Потерянное

Руки, сведенные за спиной и обмотанные толстым слоем скотча, изогнутые, словно поломанная ураганом ветка, кололи иголки боли затёкших мышц и пережатых вен. Под глазом расцветал фиолетовый, как сумеречное небо синяк, в свежих, только-только покрывшихся кровавой корочкой царапинах легонько отбивало чечётку сердце. Холодный пол, сырой, отдающий ноткам плесени воздух подвала и окно, пропускающее сквозь решетку слабеющий дневной свет добавляли какую-то изюминку этому бондажу. Не таким она представляла себе БДСМ, совсем не таким. Пока еще неосознанно вступая на опасную территорию паники, но уже начиная смутно понимать всю дерьмовость, выражаясь официальным языком, сложившейся ситуации, Есеня усмехнулась этой шальной мыслишке, которая скорее пришла бы в голову атакованной гормонами школьнице, чем следователю. Она тряхнула головой и прядка волос упала ей на лоб. Стеклова попыталась сдуть ее. Но с липкой лентой на губах сделать это было не так уж и просто. Повезло еще, что насморка у неё нет. Отсюда этих уродов было совсем не слышно и не видно. Не то чтобы она всеми фибрами души жаждала снова узреть их божественные лики или услышать чудесные, гнусавые голоса, восхититься словарным запасом накуренных имбицилов, но уже начинало не хватать какого-то развития событий. Да и роль дамы в беде, похищенной во время операции по захвату организованной преступной группировки, увезённой хер знает куда и многократно избитой на основании классовой ненависти уже начинала утомлять. Не прибавляло оптимизма и отсутсвие прекрасного принца-спасителя на горизонте. Да уж, Есения Андреевна, ты в полном дерьме. Покрытая брызгами ржавчины дверь со скрипом, больше наминавшем визг банши в ирландской глубинке, медленно открылась, с трудом, словно легковушка, продирающаяся по грунтовой дороге. Он не зашёл сразу, сначала только заглянул, просунув в образовавшуюся щель голову, осмотрелся. Увидев ее, широко улыбнулся. Ублюдок. В полном дерьме, говоришь? Она вся напряглась, сжалась, превратившись в тугой комок нервов, пока он, сумев открыть дверь еще на десяток сантиметров, морщась от издаваемых дверью звуков, просочился внутрь. — Ну привет, красавица. Женя шёл к ней медленно, все еще улыбаясь акульим оскалом, осторожно ступая по рассыпанной на полу бетонной крошке и отвалившейся от потолка штукатурке и остаткам обоев. Двигался, как затаившийся хищник, крадучись, любуясь ее беспомощностью, упиваясь ее злостью, смешанной со страхом, читавшимся в глазах, смотревших на него исподлобья. Есеня попыталась пнуть его связанными ногами, когда он присел рядом с ней на корточки, все еще любовно разглядывая. Хотелось отшвырнуть его к стене, пробить ему голову и попрыгать сверху на ошмётках переломанных костей и мозгов. Хотелось выколоть ему эти смеющиеся глаза, жаль, что волосы теперь слишком короткие для карандаша. — Если будешь визжать тише этой сраной двери, я тебя развяжу. Кивни, если согласна. Ей хотелось завизжать так, чтобы у него лопнули к чертовой матери барабанные перепонки, брызнула кровь из ушей и случился инсульт, но она кивнула. Хотя и не сразу. Он кивнул в ответ. Выудил из кармана перочинный ножик, раскрыл его и стал резать слои скотча, намотанные вокруг ее щиколоток. Сердце предательски екнуло — больно уж знакомо выглядел нож. Есеня поморщилась, отгоняя эту мысль. Взявшись за плечи, он потянул ее на себя, наклонил, освобождая руки. Кровь понеслась по венам, снова втыкая в неё иголки. Она и понятия не имела, что просидела неподвижно так долго. Рот Женя видимо решил оставить на сладкое, только она не собирались доставлять ему и такое удовольствие, а сама сдернула полоску липкой ленты, кривясь и потирая раздражённую кожу. Не самый действенный уход за губами. Он резко поднялся на ноги и, схватив ее за руку, дернул на себя, не давая опомниться. Не давая ударить, молотить кулаками, выцарапать глаза, вырвать кадык. Все то, что она уже давно хотела сделать, пока он был на свободе. — А теперь двигаем отсюда, — прошептал он ей в лицо, оказавшейся слишком близко, настолько, что они могли, как эскимосы, потереться носами. Его глаза вдруг стали нормальными, практически лишенными безумия, оскал растаял без следа. Есеня почти могла поверить в его...