acting like that

Растрëпанный Доминик, со смазавшейся помадой и пьяной улыбкой на губах, развалился на диване в гримëрной, прислушиваясь к раздающейся из колонок музыке, и мотая головой из стороны в сторону в такт, он изредка притрагивался к лежавшей рядом банке пива. Половина тонкой и от этого изящной сигареты, в свою очередь, уже успела истлеть, и мелодия повторялась шестой раз подряд, что, однако, абсолютно не портило еë. А за окном, тем временем, в который раз на город спускалась ночь, зажигая свои первые отдалëнные огни, похожие на тающих в сумраке светлячков, невероятно одиноких, но при этом одновременно безмерно счастливых. Лëгкий и бодрящий ветер, превративший знойный вечер в прохладный и полный жизни, безмятежно трепал верхушки растущих у самых стен здания деревьев, казавшихся в темноте лишь длинными и вытянутыми фиолетовыми тенями, и вместе с этим он приносил в заполненную музыкой комнату привычный шум оживших улиц, где сейчас качались висевшие на проводах фонари, и молчаливо горели тысячи вывесок, в то время как всë с каким-то конвульсивным оживлением плыло в бледном, болезненно дробящемся свете луны и перманентном гуле автомобильных моторов, пока остекленевшие облака поднимались всë выше и выше, быстрее проносясь над нескончаемыми, кривыми рядами домов. День как всегда умирал, так же, как и зажатая в пальцах сигарета, отдающая свой последний дым, и пусть эта процедура была вполне знакомой, каждый раз она почему-то по-своему завораживала, одновременно с этим всë же не заставляя Харрисона делать что-либо особенное. Но в данном эфемерном ощущении однозначно что-то было, однако Доминик до сих пор не понял, что именно, и придумал ли оксфордский словарь странное название подобному явлению, на самом деле, вроде бы, известному поголовно всем. Хотя, здесь и сейчас это было совершенно неважно. – Is that too scary for you? – хриплым голосом подпел записи свои любимые последние строчки первого куплета Янгблад, и абсолютно не удивился, заметив, что появившийся в дверном проëме Келли сделал то же самое и расплылся в довольной, но слабой и усталой улыбке, подводящей итоги напряжëнного и даже слишком долгого дня, который, с приходом ночи, наконец-то закончился. Или же только начинался, что бы понял Бэйкер, если бы смог заглянуть в будущее. Но этим, он, судя по всему, заниматься, конечно же, не собирался. Блондин, как всегда с обнажëнным торсом и одетый лишь в пëстрые штаны, как удовлетворëнный проделанной работой человек, возился в углу со своей гитарой, пока его же голос гремел в колонках, рассказывая о тех людях, которые теряют всë хорошее за одну только ночь и бегут от света фар, так же, как и он. И на секунду Доминик даже не смог поверить, что это действительно пел Колсон, в то время как тот, вслушиваясь в сменивший припев парт друга, думал о том же самом, не в силах соотнести растрëпанного парня с сигаретой со звучавшей песней. Однако даже несмотря на подобную дилемму, Келли всë же забрался к нему на диван и дëрнул за кольцо на крышке банки потеплевшего пива, заворожëнно наблюдая, как его руки обдало пеной и раздался сладостный щелчок, так необходимый сейчас. – Отличное завершение дня, Дом. – продолжая улыбаться, подвëл итоги Колсон, пока Доминик, про себя добавив «или прекрасное завершение жизни», истерично звонко рассмеялся, а Келли интуитивно начал разглядывать собеседника в растянутом свитере с чëрно-жëлтыми полосками, рядом с которым ему было так особенно спокойно и, главное, хорошо, и который выглядел потрясающе в этой подходившей ему тесной комнате, залитой пьянящим ночным воздухом, музыкой и аморфным, проникающим повсюду желанием жить, сильным, как никогда и ничто. – У тебя больше нет никаких планов на сегодня? – беззаботно поинтересовался Келли и откинулся на спинку дивана, пошарив в карманах в поисках сигарет, которые так и не смог найти. Однако в них уже не было никакой надобности: Доминик протянул ему одну из пачки, лежавшей на тумбе, и сократив расстояние между их лицами, наклонившись, поджёг еë с помощью своей, после этого наблюдая, как Колсон затянулся, и дым в воздухе начал медленно погибать, растворяясь вместе с умирающей мелодией. Губы Дома снова тронула улыбка, практически никогда не сходившая с его лица, и он уставился на Келли, словно на экспонат в музее или произведение искусства, которым, тот, наверное, и являлся. – Нет, конечно же. – скороговоркой и без единой паузы, на одном дыхании ответил Доминик, который действительно не имел каких-либо планов на оставшуюся ночь: вначале он просто хотел пойти домой и снова послушать «Sugar Man», что его очень успокаивало, но потом появилось мимолëтное желание шляться по улицам до самого рассвета и увидеть появление бледного далëкого солнца, которое доказало всю скучность предыдущей идеи. Однако ничего