***
— Осторожнее! — Рука с малярной кистью замахнулась и замерла за секунду до того, как желтая краска каплями бы разбрызгалась по стене и попала бы на молодого юношу впереди, одетого лишь в старые растянутые трико и художественный фартук. Повсюду на бетонном полу, предварительно застеленном клеёнками, стояли банки с краской, а кое-где были разбросаны маркеры, мягкие карандаши и ещё пара кистей разного размера. — Акрил потом фиг отмоешь… — А разве фартук нужно мыть? Он же для того и предназначен, чтоб пачкаться, — шатен, что держал до этого инструмент в воздухе, теперь окончательно опустил руку, пожимая плечами и с какой-то подстёгивающей улыбкой смотря на друга. — Я вот испачкаться не боюсь, и фартук мне не нужен! — Горделиво произнес Горшенев, упирая руки в бока и старательно игнорируя сползший к запястью рукав, что до этого был закатан до локтя. Андрей, глядя на сию картину оценивающим взглядом и по привычке подняв одну бровь, решил ничего не отвечать и просто вернулся к работе. На стене красовался пейзаж переливающегося ночного неба, лес и дерево с человечьей головой, оставалось лишь дорисовать звёзды. Русый считал, что будет лучше вывести их от руки, аккуратно, каждую по отдельности, подставляя под созвездия, карту который он разумеется не знал, и потому рисовал то, что помнил как выглядит. Только вот, его коллега, стоящий позади всё ещё с кисточкой в руках — так не считал. А потому, стоило Князеву лишь отвернуться, шатен замахнулся с такой силой, что светло-жёлтые брызги покрыли сразу половину стены, причем, стоит отметить, весьма аутентично и «в тему». А, ну и второго художника заодно, рассыпав по лопаткам и затылку своеобразные «родинки». — Миша! — На секунду остолбеневший Андрей, вдруг резко повернулся, и на лице его была такая непередаваемая словами эмоция, что казалось, будто у юноши сейчас пар из ушей повалит, пока виновник в это время подленько хихикал. — Ты это специально сделал?! — Он подошел ближе, намереваясь выхватить из худощавых рук кисточку, но получилось это не с первого раза. — Да ну что-о-о? — Таким невинным, искренне удивленным тоном, переспросил кареглазый, нарочито вытягивая последнее слово, как только закончил гнуться от смеха. — Зато гляди как! Пол работы сделано! — Ладно, последний факт действительно был неоспорим, но всё же внутри Андро явно был расстроен таким поведением друга. Да даже не из-за того, что тот помешал его работе, а больше, скорее, потому что хотел провести больше времени с ним. Ну, в смысле здесь, в подвале «Конторы»… Раскрашивая стены вместе. И что теперь прикажете раскрашивать? Только парень открыл было рот и хотел что-то сказать, как случайно поднятая рука с кистью как-то подозрительно задержалась между ними. А потом оба соизволили опустить глаза ниже, на Мишину водолазку, на животе которой красовалась широкая и плотная полоса жёлтой краски. — Й-я случайно… — Осторожно проговорил Князь, поднимая глаза и видя, как друг сначала оттягивает края, дабы оценить масштаб трагедии, а после движется куда-то в сторону. Для чего Горшок это делал — он из виду как-то упустил, слишком засмотревшись на кисть, что зря, так как в следующую секунду сбоку на плечо легла чужая рука. Причем легла так смачно, с нехарактерным мокрым шлепком, который никак не мог остаться вне поля внимания Андрея. Этот хитрый.! Только что догадался окунуть ладонь в краску, ни капли не задумываясь о том, что ярко-красный след останется помимо оголенного плеча ещё и на лямке фартука. Ещё и улыбается своей невыносимо красивой беззубой улыбкой, вот нахал! Художник вдруг резко срывается с места, роняя подсыхающую кисть на клеенку, обеими руками хватая товарища за предплечья и ведя его в шуточной борьбе к противоположной стене от той, которую они красили. На удивление, это оказалось легче, чем предполагалось: хоть бедокур и был выше порядком на полголовы, зато физической формой был подобен какой-нибудь захудалой ветке. Ну и не особо-то сильно тот сопротивлялся. На лице брови сдвинуты к переносице и глаза стараются быть строгими, но из-за этой солнечной не сходящей улыбки, быть серьёзным совсем не получается. А потому, припечатав Миху спиной к крашеному бетону и расставив руки уже теперь по бокам от него — он задирает голову вверх, сдувая упавшую на глаза чёлку. И смотрит. Забавно носик-кнопку морщит, от чего шатен не выдерживает и хлопает подушечкой пальца крашеной руки по кончику, оставляя там пятно. Это Андрея задорит ещё больше. Ну-ну, сейчас он ему ка-а-ак устроит.! Только вот от поцелуя внезапного оторвётся, и точно устроит… А отрываться, как на зло, всё не хотелось. Чужие руки потянулись к фартуку, обтирая испачканную ладонь и оставляя очень интересный след в районе груди, чтобы ненароком акрил не попал в русые волосы. Заботится. Как мило. И совершенно не по-Горшковски. Зарываясь длинными пальцами в светлые пряди, слегка оттягивая их и перебирая одной рукой, другой же, инициатор тянулся к узлу на спине, вытягивая лямки из несимметричного бантика, дабы освободить друга от ненужного предмета одежды. Ну, а что? Всё равно этот бесполезный кусок тряпки уже ничем не поможет, а тут Миша хоть на произведение искусства в виде Князевского торса полюбуется. Последний, в свою очередь, тоже времени не терял: как только ремешки на поясе ослабли, он запустил свои руки под чужую водолазку, намереваясь оставить и шатена в одних штанах да с голым верхом. Поцелуй все же пришлось разорвать, чтобы стянуть одежду через горло и откинуть куда-то в сторону вместе с фартуком. Теперь уж точно ничего не могло помешать им обоим вдоволь насладиться друг другом. Плевать