не уместилась бы в их школьный учебник, была имитацией. Желанием организма получить разрядку. Венти заплакал бы, если смог. Но за него это сделал Альбедо. Он разрыдался, обнимая брюнета и утыкаясь в его грудь. Он почти потерял равновесие, и должно быть, ноги подвели бы его, если бы его нежно не подхватили, прижимая к себе. В тот день поцелуи были с привкусом соли и слёз, и они снова не сдержались, ощущая, что если не потратят себя без остатка сейчас – то сгорят. Затем, спустя несколько дней, признался и Венти. Он затянул с собственным признанием лишь потому, что писал стихи, конечно же, о мечте всей своей жизни. И журналистика резко отошла на второй план, вытесняясь кем-то более важным. Затем пошла пора свиданий. Букетно-конфетный период длился действительно долго, и несмотря на разность характера, понимали они друг друга почти идеально. Конечно, Альбедо не отказывался от сарказма, издёвок или замечаний, но Венти всегда по-детски, беззаботно, реагировал на них, злиться становилось невыносимо. И позже художник признается сам себе, что за его улыбку он готов простить абсолютно всё. Впервые чужое счастье и благополучие стали превыше собственного. Чужой смех и голос могли заменить ему сон и дом, а объятия – весь остальной мир. Он часто находил в руках Венти своё успокоение, приходил, нагло напрашиваясь, как недовольный кошак. Пожалуй, именно с тех пор они стали мало говорить. – Оказывается, есть на свете такие люди, с которыми приятно даже молчать, – блондин трётся собственной щекой о плечо Венти, сплетает его и собственные пальцы. – А мне впервые действительно не хочется болтать, – сообщает брюнет, ощущая покалывание в тех местах, где его касаются. Улыбка выходит непринуждённой и лёгкой, что блондин отвлекается от экрана и совсем забывает про фильм. Венти был лучше любого фильма. Лучше картины, пачки денег и элитной недвижимости. Он был иного качества, изготовлен из элитного материала, который по чистой случайности попал к нему в руки. И Альбедо лелеет эту случайность, уберегает от враждебности и горя, надеется, что может сделать жизнь этого старшеклассника хоть немного, но лучше. Они уже не так часто говорят о своих чувствах, предпочитая доказывать всё на деле. Близость не может их насытить, сколько бы раз разгоряченные губы ни спускались ниже, сколько бы руки ни очерчивали спину. Сплетение тел вызывало взрыв, многочисленные фейерверки в голове. Дни шли, эмоции не менялись. Кажется, словно они навечно застыли в собственном построенном счастье, без претензии на драму и слёзы. Но ведь всегда происходит что-то, что меняет жизнь. К лучшему или худшему. Осознание мягко и плавно накрывало Альбедо, когда всё ближе подкрадывалась дата выпуска Венти. О, нет, это был не конец, который бы закончил столь сладкую главу их жизни, а скорее, препятствие, которое рано или поздно придётся обсудить. Смелости не хватает, решимости – тоже. Как начать? Как подойти? Слушай, Венти, ты меня кидаешь? Нам придётся расстаться? Ты уедешь? Ты…не будешь рядом? Даже малейший намек на репетицию этих реплик в голове вызывал сжирающую все другие эмоции панику. И тогда переключиться на что-то иное уже не представлялось возможным. Несколько недель ушло на то, чтобы весь этот хаос обуздать, немного упорядочить буйно бьющую уши кровь и собственное асинхронно стучащее сердце. А потом времени уже вообще не осталось и Венти начал разговор сам. Начал, как обычно, издалека и о погоде. Напряжение моментально отобразилось на Альбедо, его опустившиеся подрагивающие плечи выдавали почти весь спектр эмоций, удерживаемый внутри. – И что ты решил? – блондин приказывает собственному голосу не дрожать, пытается поднять взгляд, но бесцельно бредёт им по асфальтированной дорожке, вырисовывая глазами бесконечность. Это начало лета. Прекрасная пора, чтобы начать что-то новое. Новый этап, новые приключения. Всё, что так любит Венти. – Я поступаю. В Тейвате прекрасный журналистский факультет, грех жаловаться, – брюнет говорит уж слишком спокойно, никак не выражая радость или эмоциональный подъем. В его духе радостно скакать и плясать, весело вскидывать вверх руки и кричать «ура-ура!». Отсутствие чего-то такого банального и привычного, заставляет задуматься. – О, – коротко выталкивает Альбедо, преодолевает сопротивление собственного заплетающегося языка. – Что ж, университет в другой части города, так что… Шаркает ножкой. Так что теперь? Одна не очень приятная мысль сжирает блондина, он ерошит свои отросшие волосы. – Я переезжаю, уже на этой неделе, – Венти неотрывно наблюдает за тем, как его возлюбленный физически и духовно опустошается. – Квартира близка к универу, да и жить буду теперь без родителей. – Это… Чудесно. Я действительно рад, – у Альбедо есть немного сил, чтобы выдать вымученную улыбку. Ему ведь ещё два года одному учиться. Одному. Он тихо стонет. Слова выходят излишне сухими, как у робота, которому недавно поставили голосовое сопровождение. Собственный голос кажется отстранённым и очень далёким, как небо. – Я хотел тебе кое-что дать, перед тем, как уйду, – все сказанные слова звучат как ужасный сон, ужасный, лживый и некрасивый сон. Взгляд медленно перетекает на ладонь, которую ему протягивает Венти. На его мелкой ручке, с нежной светлой кожей, находятся ключи. – Я подумал, что переезжать без тебя нет смысла, и вот, – старшеклассник пожимает плечами и тихо хихикает, не зная, что ещё добавить. – Дубликат, для тебя. Проходит несколько мгновений, в которых Альбедо тяжело понять, что это все ещё реальность. Реальность, что вновь удивляет его. Вновь и вновь. Блондин подрывается с места, чтобы загрести тонкую фигуру Венти в свои объятия, чтобы налететь на него, заставить ноги подкоситься, а тело опасно покачнуться назад. Тихо всхлипнуть и резко чмокнуть в ушко свою любовь. – Ты дурак! Ужасный! Дурак! – Альбедо хочется плакать, но он смеётся. Венти хочется смеяться, а он плачет. И каждый из них благодарен судьбе. Безмерно, бесконечно благодарен. – Знаю. Таков уж я.