трезвого или, по крайней мере, конкретного и вменяемого парень так и не смог и не захотел придумывать. Ведь кому нужна была вся эта приземлëнность, определëнность и упорядоченность? Явно не ему. Колсон пожал плечами, безотрывно смотря куда-то в пустоту, но вскоре повернулся к Доминику, ощущая, как неожиданно появившееся и до этого практически незнакомое чувство лёгкости и свободы усилилось, заполняя собой буквально всë внутри, каждую клетку организма и даже самые неизведанные и тëмные закоулки души, что, впрочем, можно было легко объяснить: распахнутое настежь окно и проникающая повсюду ночь прекрасно делали своë дело, приводя ранее уснувшие внутренние рычаги в действие. Или, может быть, виной всему были вовсе не они? Дом бросил Колсону упаковку мармеладок, которую берëг именно для такого случая, и сбивчиво начал говорить о какой-то пространной и слишком фигуральной ерунде, обняв свои колени и уютно положив голову на плечо Келли. Последнее время так проходила почти что каждая ночь: парни вплоть до полуночи сидели вместе, без остановки разговаривая о чëм-либо, что служило какой-то жвачкой для мозгов, а потом, когда их выпроваживал охранник, расходились в разные и неизвестные друг другу стороны, зная, что увидятся на следующий день. И подобное времяпрепровождение, уже успевшее постепенно войти в привычку, было по-настоящему восхитительным: каждая секунда, проведëнная так, сразу же становилась достоянием прошлого, к которому хотелось возвращаться из раза в раз, и поселяла внутри что-то неизмеримо, неописуемо тëплое, напоминающее собственный мир, спрятанный в колбе. И это чувство, как ничто другое хотелось запомнить, навсегда пронести через всю свою жизнь каким-то лейтмотивом, безумным и одновременно невообразимо прекрасным. – И знаешь, Колсон, после всего этого он спросил меня: «ты в курсе, что твоя пена для бритья огнеопасна?» – продолжил свой сбивчивый и казавшийся абсурдным рассказ Дом, задыхаясь от смеха, который сообщился и Келли, на самом деле не особенно прислушивавшемуся и не понимавшему всю ситуацию: он, неизменно улыбаясь, лишь смотрел в глаза своему собеседнику, даже не зная, о чëм тот говорит. – И можешь догадаться, почему? – Потому что баллончик постоянно находится под физическим давлением. – зевнув, ответил Колсон, никогда не представлявший, что Доминик бреется и всегда думавший, что это диаметрально противоположные по смыслу антонимы. Хотя, картина, которая возникла в его голове, была довольно забавной, и Келли однозначно хотел бы посмотреть на неë. Однако еë омрачал единственный связанный с реальностью факт: речь шла о разговоре Харрисона с его бывшим, так что существование этого диалога априори не могло не расстраивать. – Вполне вероятно, но слишком скучно. – прекрасно зная, что правильный ответ было невозможно угадать, произнëс всë это время безуспешно пытавшийся сделать два хвостика Дом. – Он просто сказал, что ей бреется самый горячий парень в мире, а когда я спросил, всë ли у него в порядке с головой, тот слился, на прощание заявив, что я гипертрофированный безмозглый мудак, представляешь? – Колсон, который не мог предугадать такой поворот событий, вместе с Домиником облегчëнно рассмеялся, отметив про себя, что где-то внутри него поселилось чувство, смутно похожее на ревность. Или, чëрт возьми, это она и была? – Что ж, тогда передай этому пидору, что Ган Келли придëт к нему ночью и объяснит, что такое действительно быть мудаком. – Колсон потянулся к Дому, перехватив у него резинки, и поочередно обернул ими его хвостики, которые у Доминика сегодня почему-то вообще не получались, от слова «совсем». И чуть не высказавшись вслух о том, что так он выглядит просто восхитительно, блондин тепло обнял его, прижав к себе и в иной раз убедившись, что с ним точно было не всë в порядке. Особенно тогда, когда в голове всплыло глупое воспоминание, как пьяный Янгблад двусмысленно шутил после их совместного концерта, а сейчас это внезапно захотелось повторить. – Не хочешь сегодня сходить ко мне? – также непрошено вырвалось у Колсона, не понимавшего, что он говорит и зачем. Но Дом, к его удивлению, практически сразу же согласился, достав из ящика всë той же тумбочки первую попавшуюся бутылку виски и, пошатываясь, встав на ноги. Он еле сохранил равновесие, этим заставив Келли рассмеяться и снова задержать на нëм свой мутный взгляд искрящихся глаз, не способных оторваться от уже казавшегося ему родным парня, с которым его связала судьба. И всë той же нетрезвой походкой, Доминик быстро вышел из комнаты, заставив Колсона подняться с дивана, и одним резким движением накинув кожанку, броситься вслед за ним, лишь погасив свет, но не успев выключить музыку, до сих пор раздающуюся из колонок. – Эй, Дом, ты не подождëшь меня? – перекрикивая радостные аккорды песни и громкий