Школа им.Оллара

      – Это что у тебя?       Дикона дрожь прошибла, стоило услышать заинтересованный голос сестры. Наполовину стянутая рубашка, как назло, застряла на голове, упираясь в нос, и разглядеть, что там на этот раз выудила Айри из его рюкзака, не удавалось, но Дикон и так понял и зашипел:       – Уйди от моих вещей!       Пуговица с треском лопнула, отлетев на ковер, и Дикон наконец швырнул рубашку на стул и в два шага оказался подле сестры. Она, конечно, этого и ждала и ловко спрыгнула на пол и метнулась к шкафу, поедая проклятый телефон жадным взглядом и наугад тыкая в него пальцами. Экран светился так ярко, что Дикон не сомневался – это видно не то что матушке, а самому Создателю.       Только явится на этот свет не Создатель, а именно что матушка, и если Дикон умудрится сегодня разочаровать её ещё сильнее…       Мысль была жуткая и скользкая. Дикон сглотнул и пустился в погоню – как всегда, бесшумную, дикую и жестокую. Волновать матушку лишними звуками они себе не позволяли.       Айри выругалась тихо, заставив Дикона покраснеть, прыгнула на кровать, пробежалась босыми ногами по клетчатому покрывалу, наступила на плюшевого уродливого зайца с огромным сердцем в лапах, спрыгнула. Дикон метнулся наперерез, дернул за руку, получил пинок под колено и согнулся на секунду, пережидая толчки боли.       – Откуда он у тебя? – Айри погоня не мешала: ни любопытствовать, ни жать на экране какие-то цифры и разочарованно поджимать губы. Она воспользовалась тем, что Дикон выведен из строя, и опять улеглась животом на кровать, подперев щёку ладонью и болтая босыми ногами. – Взял у кого-то поиграться?       – Ничего я не брал! – Дикон наконец выпрямился и сурово двинулся вперед.       – Ты что, – Айри вдруг перекатилась на бок, села, поджав под себя ноги, глянула огромными глазами, – ты его стащил у кого-то?       – Что?! – опешил до севшего голоса Дикон. – Ты… Ты что вообще говоришь?!       – Ну мало ли, – Айри нервно дернула головой, завешивая лицо растрепанными волосами: сама, наверное, поняла, какую дурь ляпнула, и теперь прятала румянец, который терпеть не могла. «Все девочки краснеют мило, а я – как помидор!». Дикон выдохнул раздраженно, но в конце концов сел рядом и заключил с чувством:       – Дура.       Айри засопела, швырнула телефон на ковер и подтянула к груди колени, пряча лицо. Тут же сделалось стыдно и муторно. Младшие девочки были нормальными девочками – вежливыми, стеснительными, их так и хотелось оберегать, водить за руку. Их эти вечные «помоги, Дикон», «можно я пойду с тобой за руку?», «почитай, пожалуйста». Эдит постоянно забывала, в какую сторону пишется «э», и ужасно огорчалась, Дейдре тайно рисовала принцесс в тетрадках и могла полчаса складывать пять и восемь, и с ними так приятно было быть старшим братом! Не то что с Айри.       Айри как будто никак не могла решить, кто она – девчонка или не девчонка. Обижается она или дерётся, добрая она или надоедливая вредина.       Ей, конечно, полагалось быть девчонкой. Доброй, усердной в труде, сочувствующей всем страждущим, в меру смиренной, вторым творением Создателя, его славным даром. Только Создатель бы, наверное, сам посмотрел на Айри и сказал: «Ой. Что это такое-то?»       Дикон улыбнулся этой мысли, а потом ощутил укол стыда и, закрыв глаза, быстро прочел покаянную молитву.       Создатель молчал или, вернее, являл себя не звуком, Айри молчала тоже, и Дикон легонько толкнул ее локтём.       – Айри. Ну прости, ладно?       – Не ладно, – мстительно прошипела она, и не подумав поднять глаза. – Скажи сначала, откуда у тебя телефон!       – Не кричи так, – взмолился Дикон, подбирая несчастное это устройство с пола. – Матушка услышит.       