на недокрашенную стену: главное случайно не опрокинуть банки с краской в порывах, пусть и нежной, но временами дикой страсти. Худощавое бледное тело с выпирающими ребрами уже тогда отдавало холодом, смотрясь очень хрупко по сравнению со смугловатой кожей, от которой так и веяло теплом. Горшок вечно шутил про то, что он благородный вампир-аристократ, «вон, даже клыки есть», однако благородство это мгновенно улетучивалось, стоило ему остаться наедине с Андреем. К нему тянуло. С самой первой встречи, как будто до этого кареглазый гулял где-то там средь тёмной сырой топи, а тут вдруг вышел в сухое примятое поле пшеницы, посреди которого кто-то развёл яркий костёр, о который можно погреться. А может, даже остаться возле него навсегда. Князев был этим костром. И этим полем. А глаза его были небом. Или морем. Фантазия Горшенева не имела каких-либо рамок, которых можно было бы придерживаться, а потому он просто предпочитал тонуть сразу во всём: включая жаркие ладони гладящие ледяной, изредка подрагивающий, живот и рисующие на нём какие-то незамысловатые узоры с помощью красного акрила, и игнорировать боль врезающихся в спину кусочков бетона.***
Его голос опьянял до одури, его мысли, никому не понятные, не раз выливались в стихах и песнях, в отчаянных ударах по струнам… Пусть Михаил и сидел на наркотиках, но он и сам таковым являлся для Андрея. И сейчас, без него, у последнего была просто неимоверно жестокая ломка. Оставшийся музыкант чувствовал, будто находился на постоянной грани от срыва и истерики, будто ему просто из вредности не дают того, кого он так всем сердцем жаждет. Спрятали «закладку» где-то там, в земле, в двух метрах от поверхности, и памятник поставили. Дразнят. Издеваются… Блуждая среди старых скамеек по скрипучему, испачканному в старом-старом акриле, полу, с совершенной пустотой в голове, Князев неосознанно бормотал под нос какой то мотив. Это не было похоже ни на одну из тех песен, что они писали для группы: слишком свободный и лёгкий стиль складывался, никакого панк-рока. В словах, что скорее всего никто никогда не услышит, скользила навязчивая мысль, что это ещё не всё. Ну не может так всё легко взять и закончится. И вправду: стоило краю глаза зацепиться за гору кусков фанеры, что лежали в углу уже давненько, как с его ракурса оттуда что-то отразилось. Какой-то тонкий блеск, привлекший к себе внимание и заставивший русого подойти ближе, чтоб разгрести завал. Струна. Судя по виду, первая, акустическая, она торчала из-под самого края, так и заманивая вытащить да посмотреть поближе. Ухватив её по-удобнее за край, чтоб не порезаться, Андро потянул на себя, и, к своему удивлению, вытащил из-под мусора не только саму струну, но и старую, уже порядком запылившуюся, целую гитару в придачу. Мишину… Сколько она там пролежала? И ведь все искали, никто не мог найти. А она вон где была всё это время: валялась в горе картона и фанеры. Как она вообще только туда попала?! Возможно, Горшенев оставил её у стены после репетиции, кто-то, кто пришёл навести здесь «порядок» случайно уронил, а те кто были уже после — наверное, подумали, что в этот угол складывают мусор. Вот и закидали всяким хламом. «Ладно хоть не догадались свистнуть…» — Подумал про себя с облегчением Князев, проводя рукой по дереву и смахивая клоки пыли. Наверное, это единственное, что осталось в память о нём после похорон, не сожженное и не отданное. Ласково поглаживая пальцем по ладам грифа, мужчина вспоминал о былых днях, когда они только-только познакомились с сыном военного, когда он думал, что однокурсник какая-нибудь эдакая важная шишка в учебном заведении, и как, по итогу, всё оказалось совсем не так. В памяти так же вдруг ни с того, ни с сего всплыли обрывки вечеров после училища, когда Горшок чуть ли не под руку тащил бедного, уставшего и голодного художника к себе домой, лишь бы поскорее его выучить играть аккорды. А Андрей шёл. Куда ему было деваться? Правда, обычно минут через пятнадцать таких уроков — громче звучала не гитара, а пустой недовольный желудок, поэтому приходилось отвлекаться больше на биологические потребности, нежели на то, ради чего они, собственно, собирались…***
— Ладно мальчики, я пошла. Чай на столе, печенье в хлебнице — найдёте, надеюсь. После двенадцати постарайтесь сильно не шуметь, — Татьяна Ивановна стояла в коридоре, надевая на ноги сапоги, и то и дело поправляя сбивавшийся капюшон шубы. Двое подростков стояли в коридоре, чтобы проводить её, и помочь подержать сумку, пока та заканчивала собираться. Андрей мялся с ноги на ногу, чувствуя себя немного неуютно, поскольку это был первый раз, когда он останется ночевать у друга. Без родителей. Только он и… — Миш, закроешь дверь? — Да закрою-закрою, — шатен сделал шаг вперёд, целуя мать на прощание и передавая ей сумку. Они ещё о чем-то пошептались, чего Князев, разумеется, услышать не мог, но на что Горшенев как-то устало поморщился и закатил глаза, выдохнув обречённое «Ладно, мам, я понял, всё уже». Спустя ещё пару минут про́водов, замок в квартире щёлкнул изнутри, и оставшийся хозяин развернулся обратно к гостю. Стоит упомянуть, что тогда они ещё не были так близки: да, были общие интересы, какие-то мечты даже совпадали друг у друга, но… Этого вполне было достаточно, чтобы совсем скоро Андро понял, что с этим человеком ему хочется не просто общаться. Ему хочется посвятить всю свою жизнь для него, как бы банально это не звучало из уст тогдашнего семнадцатилетнего юноши. И из-за странного чувства, растущего в груди на протяжении всех этих месяцев учебы, и которое он всё это время старался подавить предлогами «Это неправильно», «Мы просто друзья», голубоглазый готов был поспорить, что со стороны выглядит максимально глупо. Однако, всё равно упорно продолжал записывать в тетрадь стихи, в глубине души надеясь, что не зря… — Теперь можно и громкость прибавить! — Потягиваясь и заводя руки за голову, зевнул будущий герой панк-рока, выводя художника из транса. Тот аж робко вздрогнул с неожиданности, поднял глаза и пару раз моргнул, уставившись на друга, будто тот только что из воздуха появился. — Ты чего? Словно призрака увидал. Расслабься уже! — Горшок руки опустил, подошёл к нему ближе, шаркая тапочками по полу, и, видно, хотел по плечу похлопать, но всё же не стал этого делать. Просто сунул обе ладони в карманы бридж и наклонился, как кот, заглядывая в лицо русого, видимо, в поисках причины беспокойства. Правда, единственное, что он в нём заметил — это то, как зрачки резко расширились, стоило приблизиться к чужому лицу. Шатен с интересом приподнял брови, но про себя отметил, что это, вероятно, просто от того, что он загородил собой лампочку, и света в голубые глаза попадало меньше. Обыкновенное физиологическое явление в действии, что тут ещё скажешь. — Ну, чего замер то снова? Чай пить пойдём? — Пойд… — Первые звуки вышли какими-то сиплыми, из-за чего Князь потом прочистил горло и повторил уже более твердо и уверенно. — Пойдём. — Ладно, иди ставь чайник тогда, а я пока в комнату, гитару настрою. — Дал задание парень, а сам ретировался обратно к себе. Через секунду до слуха донеслись мелодичные переливы струн, то резко прерывающиеся хлопком, то постепенно утихающие сами. Скорее всего, Миша тогда даже не осознавал, каким талантом он был… Глубоко вздохнув и постояв некоторое время в коридоре, слушая знакомые мотивы, Князев всё-таки отправился на кухню, ставя большой железный чайник на плиту и терпеливо ожидая, пока тот засвистит. Долго ждать, впрочем, не пришлось: стоило только выключить конфорку, как на пороге тут же возник Горшенев вместе с гитарой, по видимому, намеревавшийся совместить полезное с приятным. Положив ту на диванчик у стола, шатен силком усадил друга на свободный край, а сам достал кружки и по-хозяйски принялся ухаживать за гостем. «Обычный жест вежливости» можно было бы сказать, тем более, что юноша был воспитан в семье военного, однако, в мыслях голубоглазого всё приобретало гораздо значимые вещи. Смотря на острые плечи, одно из которых даже слегка выглядывало из-под сползшего горла футболки, на руки, которые увренно и четко перемещаются по воздуху, пока наливали кипяток из чайника в кружку, Андрею казалось, что он испытывает дежавю. Что так когда-то уже было… Или наоборот, будет? Но стоило его причине, баламутившей душу, дёрнуть плечом, поправляя рукава и тот сползший ворот, как светловолосый отвернулся: сделал вид, что очень увлечён рассмотром инструмента. — Тебе с молоком? — Спросил тот через плечо, после чего тихо зашипел: обжёгся, а затем открыл шумный холодильник и вынул оттуда большую железную кружку молока. Принюхался, проверяя, не скисло ли, а потом уже до слуха долетело робкое «Нет, спасибо, я без него пью» и парень добавил немного в свою кружку, убрав остальное обратно на полки и захлопнув дверцу. Отодвинув чай, чтоб ненароком не опрокинуть кипяток на себя, шатен уже полез к подвесным шкафчикам, как сзади послышался немного удивленный вопрос. Даже не то, чтобы вопрос, скорее, непонимание. — Так хлебница же вроде на столе… — А я не за печеньем, — судя по хитрым ноткам в голосе, обладатель видимо ухмыльнулся, довольный тем, что ему сейчас удастся удивить своего гостя, который, в свою очередь бегал глазами по комнате, не зная к чему прицепить свой взгляд. А потому он продолжил копошиться среди всяких неизвестных шуршащих пакетов, пока не нашел наконец то, что искал. Пришлось даже на носочки встать, чтоб дотянуться: Михаил и не думал, что так далеко запульнул бархатный мешочек на завязках в прошлый раз… Однако, ухватившись ловкими пальцами за верёвочки, всё же достал его и победно подняв голову — повернулся к Князю. Последний всё ещё смотрел на него как-то странно, и, если так можно было сказать, даже с ноткой недоверия, переглядываясь меж мешком и другом; на секунду будто бы показалось, что на смуглой коже мелькнуло смущение. Но, скорее всего, просто показалось. — Конфеты с коньяком! — Пояснил панк. — Отец ненавидит шоколад, приходится прятать так, чтоб думал, что это мамино. — Обрисовав ситуацию на немой вопрос и сунув мешочек меж локтем и телом, хозяин квартиры вернулся к тому, что недавно отставил в сторону. — Слушай, а мне тут Шура рассказал, что видел, как ты на уроках истории искусств стихи пишешь, — начал разговор Горшок, ставя на стол две кружки с чаем, от которого до сих пор исходил пар, не смотря на заранее закинутые чайные ложки с целью немного остудить; а после и мешок развязывая, закатывая его края и так оставляя посреди стола. Андрей поправился, выпрямился, пододвигая к себе чай без молока и грея ладони о стенки керамики, пока его друг стащил гитару на пол, прислонив ту к стенке, и сам сел рядом, уже на ходу делая первый глоток напитка. Молоко оставило небольшой след над верхней губой юноши, но тот тут же легко слизал его, ввиду отсутствия нескольких передних зубов. Разумеется, сие действие от голубых глаз не укрылось, и Андро на секунду даже забыл, о чём его спрашивали. Стоп, а разве его спрашивали? Да вроде бы нет… Но Миша так смотрит на него, изучающе, будто сейчас вместо конфет съест. Нужно срочно что-то ответить! — А, ну, да… Иногда вдохновение в голову ударяет, вот, стараюсь всё записать, чтоб не забыть. Вдруг