Школа им.Оллара

      – Нет, – сказал Алва. С ленцой так, еще как будто удивившись, что ему вообще додумались такое предложить.       Все, кто сидел напротив него, синхронно вздохнули. Другого ответа никто и не ждал. Это «нет» соответствовало плану и совершенно ничего не портило. Катарина изобразила понимающую улыбку, сплела пальцы в замок, накрывая характеристику, которую пришлось переписывать трижды, чтобы скрыть так и лезущее между строк «бегите, Создателя ради».       – Мы понимаем вас, Рокэ. Устраиваясь на работу, вы, конечно, не планировали дополнительную нагрузку такого рода. И наверняка вы не испытываете ни малейшего желания приезжать к десяти утра, учитывая ваш… Напряженный график.       Она посмотрела на Алву в упор, Алва посмотрел в упор на нее.       «Ваш график, Алва – это напиваться до трех ночи и спать до полудня, и мне очень, очень не жаль, что мы пытаемся навязать вам вставать в восемь», – она была уверена, что он без проблем прочтет это в повисшей тишине. И судя по тому, как скользнула по лицу усмешка, он прочел.       «Никак не забудешь мой график?» – а это прочла уже она, и как хорошо, что пудры на щеках достаточно, чтобы никто не заметил румянец.       – Тем не менее, – продолжила она, и в помещении стало ощутимо прохладнее. Август нежно кашлянул, Дорак хмуро глядел в экран телефона: наверняка его опять донимал чат школьного совета. Что им было нужно на этот раз – почистить дорожки от снега, льда и плитки, начать продавать в буфете боржоми, убрать из коридоров всё красное – догадаться было невозможно. Совет умел удивлять. – Тем не менее, Рокэ, мы отчаянно нуждаемся в вас. В первую очередь – дети.       Рокэ откинулся на спинку стула, сцепив руки в замок за головой, и попытался припомнить:       – Это те дети, которые столкнули Арамону со ступенек? У него что, не напомните? Сотрясение и сколько переломов?       – Шесть, – сухо отозвался Дорак, не отрываясь от экрана. – Это несчастный случай, Рокэ. Не над чем иронизировать.       – А что случилось с дорогим Шабли? Я не видел, но запах корвалола стоял на весь первый этаж. Что там у него, нервный срыв?       Катарина печально опустила голову, выражая сочувствие несчастному Шабли. Сочувствие было искренним: если бы в этот день заменяла она и маленький жаждущий внимания ребенок пришел к ней, плюясь мыльной пеной изо рта, и прохрипел, что напился средства для чистки унитазов, сейчас искали бы нового психолога, а не нового классного руководителя.       – Мы это не афишируем, – отрезал Дорак. – Наше дорогое родительское сообщество будет в восторге, но это не то, в чем мы нуждаемся. Мы еще не пережили протест против красного цвета.       – Позвольте, Квентин, – улыбнулся Август, с лицом не особо таящегося садиста разглядывая пролегшую между бровей Дорака морщинку. Он любил эту морщинку больше, чем что-либо, и не уставал прикладывать усилия, чтобы она углублялась. Выгнать Августа из школы смогли, из школьного совета – нет. Мамочки его обожали. – Позвольте. Родительское сообщество всего лишь переживает за благополучие своих детей.       Дорак с громким стуком уложил телефон на стол экраном вниз. Проигнорировал Августа и с тяжелым вздохом посмотрел на Рокэ.       – Алва, вы пятнадцать часов в неделю не даете подросткам убить друг друга длинными металлическими предметами. Если вы не справитесь с этими детьми, нам останется только смириться, подождать еще три года, пока они дорастут до детской колонии, и торжественно проводить их туда на автобусе, увешанном шарами.       – Не вижу, где это меня касается, – Рокэ собирался упрямиться до последнего, и это тоже не было ни для кого сюрпризом.       Катарина сказала им сразу – Рокэ захочет внимания и увещеваний, и мы должны дать ему этого с избытком. Он будет казаться равнодушным, доведет вас до белого каления. Выпейте валерьянки заранее и представьте, что говорите с капризным пятилеткой.       – Вас это, разумеется, не касается, – согласился Дорак. – Но, как уже сказала госпожа Оллар, мы в вас нуждаемся. Войдите в положение.       Он сидел слишком далеко, чтобы его можно было незаметно пнуть носком туфли, но он и сам догадался, что недоиграл. Вздохнул, провел по лицу рукой. Руки у него картинно задрожали, настолько мелко, чтобы это напоминало нервный утомленный тремор, а не что-то похуже. Отлично, вот так – то, что нужно. Не зря она запретила Дораку пить кофе после обеда. Вот он, легкий синдром отмены, голод по кофеину, и притворяться не надо.       – Рокэ, – проникновенный тон наложился на изможденный вид, и лед треснул – Рокэ едва заметно нахмурился и сложил руки на груди, награждая Дорака не очень-то довольным и не очень-то спокойным взглядом. – Я, конечно, не имею права тебя заставлять, но я очень. Тебя. Прошу.       Рокэ сощурился, выждал с полминуты и вдруг рассмеялся.       – Квентин, а вы всё так же хороши. Хотите, расплачусь, изображая, как растроган?       Дорак махнул рукой и встал, резко отодвинув стол.       – Я говорил – это бесполезно. Я за кофе. Уговаривайте его, как хотите. Не поможет – я перейду к нормальным мерам.       – К шантажу? – предположил Рокэ.       – Именно.       Дверь захлопнулась. Катарина подвинула к Рокэ листок с характеристикой и улыбнулась уголками губ, когда Рокэ нехотя скосил глаза и вчитался.       – «Коллектив в достаточной мере сплоченный», – хмыкнул. – «Класс потенциально способен к продуктивной совместной деятельности». Написать «дружные малолетние преступники» было бы быстрее.       – Вы предвзяты, – мягко осудил Август. – Этим детям по одиннадцать лет, мы совершенно не знаем, что из них вырастет. Пока они всего лишь невинные души, вынужденные выживать в этом жестоком мире.       Рокэ посмотрел на него, приподняв бровь, Катарина разумно промолчала. Один этот класс занимал половину ее расписания. Колиньяр, способный подраться с перилами, и его компания ведомых дурачков, понятия не имеющих, что значит иметь своё мнение. Улыбчивый Савиньяк, неспособный пропустить хоть одно впечатляющее действо в стенах школы и постоянно попадающий в списки соучастников и с осени не слезающий со школьного учета. Окделл, у которого уходит пятнадцать минут, чтобы ответить на вопрос «как настроение». Непрошибаемый Придд до сих пор отказывался говорить с ней хоть о чем-то серьезнее погоды, зато о погоде мог говорить так виртуозно и занудно, что спустя сорок минут, закрывая за ним дверь, Катари мечтала никогда больше его не видеть.       Хлопнула дверь. Дорак застыл на пороге. Без кофе и с очень равнодушным лицом.       – У нас потоп, – поведал он. – На втором этаже.       – Опять? – вздохнула Катарина. – Туалетная бумага и раковина?       – А ведь этот вопрос поднимался школьным советом, – напомнил Август. – В вечернее время дети предоставлены сами себе, и это чревато. Дежурные педагоги уходят в шесть, а в восьмом часу, как сейчас, может произойти что угодно. Необходимо принять меры, конечно, принять меры.       Катарина поймала взгляд Дорака. Думали они наверняка об одном и том же: что лучшей мерой было бы убрать из школы детей. Проблем бы не осталось, ни одной.       – Рокэ, – позвал Дорак, – вы надумали или мне ставить на замену к этим… Невинным творениям создателя всех педагогов по очереди, пока мой стол не завалят заявлениями об уходе?       – Это уже шантаж? Неубедительно, – пожал плечами Рокэ, отшвырнул характеристику и неожиданно сказал: – На неделю, Квентин. Пока вы ищете нового сотрудника.       Завхоз влепила в грудь Рокэ стопку журналов и прогундела:       – Проветривание. Термометрия. Инструктажи. Инструктажи к шестнадцати часам– коридоры, столовая, прогулки, эвакуация. Проветривание три раза в день. Термометрия в двенадцать тридцать и четырнадцать тридцать. Градусник нате.       Градусник лег в руку так же, как много лет назад ложилось оружие. Не хватало только кобуры. Леворукий, помилуй.       