стук собственного сердца, спросил Келли, но в ответ получил лишь неопределённую хитрую улыбку, а сам Доминик шумно сбежал вниз по ступенькам, что повторил и Колсон, догнавший его только на улице, где лихорадочно блестел неон круглосуточных и миллионы фонарей, проносился бесконечный поток машин, и безраздельно царствовали прохладный, свежий ночной воздух и жизнь, так отчëтливо чувствующаяся в этом сияющем мегаполисе. И Колсон, знавший, что в этом мире у него, несмотря ни на что, всегда оставалась своя особенная, определëнная роль, действительно был счастлив. Когда догнал Дома, притянув его к себе за края свитера, когда поймал на себе пристальный, влюблëнный взгляд и шуточно показал язык, когда крикнул какой-то бред, потонувший в шуме ночи и услышал ответ, сказанный привычным голосом с завораживающим акцентом. Колсон счастлив, как и Дом. И два сердца, уверенных в том, что могут любить, самозабвенно бьются, готовые погрузиться в прохладную ночь, которая дышит радостью и свободой, прозаично напоминая эмоциональные американские горки. И чем дольше это продолжается, тем больше обоим кажется, что они находятся где-то за рамками реальности. А может быть, так и есть? Внутри становится тепло, и Колсон чувствует, как он краснеет, словно девчонка, а щëки начинают гореть, пока хочется просто зажмурить глаза и навсегда остаться здесь, рядом с Домиником, который крепко сжимает его ладонь, пробегая большим пальцем по костяшкам. И всë, что происходит дальше, смешивается в приятном хаосе красок и ярких цветов: в голове на полную громкость звучит музыка, и Келли не помнит, как они, всë так же истерично заливаясь смехом, дворами идут к его дому. Не помнит, как оба оказываются с ног до головы облитыми распыляющей воду машиной, как под осуждающие взгляды заходят в пустой подъезд и поднимаются по тëмным ступенькам, спрятанным во мраке. Но зато то, что произошло дальше, Колсон и Дом запомнили на всю свою жизнь и уже не забывали никогда, даже когда наступило утро, уничтожившее бесплодные ночные иллюзии и мечты, лишние при свете дня, но такие прекрасные в чëрном сиянии пустоты, пронизанной самым настоящим волшебством всего живого. – Чувствуй себя как дома. – когда они наконец-то дошли туда, куда собирались, медленно протянул Колсон, закрывший за собой входную дверь и ожидавший, что Дом сразу же пойдëт на кухню или попытается найти гитару или его собаку, что делал всегда, приходя к кому-либо в гости. Однако сегодня привычным законам не следовал даже привычный Харрисон, остановившийся посреди коридора, и вопросительно и одновременно печально смотревший на Келли потемневшими глазами, сталкиваясь с которыми хотелось спросить: «Ты думаешь о том же, о чëм и я?». Но вопроса не последовало, и Дом лишь мягко остановил собиравшегося уйти Колсона, всë так же не отрывая от него взгляда. – Здесь гораздо лучше, чем дома. – внезапно произнëс он, и обычно небрежно звучавшие легкомысленные слова впервые показались Келли чертовски серьëзными. – Я же рядом с тобой? – будто сомневаясь в этом, спросил Дом, радостный и беспечный настрой которого резко сменился задумчивостью и вскоре практически полностью испарился, пока Колсон не сказал обезоруживающе честное «да», что снова вернуло былую гипсовую улыбку, слишком редко сходившую с лица. Доминик прикусил губу и сверху вниз посмотрел на своего вроде-бы-друга, взмахнув ресницами, и без всяких раздумий недвусмысленно приблизился к нему, теряя последние связи с реальностью, которые всегда оставались довольно хрупкими. Ведь в них не было и не должно было быть никакого смысла: только вкус, который Дом хотел в конце концов узнать. И с того момента мир потонул в красочной череде стоп-кадров, вполне логично объясняемых, но на деле необъяснимых: Колсон обрывисто скользит пальцами по чужой щеке и медленно тянется к тëплым, пухлым губам напротив, не встречая совершенно никакого сопротивления, и чувственно накрывая их своими. Разгорячëнные и обжигающие руки, от прикосновений которых будто бы остаются ожоги, переплетаются снова и снова, и Келли зарывается в волосы Дома, понимая, что даже если он и совершает ошибку, она несомненно стоит того. И из-за этого осознания вдалеке словно загорается долгожданный зелëный свет: Колсон знает, что может действовать, и действует, ощущая спазматическую, давящую и выжигающую всë внутри ноющую боль, одновременно с этим столь приятную и несравнимую ни с чем. И пусть когда Келли укрывает одеялом спящего Янгблада, до сих пор растрëпанного, пьяного и с ещë более смазавшейся помадой, в то время как тот зарывается носом в его плечо, он знает, что не раз увидит недавно полюбленный им живой взгляд в темноте, следующим утром Дом всë равно забудет Колсона, когда снова уйдëт. Но вспомнит вновь, когда вернëтся, стучась во всë ту же дверь в четыре часа утра.