пригодится где-нибудь… — Он даже договорить до конца не успевает, как видит, что у Горшенева в зрачках пляшут какие-то свои демонята. А уж если те, если начинают, то ни их, ни самого парня — не остановить. — Ещё как пригодится! И прям сегодня. У тебя же эта тетрадка с собой? — Русый немного медлит, потому что впервые, можно сказать, видит однокурсника таким открытым и заинтересованным именно в Князевской внеурочной деятельности. Нет, конечно, они и в училище разговаривают о жизни друг друга: что было, кто был и всё такое. Да и гулять в компании часто выходили. Но тут что-то другое… Хотя бы даже если судить по окружающей обстановке. Они одни. Даже родителей дома нет. Зачем Миша пригласил его к себе? Ну, ладно, поучить играть на гитаре, хорошо, заодно и некому будет мешать спать своим брынчанием. Но зачем с ночёвкой? Где-то в душе вдруг вспыхнула искорка волнения, освещая собой стоящие рядом чувства к кареглазому бестию, которые Князев вроде бы и принял, но на взаимность как-то не надеялся. Да что там на взаимность, страшно было порой даже такое общение, что есть сейчас, потерять. — Н-ну да, с собой… — С запинкой наконец выдавил он из себя. — В сумке, там в крайнем кармане, толстая такая, на ней ещё венделя ручкой нарисованы. — Дав наводку, где искать записи, художник аккуратно сделал первый глоток, ненарочно чуть обжигая губы и кончик языка, от чего тихо втянул воздух сквозь зубы и «цыкнул». Миха же, судя по своему виду, уже собрался встать, чтоб принести рукопись, но сперва ловко ухватил из мешочка сладость и закинул в рот, после двигая тот ближе к товарищу, мол «Чего просто так то хлебаешь? Я что, для красоты их достал что ли?». А там уж снова скрылся в коридоре, оставляя русого наедине с чаем и конфетами. «Конфетами с коньяком!», — как уточнил Горшок. Ему в детстве как-то раз давали такие, уж получилось выпросить одну штучку, и больше сам не возникал. Не понравилась: больно кислая была, и жгуче отдавала в носу. Андрей потом вообще на все конфеты в коробках косо смотрел — не доверял, думал, что опять какую-нибудь гадость подсунут, от которой попробуй потом отплеваться. А тут, почему-то даже захотелось снова попробовать. Взяв одну темную фигурку шоколада в виде розочки, юноша повертел её перед глазами, внимательно рассматривая, будто он сможет найти что-то ещё, кроме подтаявших неровностей по краям. Погипнотизировав её ещё пару секунд, он таки откусил ровно половину. И тут же пожалел, что не съел сразу полностью, так как из серединки потекла очень жидкая карамель, видимо, реально разбавленная алкоголем, заляпав собой стол, край футболки и подбородок парня, который поздно подставил под конфету свободную ладонь. Мало ему обычного чувства неловкости было, как тут вдруг глаза наткнулись на Горшенева, стоявшего у порога с нужно тетрадкой и явно всеми силами сдерживавшего смешок. Бедолага аж чуть не подавился, закашлявшись, от такого поворота судьбы. Видно, она его сегодня действительно полнейшим дураком решила выставить. Ну, что ещё там было по расписанию? — Интересный ты, Дрюха, — прокомментировал кареглазый, проходя обратно к своему месту и подхватывая по пути гитару, пока друг его, положив вторую часть конфеты в рот, — старался оттереть разводы, оставшиеся на одежде от начинки. Он как-то не обратил сразу внимания на вкус сладости: слишком занят был осознанием тем, какое впечатление о нем сложилось у панка после этого всего, — но сейчас тот раскрылся, слабо согревая стенки слизистой, гранича на ощущениях терпкости шоколада и остроты от градуса. На удивление, это даже было приятно… — Кхм… Ты про что? — Решил ненавязчиво уточнить Князев, отпив чай из кружки, чтоб перебить остатки терпкости. В ответ, правда, получил только неясное пожатие плечами и расплывчатое «Да так, про всё», после чего оба вернулись к теме музыки. Светловолосый, пододвинув тетрадь к себе, выборочно пролистал пару страниц и остановился почти в самом конце, демонстрируя разворот с лирикой другу. — Вот, из нового. Ну, более-менее которое. — Он ткнул в пальцем на стих, что занимал всю страницу, а наверху был подписан как «Художник и разрисованный город.» — Мгм, — тут Миша покрепче ухватился на гриф гитары, бегая глазами по строчкам и про себя подбирая правильные тональности. — Слушай… А может вслух прочитаешь? А я подберу аккорды. Вдруг я не там, где по твоему замыслу, ударения расставлю, — наконец предложил он, отрываясь от прочтения и видя, как голубые глазки всё это время следили в ожидании реакции. Причем с такой жадностью, видно, что до этого Андро вряд ли кому-то так просто давал свои записи, а теперь был в предвкушении. Ещё и самого прочесть попросили! Чего уж там говорить — душа поэта поистине разгулялась. Допив чай и прибрав за собой кухню, юноши вскоре переместились в комнату. За этот вечер они много чего перебрали из рукописей, некоторые в тетрадке Горшок лично пометил галочкой, подразумевая, что эту песню они просто обязаны включить в свой первый альбом. А Андрей и не против был, даже наоборот: приятно, что друг разделил его интересы. Правда, оставался какой-то непонятный осадок, в виде страха или чего-то такого, когда парень сначала быстро пролистывал маленькие четверостишья без названий, а потом начал глазами выдёргивать какие-то полноценные мысли из них. И страх этот был отнюдь не за «право авторства» и всего в этом духе, а за то, что музыкант мог увидеть там кое-что личное, спрятанное меж строк. Но для этого всё же нужно было вчитаться, прочувствовать… Этот факт успокаивал, потому что почти всё, что сегодня звучало из уст было похоже на: «У меня, что ни жилище — то барак, У