Телефон жёг руку, как недавно жёг карман. Выкинуть бы его в окно, только чужое портить нельзя. Брать тоже нельзя, но выкинет – согрешит дважды.       – Не услышит, – отмахнулась Айри, наконец выныривая из своей страдальческой позы. – Она с Дейдре математику делает. Это надолго. Ты знаешь пароль?       Он бы с облегчением сказал «нет», если бы это было правдой, но нужные цифры сверкали в памяти, как надпись на лбу автобуса, мчащего сквозь пургу. Яркие, оранжевые, попробуй не заметь. Восемнадцать, ноль восемь, пятьдесят два. Дикон стиснул телефон в повлажневшей ладони. По пути домой он столько раз представлял, как вводит этот код, что казалось, это уже позади. Еще впереди, конечно, но как будто уже случилось, и всё остальное случилось – замерло сердце, стало горячо в животе, а затем очень холодно, словно на подножке этого самого ненастоящего автобуса он споткнулся и полетел наземь, выставив руки. Не зря говорят, что мыслимый грех – уже грех, и что мысли куда грешнее дел. Дела видны глазу, мысли же не слышны ни одному уху, кроме уха Его, и часто грешник пребывает в иллюзии, что он вернейший из праведников.       – Дикон! – под ребро подло ткнулся острый палец.       – А?       – Пароль же, – настойчиво напомнила Айри, и Дикон не выдержал, придвинулся к ней ближе и прошептал срывающимся голосом:       – Айри, ты не понимаешь. Мне дал его… Р-рокэ Алва. Сказал, чтобы я почитал про… Про отца. И то… Про ту великую трагедию. В… ну, в интернете.       Глаза у Айри стали сначала совиные, потом – сощуренные, и она угрожающим и одновременно полным тревоги шёпотом поинтересовалась:       – Дикон, он что хочет – открыть тебе какую-то тайну или совратить тебя с истинного пути?       И для надежности впилась ногтями ему в коленку. Дикон поморщился, скинул её руку и так же шёпотом повторил очевидное, что тысячу раз слышал:       – Интернет – грязевая лужа. Там люди, не называя своих имён или называя чужие, соревнуются, кто кого перелает. Искать там ответы на действительно важные вопросы – это как искать чистую воду в этой самой луже. Вымажешься весь, а того, что искал, там и нет.       – То есть совратить, – почти торжествующе заключила Айри. – Значит, он знает, что ты там найдешь что-то, что заставит тебя поверить ему. В «Семи отпрысках тёмного властелина» так и было, там главный злой колдун призвал к себе юного принца, который верил, что король прав, а колдун-то короля ненавидел, тот ему запретил тёмную магию использовать… Ой, не важно, важно – там колдун позвал вот этого принца и ему как навалил вранья с горкой! Что король и королеву не любил, и она из-за него умерла, и что он тёмных магов всех утопил в речке, и что вообще настоящим отцом этого принца был не король, а как раз один тёмный маг, и…       – Айри, – взмолился Дикон.       – Как всегда! – выпалила Айри. – Ничего не понимаешь! Ну смотри, там колдун хотел, чтобы принц помог свергнуть короля, а для этого надо было, чтобы принц колдуну поверил. А тут, может, этот Рокэ Алва хочет, чтобы ты верил ему, и он – как тёмный колдун.       – Значит, не надо ничего читать, – поразмыслив, сделал вывод Дикон и, чувствуя, как огромный камень скатывается с плеч, уже собрался засунуть телефон обратно в рюкзак.       Айри не дала – схватила за руку.       – Да ты с ума сошел? Дикон, наоборот! Это значит, что ты точно должен прочитать всё, что он сказал прочитать! Чтобы быть во всеоружии!       – Айри, – руку он вырвал и отодвинулся. Когда глаза у сестры начинали полыхать таким энтузиазмом, это означало, что у неё опять не в порядке и ей в жизни мерещатся всякие неисполнимые фантазии. – Пойми, это же не книжка про этих твоих… Колдунов. Не буду я читать то, что читать грешно.       – Ой, праведник вылез! – закатила глаза Айри. – Слышала я, как ты утром на молитве напевал – и не псалмы никакие, а про моряков и кровищу! И видела я, как ты ночью моих «Отпрысков» читал под одеялом, и что-то совсем не видела, чтобы ты каялся!       Ужасно иногда хотелось выдать Айри затрещину, но Дикон старался помнить: он старше, он мужчина, а она – его младшая сестра и жертва испорченного мира и не ведает потому, что творит. Эта мысль возымела эффект с четвертого раза, и Дикон коротко пообещал:       – Я прочитаю «Помилуй» шестнадцать раз.       – Давай ты прочитаешь её тридцать два? Ещё и за то, что мы посмотрим, что там, в этом телефоне.       – Айри! Нельзя молиться вот так… авансом!       Айри не смутилась и была полна желания поспорить, но оба они вдруг замерли, напряженно прислушиваясь и так же напряженно вглядываясь в простенькую деревянную дверь. Матушка носила дома мягкие войлочные тапочки, потому узнать о её приближении только по звуку шагов было почти невозможно. Это был не слух, это было всё сразу: кожа, которая чувствует движение воздуха, сердце, которое может зайтись вдруг, кажется, ни с того ни с сего, невнятное ощущение подползающих из-за горизонта грозовых облаков. Айрис мечтала о замке или щеколде, но мечта эта стояла в ряду с другими несбыточными «а хорошо бы»: уметь летать, жить в тропиках и гладить каждое утро жирафов, путешествовать во времени. Замок был вырезан давно и надежно: на его месте зияла дыра, а чуть ниже приделана была новая ручка.       Когда матушка оказывалась совсем близко, в этой дыре проступали её руки, неизменно сложенные крестом на животе.       Избавиться от телефона, запихнув его под покрывало, Дикон успел в последний момент. Айри, не моргнув и глазом, уселась сверху, чинно сложив руки на коленях. Дикон почувствовал, как жаркая волна накрывает его с головой. Он, конечно, помнил, что матушка на него в обиде. И понимал, что разговор им предстоит – тот душный, холодный разговор, где Дикон будет уверять, что не жаловался эру Алве ни на что, ни слова не сказал, и не подумал бы, потому что это ясно, как день, как стекло оконное, как вода в прозрачном стакане: ему не на что жаловаться. Матушка наверняка позовет его для разговора на кухню – жесткий табурет, сквозняк из распахнутой форточки, белая перечница в форме слонёнка. В детстве Дикон любил водить указательным пальцем по гладкому хоботу и представлять, что это горка, и с этой горки едут все жители снежных земель – пингвины, моржи, белые медведи. Медведь постоянно опаздывал или ехал задом-наперед, пингвины покатывались со смеху, морж шевелил мокрыми усами. Матушка ругалась, била по рукам, и однажды перечница стала просто перечницей. Никаких медведей.       – Время вечерней молитвы, – матушка возникла на пороге, держась за дверную ручку, и взгляд её тут же наполнился недоброй прохладой. – Айрис. Что с твоими волосами?       Айри сердито дернула себя за спутанную прядку. Волосы у нее были чудесные – до поясницы, пшеничные, густые, и чудеснее всего – когда она прикладывала силы, чтобы вымыть их, высушить и расчесать тонким гребнем. Тогда она становилась почти как прекрасные девы из старинных книжек.       Сейчас Айри прекрасную деву не напоминала – заплетенные утром косы она уже разодрала и ходила абы как.       – Айрис.       Матушка, казалось, даже голос не повысила, но в комнате – две кровати, два стола, в порядке и беспорядке, персиковые шторы – стало словно еще холоднее. Матушка шагнула внутрь. Длинные юбки она носила и дома, тоже серые, цвета не прекратившегося, вечного, пыльного траура.       – Мне не по силам вспомнить, в который раз я вынуждена начинать этот разговор, Айрис, – тонкие матушкины пальцы коснулись подбородка Айрис, вынуждая приподнять голову, погладили по щеке, не коснувшись. – Как мне, скажи, будь добра, вложить в твою голову мысль, что беспорядок снаружи всегда, неминуемо приводит к господству беспорядка и внутри, в твоей душе?       Айри приходилось держать голову высоко, но глядела она мимо матушки – на черную круглую голову настольной лампы. Лампа щедро плескала свет на захламленный стол. Лежали друг на друге потрепанные учебники, топорщили исписанные листы тонкие тетрадки, там же комком валялся школьный тёмно-синий сарафан. Наизнанку. Лампа словно была на стороне матушки, словно говорила: «Посмотри, до чего ты себя довела, девочка».       – Создатель дал тебе голос, моё дитя, – уронила матушка, и Айри наконец отмерла и пролепетала неприятно нежным, кукольным голосом:       – Я исправлюсь, мама.       – Я думаю, дорогая, тебе стоит помолиться Святому Раймонду. Как покровитель строптивых, сбившихся с пути душ, он будет милосерден и не оставит тебя одну.       Айри порозовела щеками – это матушкина «я думаю» означало, конечно, «ты должна, и точка», – но кивнула и так и осталась сидеть с опущенной головой. Дикон ощутил, как матушкин взгляд скользнул на его лоб, в самую середину.       Он ждал чего угодно. «Дикон, изволь объясниться», «я не уверена, что передо мной мой прежний сын», «ты еще помнишь, какую фамилию ты носишь?».       – Идемте, дети, – сказала она. – Сегодня у нас непростой вечер, и да посетит нас Создатель.       Отвернулась и поплыла к двери, не оглядываясь. Стоило её юбкам скрыться, Айри сердито зашипела и пнула пяткой мягкий ковёр. Дикон хотел прижать к губам палец – тише, дуреха, ну, – но не смог. Комната поплыла, словно раздвоилась, слева – то, что есть, чуть скрипящая кровать, светлые стены, рюкзак у стола, справа – полупустая комната, внушительный темно-красный стол, лица святых, щербинки на старом ламинате, и тяжесть на плечах, на голове, на всём теле, и не вдохнуть. Вспомнились опыты с уроков биологии – растворенные в спирте пигменты, колба, несколько капель бензина. Встряхнуть – и оно смешается, запузырится, а после разделится, зеленая жижица наверху, желтоватая – внизу.       Дикон словно держал эту колбу в руках и видел сразу всё.       – Ты идешь? – Айри тронула за руку, и Дикон с усилием моргнул и поднялся, пошатываясь. В ушах почему-то гудело.       – Иду.       Молились они там же, где всегда – в бывшем кабинете отца. Когда-то давно там жили стулья с мягкими подушками. Отец говорил, сшила их ещё его бабушка. Стулья с подушками, книжки на открытых полках, непонятные и тяжелые, и медвежья шкура на полу. Дикон помнил, как лежал на этой шкуре, грыз печенье с мелкими орешками внутри и листал одну из внушительных книг, ничего не понимая, но наслаждаясь – тишиной, дозволенной сладостью, обществом отца, сидящего за столом. Матушка утверждала, такого никогда не было: ни печенья, ни Дикона с книжками, отец вообще, говорила она, не позволял детям входить в кабинет, когда он работал.       Теперь там не было ничего, кроме стола и шестнадцати портретов святых, грозно смотрящих со стены.       Матушка уже ждала, опустившись коленями на старый паркет, и младшие стояли тоже. Дейдре ковыряла пол, Эдит расчёсывала царапину на локте. Айри осенила себя положенным жестом и нехотя устроилась рядом, кидая на Дикона тревожные взгляды. Дикон, всё ещё глядя на мир как будто с двух сторон, хотел присоединиться, но услышал:       – Не преклоняй колен, сын. Сегодня мы будем молиться за твою душу.