На часах было девять тридцать. В школе стояла тишина, словно ни одного ребенка сегодня до благословенных ступеней храма знаний не дошло, но Рокэ справедливо полагал, что иллюзия эта не продлится дольше десяти минут: прозвенит звонок, пятые классы – расписание звонков ему выслала заботливая Катари еще вчера – ломанутся на завтрак, и Закат разверзнется.       Вопрос «кто дернул за язык сказать да» встал еще острее. До его личного первого занятия – блаженная малышня, роняющая тренировочное оружие каждые тридцать секунд – оставалось еще два часа, которые он мог бы благополучно проспать, а не идти играть в пастуха для идиотов.       Всю стопку журналов и пистолетоподобный градусник, которым при желании можно было вырубить со спины, Рокэ кинул в тренерской – вот найдут постоянного сотрудника, пусть он и занимается бюрократией. Спортивная подсобка малого зала давно и прочно была его. Даже если школьные физруки захотели бы напихать туда своих мячей и матов, им пришлось бы сначала деть куда-нибудь полсотни рапир и несколько коробов с амуницией.       К двери триста шестнадцатого кабинета Рокэ подошел одновременно с тем, как заорал омерзительный звонок, но не успел он коснуться ручки, как дверь попыталась снести ему голову.       – Хм, – только и произнес Рокэ, на чистых рефлексах сцапав за шиворот первое ринувшееся к лестнице тело, а затем второе. Третье остановилось само, впечатавшись в первое, и в проходе тут же образовалась взволнованно-заинтересованная толпа всклокоченных коротышек.       Первое тело рыпнулось, просияло темными глазами.       – Это вы!       Рокэ узнал младшего Савиньяка – тот пару лет ходил к нему тренироваться, пока не предпочел благородному искусству фехтования банальнейшее пинание мяча по полю, – и поставил на пол. Второе тело отчаянно барахталось, а стоило кому-то еще подать голос, как не преминуло тоже вспомнить про опцию голосовой подачи сигнала и заорало:       – Я расскажу отцу, что со мной жестоко обращаются, и тебя уволят!!!       – Да чо встали-то?! – возмутился кто-то из толпы.       – Да тихо ты! – шикнули оттуда же. – Там мужик какой-то.       – Какой мужик?!       – Стремный!       Рокэ мысленно закатил глаза и поставил на пол орущее чудовище, лениво предупредив:       – Акустика в подсобке спортзала лучше. Будете орать, юноша, закрою вас там.       Чудовище опешил и сдвинул брови. Таких детей Рокэ лицезрел частенько. Никто из них не приходил на вторую тренировку: оказавшись на первой не в центре мира, они предпочитали плакать в подушку, а не оказываться в такой ситуации снова.       – Это незаконно!       Рокэ улыбнулся, и толпа заметно напряглась. Они его, конечно, не боялись – просто не знали, чего ждать, и реагировали, как вполне умные дети. Наблюдали.       – Кто-то видел около спортзала камеры?       – Нет, – ответил темноволосый мальчишка, смутно знакомый. Задумываться Рокэ не стал, только кивнул.       – Верно. Нет. Ни камер, ни доказательств, что в подсобку ты забрался не сам. Кто планировал идти на завтрак? Руки вверх.       Сначала взлетели вверх всего несколько рук, потом осмелели и остальные – оказалось, посетить сердце Заката, именуемое столовой, жаждали почти все. Руку не поднял только один – светловолосый мальчишка с лицом «ненавижу вас всех». Он даже не смотрел в сторону Рокэ, а лениво карябал что-то на доске огрызком мела.       Катари вчера предупредила, что оставлять детей одних тут нельзя. Идешь куда-то – веди всех. Как это прекрасное правило сочеталось с реальностью и здравым смыслом, было понятно – никак. Рокэ представлял торжественные совместные походы в туалет и хмыкал, Катари говорила, что хмыкать можно сколько угодно, но если кто-то сломает ногу – «это будет твоя, Рокэ, вина».       – Демократия отменяется, – сказал Рокэ. – На завтрак идут все. Строем. По двое.       