меня, что ни приятель — то дурак», — а из гитары так и вовсе весёлые, громкие, иногда грубые переливы… По ощущениям, прошло не больше часа, после того, как они остались в квартире одни, полностью предоставленные сами себе и друг другу, однако, назойливый стук по батарее от соседей всё же заставил взглянуть на часы. Маленькая толстая стрелка почти доходила до полуночи: решено было закончить музыкальную практику с гитарой и вместо этого просто вернуться к обычным разговорам. И вот, ближе к ночи, лёжа на разложенном диване, голова к голове, в жёлтом освещении старых лампочек, уже успокоившиеся подростки глядели в потолок и по очереди называли города. — Тебе на «А». — Хорошо-хорошо… Ааргуб… — А это ещё что за перец? Не слышал ни разу, — Горшок задумчиво нахмурился, не поднимая головы. — Я просто географию не прогуливаю, в отличие от некоторых, — хмыкнул Андрей, пихнув товарища в бок. — Давай, на «Б». — Ну, Белиз, допустим. — После недолгого размышления, студент решил тоже «повыпендриваться» тем, что читал в книгах. — Ммм… Занзибар? — Было. — Шатен даже как-то победно усмехнулся, предвкушая, что загнал друга в интеллектуальный тупик. — Зеленогорск! — Тоже было, я называл. — Коварная улыбка ползла по лицу Михаила с каждой новой неудачной попыткой Князя извернуть ситуацию к своей победе. А тот всё не унимался, уже даже свои названия стал придумывать, чем задорил ещё больше, пробивая на смех. Вот так, шутка за шуткой, и игра отошла на второй план, уступив место обычной дружеской беседе по интересу. Наплевать было, кто выиграл, кто проиграл — они сейчас просто довольствовались общением без всяких лишних ушей, и ничего не было стыдно. Ну, почти ничего… — Вот за тобой, наверное, бабы будут толпами бегать, — от чего-то произнёс Горшок, когда тема снова повернула в сторону музыки. — Такие крутые стихи пишешь. А если ещё и в романтику пойдёшь, как многим нравится — вообще отбоя не дадут! — Размечтался вслух парень, но, заметив какой-то тоскливый, поутихший вид гостя, поднялся со спины, сел на колени и склонился напротив его лица. — Дрюх, ты чего? — А? Да не, просто задумался. — Когда над головой вдруг возникла чужая, вся такая лохматая и пристально глядящая, художник резко переметнул взгляд со стены на неё, подмечая про себя, что с этого ракурса плечи Мишины кажутся ещё тоньше. — О девушках? — Временный хозяин квартиры не смог упустить шанса подловить друга, а потому фраза вырвалась как-то сама собой. Даже не обдумалась. Но зато заставила Андрея немного пошевелиться, улыбнуться и по-дружески пихнуть его кулаком в бок, до куда тот доставал в лежачем положении. — Да какие тут девушки, — так же легко и не подумав, отозвался потом сам голубоглазый, сделав вид, что поправил волосы у виска, на самом же деле почесав прокол у серёжки. — И вообще, с чего ты решил вдруг, что во мне романтики нет? Может я прямо сейчас о чем-нибудь таком и думал. — А ты думал? — Ситуация для Князева вдруг внезапно накалилась, когда Горшенев задал сей вопрос, вдобавок харизматично изогнув одну бровь в ожидании ответа. И, казалось бы, чего вдруг? До этого, значит, его ничего не смущало, а тут, после какой-то глупой шутки снова взыграли чувства? Бред какой-то. И вопрос этот… Действительно, будто в бредовом сне. Приподнявшись с дивана и приняв сидячее положение, как и его друг, русый забегал глазами по комнате, натыкаясь на свою тетрадку, лежащую на тумбочке рядом. Было бы хорошо отмазаться тем, что он уже писал, мол «А разве это не романтика?», но шатен, скорее всего, имел ввиду романтику не такого рода. Повисла тишина, которую разорвать решился тот же, кто задал шаткий вопрос. — Ладно, забей. Давай лучше спать ложиться, нам завтра с утра к Балу ещё зайти надо будет, помнишь? Гость лишь поджал губы и понимающе покивал головой, поднимаясь с дивана вместе с панком, чтоб постелить простынь, пока тот достаёт одеяла и подушки из шкафа. Буквально пара минут в тишине — и вот спальное место готово, свет выключен, оба стягивают с себя верхнюю одежду, оставаясь лишь в нижнем белье и устраиваясь на двух концах дивана: Миша у стенки, а Андрей с краю. Даже в полутьме последний мог видеть, как у начинающего музыканта со спины проглядывает рельеф рёбер и как тазовая косточка чётко выпирает, когда тот ложится на бок. Вроде бы, они укладывались спиной друг к другу, и если Горшок сразу устроился и засопел, то Князю всё время что-то мешало: то ногу не так согнет, то подушка провалиться… Словом, не спалось. В голове вертелся весь сегодняшний вечер, пошедший как-то под откос из-за одного глупого вопроса. Нужно было ответить, перевести всё в шутку! И, как назло, сейчас разум предлагал так много вариантов, не дающих покоя. Перевернувшись на другой бок, юноша заметил, что его товарищ во сне сделал то же самое. Закрытые веки иногда подрагивали, руки, которые сами себя обняли за плечи, двигались в такт дыханию, выбившиеся на лицо волосы забавно колыхались туда-сюда от создаваемых порывов ветра — и всё это так завораживало. Было так спокойно вот так вот наблюдать впервые за спящим другом. Или уже не другом? Раз чувства терзали уже давно, можно ли было вообще себя самого считать другом для кого-то? Что это вообще за бессвязные мысли? А, без разницы! Он вдруг подвинулся ближе, сгибая руку в локте и кладя на подушку под голову, тихонько вздыхая: — Не знаю, что это… Обычное влеченье? — Губы сами изгибались в наизусть выученных словах, шепча так тихо, грустно. Вряд ли Миша проснётся, а уж тем более вспомнит на утро об этом, поэтому, зарывшись носом в одеяло и самому прикрыв глаза, поэт продолжил стих, с каждой строчкой будто бы успокаивая и убаюкивая самого себя. — Не знаю, станут ли твоими эти строки… Но я сейчас их сочиняю для тебя. Я не пытался сделать смысл в них глубокий… — Ты просто высказал, что в сердце у тебя.? Андрей замирает, резко распахивает веки и даже на секунду перестаёт дышать, видит, как Горшенев перед ним на секунду приоткрывает один глаз, ерзает головой по подушке и как-то странно улыбается. Что в этот момент творилось в его разуме — трудно сказать. Но, возможно что-то не такое уж и плохое…***