нормальность. Его пальцы наручниками сжимали ее запястье, пока он тянул ее за собой по коридорам, лестницам, переходам. Другие ублюдки или дрыхли сном покойников или и были покойниками. Есене на удивление было без разницы. Тело все еще ныло, голова кружилась от калейдоскопа сменяющихся перед глазами картинок, а мысли путались, спотыкались на возникающих вопросах. Она надеялась, что протянет в живых достаточно долго, чтобы их хотя бы задать. Мельтешение наконец прекратилось, когда он усадил ее в машину. Есеня не без удовольствия вытянула ноги, размяла плечи и затёкшую шею, потёрла руки, разгоняя кровь. Женя завёл двигатель, тронулся с места, оставляя ее плен позади. Они молча ехали по полупустой трассе в сгущающейся темноте. Есеня изредка бросала на него то ли нетерпеливые, то ли боязливые взгляды, ожидая приговора, он же не смотрел на неё совсем, уставившись прямо перед собой на стелившуюся под колоса дорогу. — Километров через сорок тут будет гостишка, там заночуем, а утром снова в путь дорогу. — А прямо на обочине не можешь меня прикончить? Он рассмеялся, чисто, заливисто, наконец посмотрев на неё. Она вздрогнула — раньше он смотрел так на неё и на Верочку. Раньше, до взрыва. — Нет уж, в слишком отделенные ебеня тебя увезли. Я бы подремал часок-другой. Присяжные все еще совещались. Оглашение приговора затягивалось. Есеня, отдавшись в руке судьбе, откинулась на сидение, прислонив голову к стеклу, запотевающему от ее дыхания, прикрыла глаза. Она бы тоже подремала часок-другой. Мимо проносились придорожные магазины, в отделении электричеством светились города, над головой приглушённо рычали самолеты, убаюкивая ее. Отпущенные ей сорок километров пролетели незаметно. Сон всё-таки ее сморил. Она поморщилась, с неохотой разлепляя веки, когда Женя тряс ее за плечи. Глаза противно резал свет лапочки над головой. Он протянул ей пачку влажных салфеток. Детских. Специально для нежной кожи после липкой ленты. — Сотри пока кровь с лица, а обработаем уже внутри. Не хочу, чтобы меня так быстро загребли за домашнее насилие. Она усмехнулась, забирая у него салфетки. — Тоналки для синяка не найдётся? — она указала на свой подбитый глаз, думая совсем о другом домашнем насилии. Например, об убийстве ее отца, о похищении Верочки, о попытке убить Родиона. Как удобно, когда у тебя шизофрения. Он рассмеялся в ответ, но смех быстро угас, словно он уловил ее мысли, и он почти стыдливо отвернулся к окну, сосредоточенно рассматривая занимательную парковку, на которой стояло ещё от силы три или четыре машины. Ебеня явно не слишком привлекали туристов. Есеня, смотря в зеркальце в козырьке, осторожно стирала кровь. Кожу жгло. Обманули, там всё-таки был спирт. Она бы с удовольствием приняла немного и внутрь. Закончив, она ткнула ему пачкой в плечо. Сонная ресепшионистка регистрировала их невероятно долго, даже не обратив внимания на синяк, а лифт тащился на третий этаж целую вечность. В одиноком коридоре моргала, потрескивая электричеством, перегорающая лапочка, бросая тень на бледно-розовые, какие-то поросячьи стены. Между дверьми в номера висели незатейливые пейзажи и натюрморты, которые по задумке дизайнера должны были создавать атмосферу не дешёвой картинной галереи, а домашнего уюта. А сейчас ее уютно, по-семейному убьют в этом маленьком номере с бежевыми стенами и тяжелым, как театральный занавес, покрывалом на кровати, на которую Есеня устало плюхнулась, с шумом выпуская из лёгких воздух, смешно надувая щеки. А можно она сначала поспит? Закрыв