Дети замерли, словно им что-то было непонятно и он говорил не на талиг, а на родном кэнналийском. Пришлось пояснить:       – Строй – это организованная комплектация человеческих тел.       – Строимся! – заорал Савиньяк. Мда, зычный матушкин голос унаследовал не хуже Эмиля.       Построились меньше, чем за минуту – все, даже ворчащее чудовище, кроме блаженного существа с мелом. Гордый своей работой Савиньяк, заметив это, поспешил дернуть его за рукав.       – Дикон, пошли! Сказали же – идут все.       – Я не хожу, – негромко отозвался мальчишка. Мел так и продолжал вытанцовывать по доске. Что он там пишет? Неприличные слова в столбик?       Арно оглянулся на Рокэ, нахмурился, наклонился к уху этого Дикона и страстно что-то зашептал.       – Пошлите без него, – предложил рыжий лопоухий ребенок, похожий на нелепого щенка. На щеке у него красовался след от замазки, на руках – пятна от чернил.       – Он правда не ходит, – подтвердила мелкая пигалица. Эту Рокэ сначала даже не заметил – ее удачно скрывал рыжий. – Ему мама не разрешает в школе есть. Эрэа Луиза разрешала ему оставаться в классе.       Чудовище разухмылялся:       – Ага, ага, его мамочка считает, его тут отравят!       Видимо, про подсобку он забыл – держать в голове целых две мысли было уже чересчур. Кто бы сомневался. Рокэ скрестил на груди руки и с ленцой позвал:       – Юноша с мелом. Если вы желаете, чтобы ваши друзья остались голодными, можете продолжать игнорировать то, что я сказал.       Савиньяк продолжал бухтеть на ухо мальчишке. Мел выпал из его руки, ударился об пол, раскололся. Не глядя на Рокэ, мальчишка поднял два кусочка и положил на место. И, помявшись еще, показывая, видно, характер, все-таки примазался к концу строя.       Рокэ поднял к лицу руку с часами.       – Шесть минут, – сказал. – Вы смогли построиться за шесть минут.       – Это хорошо? – уточнил рыжий.       – Нет. Это хуже, чем в лагере для умственно неполноценных. Они строились за четыре. Марш на завтрак.       Катари поймала его перед началом тренировки. Пришла прямо в подсобку, облапала тонкими пальчиками висящую на стене рапиру. Катари никак не могла запомнить, какой сейчас Круг. Носила убогий пучок с какими-то блестяшками, воткнутыми внутрь. Длинные юбки, неизменно белые блузки – знал бы кто, что скрывается под этим амплуа благородной овечки.       – Что? – осведомился Рокэ, испытывая почти мальчишеское желание дернуть за завязочки – сегодня блузка была особенно старомодная, шнуровалась на груди. Не выдержал, протянул руку, успел схватиться за кончик тонкой белой шнуровки, получил шлепок по ладони.       – Всего лишь хотела узнать, как у вас дела, – Катари опустила руку и улыбнулась самой сладкой из своих улыбок.       – Хочешь сказать – сколько психических травм я нанес подопечным и как скоро Дорака затаскают по судам?       – Рокэ, вы неспособны нанести травму ребенку.       Он угадал, что она скажет дальше, и заранее поморщился.       – Вам ведь и самому в свое время досталось.       – Согласен слушать твои бредни только в постели, – отрезал он. – Когда ты в кожаном белье и твои хорошенькие ножки не скрывает монашеская ряса.       – Если у вас возникнут вопросы, – улыбнулась она, ничуть не смущаясь, – вы можете обратиться ко мне в любое время, Алва. И да, – это она произнесла, уже стоя в дверях и изменив мордашке приличного сотрудника: хмурилась почти по-настоящему. Надо же, умеет. – Рокэ. Будь внимательнее к Ричарду.       – Я не отличаю их по именам. Это который? Рыжий, коротышка, орущее недоразумение, блаженный мученик?       – Возможно, последний. – Она прислонилась плечом к косяку. – Ты должен помнить это имя. Ричард Окделл. Эгмонт Окделл – его отец.       Непонятно, чего она ждала. Что он скажет «о, милосердный Создатель» и упадет в обморок? Рокэ хладнокровно пожал плечами, оттесняя Катари от выхода.       – Тот печально известный фанатик? Припоминаю.