Миша всегда был непредсказуем, а потому Князев даже не думал ему о чем-то рассказывать вот так. Напрямую. Но, по его виду можно было бы предположить, что парень задумывал всё с самого начала. Ещё когда Балунов рассказал ему о том, как в училище на переменах Княже сначала по-долгу засматривается на них со стороны, грызя колпачок ручки или карандаш, а потом вдруг резко что-то начинает записывать. Это потом уже выяснилось про стихи, когда Шура сам подошел ручку запасную попросить, и у них завязался небольшой разговор. Михаила в тот день на учебе не было, а потому, так же слово за слово, они познакомились с блондином уже по-лучше, и после уроков даже домой шли вместе… — Андрей! Ты здесь? — К слову, так и осталось по сей день. Почти. Только третий теперь вряд ли ещё раз когда-нибудь к ним присоединится… — Я здесь, Шур! — Подал музыкант голос в ответ, поднимая голову и видя в проходе озирающегося по сторонам Балу. Блондин, повернув голову на голос, поднял руку, тем самым здороваясь, и, стараясь обходить битое стекло в коридорчике, спустился к старому приятелю по небольшой лесенке. Он, видимо, уже собирался спросить, что делает вокалист так долго в старом подвале, но, увидев в руках того старую гитару — даже остановился. Александр был не дурак, и прекрасно понимал, чей инструмент сейчас держал Княже. — Ни царапинки… — Тихо и как-то грустно констатировал он, пролезая пальцами под струны и легко оттягивая их. — Только расстроилась немножко… — Так она всё это время здесь была? — Глупо было спрашивать очевидное, но, всё же, мужчина для себя таким образом отметил то, что происходящее — не сон. Ну да… Хозяина гитары больше нет. Да и группы той, что была раньше — тоже нет. Закончилось их время, пролетело, как беззаботное лето в деревне. Оба, как сейчас помнят, приезжали как-то в поле всей компанией, дурачились, купались в речке… И солнышко пекло, переливаясь в русых, непривычно всклокоченных, волосах; отражаясь от белой-белой шевелюры басиста, на голову которого минут через двадцать упал венок из одуванчиков, сплетённый Машей. А сейчас и хлопот навалилось, и солнце Питерское вот уже как три месяца не было видно: всё ливни да тучи. Даже сегодня вот на улице было не лучше — везде лужи, унылые серые люди… С одной стороны, вроде бы и привыкнуть уже пора, а с другой… Как будто раньше этого было меньше. Действительно меньше. Потому что Миша был рядом, и постоянно чудил, вызывая улыбку не только у своих друзей, но и у случайных прохожих. Такой вот был он человек. А теперь некому стало это делать, и серые улицы стали и без того унылыми. — Я оставлю её у себя? — Зачем-то спросил Андрей, снова поднимая голову сначала на Шуру, а потом проходясь по всему помещению, встречаясь взглядом с выцветшими глазами нарисованного дерева. Когда-то нарисованного ими вместе… Пальцы в забытие несильно сжали гриф, и струны тихо задрожали, извлекая даже для расстроенного инструмента, приятную тонкую мелодию, словно одобрение. Впрочем, это и было расценено как таковое с обеих сторон. Балунов не стал ничего говорить, лишь немногозначительно вильнул плечом и дал вокалисту столько времени, сколько ему было нужно, прежде чем навсегда покинуть это место. Да и себе, заодно. Всё-таки не верилось до сих пор… Тем не менее, жизнь продолжалась своим чередом. У каждого были проекты, и нужно было менять обстановку: играть в старом подвале с плохой акустикой, конечно, в какой-то мере было аутентично, однако развитию почти не способствовало. Они репетировали здесь только из-за Горшка, который, казалось бы, готов был в стены в эти остатками зубов вцепиться и не отпускать до последнего. Вот. До последнего. Шуре даже на мгновение показалось, будто в голубых глазах его друга он увидел тот же умоляющий взгляд, но художник лишь сжал губы в тонкую линию, вздохнул и поднялся с места, показывая видом то, что он готов идти.***
Десять лет прошло с тех пор, как Князев начал колесить по стране в одиночестве, как вокалист уже собственной группы, в которой так же остались Балу и Поручик. Маша Нефёдова добровольно решила оставить их вскоре после трагедии, да и никто не удерживал её, а потому, отыграв свой последний концерт — они устроили для девушки небольшой, но все же праздник. Блондин, бывает, порой подмечает до сих пор в толпе знакомые глаза и, после того как большинство фанатов разойдутся, — выходит к ней, берёт за руку и заводит за собой в гримёрку. Хоть Мария уже давно не играла с ними, а место скрипача занял Каспер, но парни всё-равно поддерживали с ней дружеские отношения, как в старые добрые. Чего не скажешь о Леонтьеве, который не продержался и полугода, узнав, что отныне пост лидера займёт Андрей. Ренегат, видимо, надеялся, что тот «поделится» со всеми бывшей славой Короля и Шута, но, когда он заявил, что творчество, созданное вместе, останется с Михаилом, а они начнут создавать свой репертуар — Александр не в шутку со всеми так переругался. Ну и, естественно, такого скотского отношения никто в тусовке терпеть не стал, вот и выгнали крысу взашей. Обстановка на следующий же день изменилась: стало как-то спокойнее, да