дверь на цепочку, Женя опустился рядом с ней, ставя на колени дорожную сумку. Порылся в ней, выудил антисептик, ватные тампоны, бинты. Есеня закрыла глаза, готовясь к первому акту боли. Вздрогнула, когда едкий холод прикоснулся к царапине над глазом, зашипела, едва он случайно дотронулся пальцем до синяка. — Тише-тише, вроде большая уже девочка. Еще чуть-чуть пощиплет и все. Он говорил тихо, спокойно, словно утешал не большую девочку, а совсем крошку, которая ободрала в кровь коленку, упав со своего первого велосипеда, подул на ранки. Она открыла глаза, а он оказался совсем близко, и смотрел на неё с такой искренней нежностью, что ей на мгновение захотелось ему верить. Верить, что и то время, что она провела за ним замужем, эта нежность была настоящей. Но кровь на его руках не мог смыть никакой мирамистин. Вдруг она тихонько рассмеялась, опустив голову, а короткие волосы упали ей на лицо. Женя отшатнулся от неё, рука с ваткой замерла в воздухе, не дотянувшись до цели. — Что такое? Они тебя еще накурили там что ли? — Нет, просто чуть не спросила внизу, где это я. — Тверская область. Есеня присвистнула, вновь подставляя ему лицо. Акт первый подходил к концу. — Так когда убивать собираешься? — спросила она, когда он, закончив, складывал лекарства обратно в сумку. — Не сегодня. А теперь дуй в душ, а то от тебя несёт, как от свиньи. Есеня саданула ему в плечо, уходя в ванную. Попробовал бы сам трое суток сначала побегать на операции а потом просидеть в подвале в одной и той же одежде. Когда она вышла из ванной в халате, видимо он раскошелился на номер люкс в этой дыре, которая была ненамного лучше гостиницы в Липецке, Женя уже потушил свет, оставив только настольную лампу, сдёрнул с кровати покрывало, небрежной кучей лежащее теперь на полу, и залез под одеяло. Увидев ее, по-хозяйски похлопал по месту рядом с собой. Провести свою последнюю ночь на полу или рядом с бывшем мужем-убийцей? Наплевав на то, как это ее характеризует, Есеня забралась под одеяло. Женя щелкнул выключателем, и в комнате окончательно воцарилась ночь. Они лежали лицом друг к другу, едва видя глаза в слабом свете уличного фонаря, который просачивался через окно. — Вообще-то, я и не собирался тебя убивать. — Тогда зачем? — Хотел побыть героем. Рыцарем, который быстрее вытащит тебя из передряги, — он протянул к ней руку, дотронулся до щеки, кончиками пальцев провёл по коже, чуть задевая губу, — я люблю тебя. И никогда не причиню тебя вреда, какими бы лживыми словами это не казалось. Сломавшись, он поцеловал ее. Невесомо, робко, как школьник на своём первом в жизни свидании. Зарылся ей в волосы, сжимая волосы в кулак, царапаясь короткими ногтями, а потом и вовсе сгрёб в охапку, прижимая к себе, к сердцу, не желая отпускать от себя никогда. Потребовались нечеловеческие усилия, чтобы оторваться от ее губ. Чтобы не пойти дальше. Не уложить ее на спину, нависнув сверху, не целовать ее шею, острые ключицы, не укусить мочку уха. Не распахнуть халат, не поцеловать каждый сантиметр кожи. Он держал ее в крепких объятиях, а она, сбитая с толку, пристыженная, уткнулась покрасневшим, разгоряченным лицом ему в плечо. Зато ей наконец удалось выспаться. Утром обоим было удобнее сделать вид, что ничего не было. Не было ни нежно, ни тепло, ни щемяще больно от того, что все, что было, что могло бы быть, потеряно, просрано с самого начала. Он довез ее до лофта Меглина, предусмотрительно остановившись так, чтобы из дома не было видно. Вышел сам, обошёл машину, открыв дверцу, протянул ей руку, помогая вылезти. И не смог выпустить ее ладонь сразу, смотря ей в глаза. — Ну, бывай. В следующий раз его очередь, — он кивнул в сторону дома. Отвернулся от неё, разжимая пальцы, и попытался уйти, но теперь она держала его за руку, не давая сдвинуться с места. Потянула на себя. Обняла, снова утыкаясь лицом ему в шею. — Береги себя.