и Княже, казалось бы, впервые пришел тогда на репетицию сладко выспавшийся… — Не проспишь? — К слову, о снах! Миша, временами, навещал его. Правда, когда это произошло в первый раз, на утро Андро словил нехилую такую истерику, и долго не мог понять, где он вообще находится, однако, спустя пару резких подъемов среди ночи — мужчина привык. И как-то начал осознавать то, что находится именно во сне, что он, фактически, может управлять там чем угодно. Чем угодно, кроме самого Горшенева. Тот как будто жил обособленно от остального воображения своего старого друга, и действовал всегда так, как действовал бы и в реальной жизни, не взирая на хотелки хозяина сна. И вот даже сейчас оба сидели на каменной стене, в окружении каких-то старых развалин, в руках последнего была коробка апельсинового сока, а у Горшка полулитровая пивная кружка с почти допитым светлым пивом. Сидели, болтали о всяком. В основном, конечно, говорил мертвец, чесал нос то и дело и временами делал глубокие вдохи, а Андрей просто старался чувствовать себя менее одиноко. — Да нет, какой там… Я же рассказывал тебе, как один раз пришел на репетицию, а никого не было? — Мотнув ногой, русый отшутился, потупив взгляд куда-то вниз, в пустоту, а после переводя его на друга. — Рассказывал, — пожал плечом кареглазый и сделал глоток пива. — Ты бы хоть календарь переворачивал иногда, живёшь в прошлом столетии до сих пор, — сказано это было с неким укором и в то же время с подколкой, видно, чтоб вывести Князя на какую-нибудь очень экспрессивную эмоцию. Ох, Миха это прям очень любил, и искренне удивлялся при жизни, почему художник не хотел идти в театр, по стопам актёра с такими то данными. — Ну, что поделаешь, перепутал тогда воскресенье с понедельником… С кем не бывает? — Он хмыкнул, а после продолжил. — Тем более, сегодня последний день перед отправкой в тур и репетиции не нуж-, — мужчина вдруг споткнулся на полуслове, пока объяснял для панка свой план. А тот лишь как-то загадочно улыбнулся, приподнимая брови и глядя на искренний испуг в голубых глазах. Нет, ну правда, и чего он тогда только забыл в этой реставрационке? — Сегодня же последний день! — Ну-ну, — покивал умерший музыкант, явно подливая в пожар керосину своим шуточками. — «С кем не бывает», — передразнил он и в голос засмеялся, да так заразительно, что и светловолосый не сдержался от вырывающейся улыбки. Дураком был, дураком и остался, ей богу. — Да чего ты ржёшь то, — сам же, едва прыская смехом сквозь губы, произнес сновидец. — Я опоздаю на поезд, а мне ещё вещи перепроверить нужно! — Он даже поднялся на ноги, осторожно, стараясь не соскользнуть с постройки в бездну, и посмотрел на сидящего Миху сверху вниз. — Не ссы, я для тебя хоть время остановлю, — гордо задрав голову к небу вместе с кружкой, так называемый призрак в мгновение ока ту опустошил, встал, потянулся, и, не дав Князю даже слова сказать — столкнул того со стены вниз. Ну, а что? Зато очень эффективный способ проснуться. Просто, быстро, и без предупреждений, иначе бы они тут ещё долго языками чесали… Неприятная мгновенная судорога и вот голубоглазый оказывается в реальном мире, в своей кровати. На будильнике ровно полдень, вроде бы можно даже не торопиться, но в памяти всплывает последняя смутная фраза, сказанная Горшком, и Андрей поднимается, тянется к телефону, чтобы перепроверить. И не зря. Телефон показывал, что время давно перешагнуло за два часа дня и, по-хорошему, ему бы в это время уже нужно стоять у порога с вещами, дабы успеть на посадку в первый город. Но он всё ещё был только в спальной помятой футболке и трусах. Резко соскочив на ноги, даже не трудясь заправить постель, Андрей натягивает носки с джинсами, что оставил на стуле неподалёку, попутно матеря всеми бранными словами кое-кого, кто сделал такой «подарок». Остановил он время, видите ли. Ну да, лучше б поезд остановил где-нибудь. «Вот, говорят, Михаил Юрьич, о покойниках либо хорошо, либо никак. Так вот…», — и начина-а-ал в мыслях всячески кошмарить его. Потом, правда, успокоился, понял, что он то мог на телефоне будильник завести, а не надеяться на старую технику и за её же косяки потом отчитывать того, кого нет. Чтож, перед выходом ему даже чаю не удастся глотнуть, судя по всему, ещё и на такси потратиться придётся, чтоб совсем уж ребят не подводить. Вот и поспал. Точнее, посидел вчера вечером почти до самого утра, перепроверяя технику и сет-лист, хотя мог бы сделать это уже в поезде, и, если что-то не так — по прибытию в город уже поправить. Все-таки, когда группу больше начали доверять менеджерам и организаторам — стало легче. Она уже не ощущалась как какой-то груз, который живет благодаря Андрею, тянущему его в одиночку, после трагедии: теперь это было то, чем музыкант жил сам. Быстро пробежавшись глазами по квартире, чтобы убедиться, что он ничего не забыл, Князев закинул на плечи рюкзак с частью вещей, положил телефон в карман пальто и, взяв под ручку чемодан, наконец покинул квартиру, закрывая её на всевозможные замки. Ближайшие пару месяцев по квартплате он оплатил заранее, а потому, можно было не беспокоиться по поводу долгов, капающих в его отсутствие, связи с туром. Уже спускаясь по лестнице, он заказал такси, и не успел выйти из подъезда, как то уже подъехало. Водитель, на благо, попался адекватный, сохраняя русому и так небольшие запасы нервов на сегодняшний день: они ехали в тишине со включенным радио, по которому, вот так совпадение, играла знакомая «Адель», да и до места назначения добрались раньше, чем показывала программа. На большом циферблате значилось только «15:12». Андрей уже, как штык, рассчитавшись за такси — стоял у входа на регистрацию и ждал остальных, поскольку билеты были у Балу, а договорились встретиться они примерно в половину четвёртого. Быстренько пройдут проверку, займут места и ровно в четыре — тронуться в путь. К большому удивлению, не смотря на февраль — на улицах Питера было аномально тепло, и даже в некоторых местах средь облаков виднелось голубое небо. Снега, как обычно, было не особо много, по консистенции своей он больше напоминал полусухой песок, ветра как такового тоже не наблюдалось. Вздыхая, и как сейчас вспоминая былые юношеские года, вокалист непроизвольно улыбнулся, сощурился и огляделся по сторонам, наблюдая за мельтешащими туда-сюда людьми и подростками, что уткнули свои носы в телефоны. В какой-то степени ему было даже жаль нынешнее поколение: они не видят жизни вне рамок светящегося экрана, не видят даже, элементарно, дороги, куда идут. А тут ведь вот, как красиво на самом деле. Просторная площадь, покрытая ровным слоем снега, на котором ни вмятинки от ботинка. Ох, если бы они сейчас были в начале девяностых — от этого снега бы и живого места не осталось, везде извалялись да ботинки бы вымочили. «Зато домой пришли довольные, и мама бы точно горячего чаю с лимоном и мёдом налила…» — промелькнуло в голове вместе с воспоминанием о том, как когда-то Татьяна Ивановна их троих: сына своего старшего, Балу, да самого Андро, — у порога продрогших, но с улыбкой до ушей, встречала. А Лёшка, младший брат Мишкин, сзади стоял и недовольно хмурился: он только маме помог с уборкой по дому, а тут снова газеты под батареи стелить, чтоб обувь поставить сушиться, хотя сам же ничего против компании брата не имел. Иногда в таких мероприятиях и сам активное участие принимал, и тогда Горшеневой приходилось сушить уже не троих счастливых дураков, а четверых. Эх, да, было время… Вот бы вернуть его сейчас… Художник снова вздохнул, расслабленно наблюдая за тем, как жизнь в городе идёт своим чередом. И тут, краем глаза вдруг заметил, что компания одна, до этого нигде не появлявшаяся — таки выбежала на эту заснеженную площадь, пиная снег и в шутку валяя в нем же друг друга. Может, не все так плохо, как он думал? В душе Андрея согревает тепло, а до слуха доносится звонкий смех ребят и визг: кто-то кому-то затолкал снега за шиворот. Улыбка расползается по лицу, до тех пор, пока он не слышит отдельные голоса в толпе… — Миша! — Кричит кто-то с площади, и мужчина широко распахивает глаза по привычке, когда слышит имя. — Да всё нормально! — Звучит в ответ такой знакомый, молодой, но на задворках памяти отпечатавшийся, голос. Русый замирает, не дыша, едва приоткрывая рот и глядя на одного из подростков, что прям сейчас поднимался с колен и отряхивался от снега: лохматые темно-коричневые кудри тот зачесал назад, и вдруг тоже замер. Заметил, как на него кто-то смотрит со стороны, и сам же направил туда карие глаза. Казалось бы, всего секунда прошла, а вот в сознании взрослого она растянулась в несколько минут неотрывных гляделок друг на друга. Неужели тот тоже что-то почувствовал? Да нет… Бред. Очередной бред, такого просто не может быть! Он, наверное, сошел с ума, если теперь начинает видеть в каком-то незнакомом подростке — своего друга. Но… Незнакомец был так похож. До мельчайших деталей: вылитый старший из братьев Горшеневых. — Ми-и-иш! — То же имя, нельзя было не догадаться, что принадлежало юноше. — Да иду-иду! — Шатен, не отрывая глаз, но слегка повернув голову в сторону, откуда звали, крикнул в ответ. И Андрей готов был поклясться своими собственными, что четырёх верхних передних зубов у мальчишки он не увидел. — Дрюха! — Кто-то отвлек его со стороны, вынуждая наконец-то отцепить глаза от площади и обратить внимание на себя. Это был Балу. Следом за ним везли чемоданы Поручик, Каспер, Яков и Паша, что-то про себя недовольно бурча. — Встречаешь не с той стороны! — Улыбнулся блондин, подходя ближе и приветственно обнимая вокалиста, а после, стараясь присмотреться в ту точку, куда только что смотрел и он. — Чего интересного увидал? На площади остались лишь примятые следы снега, а Князев всё никак не мог прийти в себя. — Да так… — Помедлил он, выдыхая облачко пара. — Засмотрелся, как мальчишки снег собой мнут. Нас вспомнил. — Честно ответил мужчина, на что Шура тоже как-то помолчал, потом мечтательно вздохнул и покивал головой, рукой показывая парням в сторону двери до стойки регистрации. Те зашли сразу же, видимо, уже достаточно наморозились, пока ехали на трамвайчике да на метро до сюда, а русый с блондином постояли ещё немного в тишине, оглядели родной Санкт-Петербург, будто бы в первый раз прощаясь перед долгой дорогой, и, через пару минут присоединились к остальным.***
— Миш, ты чего завис на площади то? — Кто-то из компании пихнул задумавшегося подростка в бок, в надежде хоть как-то расшевелить в нём азарт, который был в нем буквально час назад. — А? — Он даже как-то сразу не среагировал, лишь голову поднял, озираясь, кто его задел, а уж потом, сообразив, натянул прежнюю беззубую улыбку. — Я не завис, просто двигался быстрее вас, и вы этого не замечали. — Нафантазировал шатен как обычно, и все в компании прыснули смешком. Даже не заметили. Чтож, может, оно и к лучшему: незачем было его друзьям знать о том, что сегодня заставило душу их одноклассника как-то странно колыхнуться. А может, это он просто всё себе накрутил? И, на самом деле, произошедшее — просто очередная уличная случайность, когда встречаешься вдруг глазами с незнакомцем, который смотрит именно на тебя? И всё-таки, что-то внутри заставило Мишу над этим задуматься.