Не время умирать

      Говорят, как год встретишь, так его и проведёшь. Аркадий надеялся, что про начало нового века никто такого не говорил, иначе двадцатый обещал быть паршивым. Сначала погоня за сбежавшей невестой, чтобы спасти честь, спасти, может быть, саму Алису (Аркадий никак не мог поверить, что это последнее, чего бы она желала), потом воспалившаяся рана на ноге, потом… А!       Пока Аркадий лежал, намертво прикованный к постели, его сознание блуждало где-то далеко-далеко за гранью, где он сидел рядом со своим отцом — высоким и статным, как и сам Аркадий. Отец расположился в своём старом массивном кресле, раскуривая трубку, и иногда, лишь на одно мгновение бросал на него строгий взгляд.       — Ну, Аркадий Михайлович, и чего ты добился?       И Аркадий отчитывался, каждый раз вытягиваясь по стойке смирно, и громко и чётко говорил, чего он добился. А отец лишь качал головой:       — Ничего ты не добился, Аркаша. Что тебе на этом свете? А с собой тебя забрать не смогу, рано ещё.       Свет тут же ударил в глаза и так нестерпимо жёг, что Аркадий схватился за голову, потёр виски — давило. Давила и пустота в груди: то ли вместо сердца, то ли вместо души, и Аркадий оглядывался, словно бы кого-то искал, почти по-детски надеялся этого кого-то увидеть, но тщетно — в комнате он был один. И так до следующего бреда, тяжелого и ядовитого, как туман.       Туман преследовал Аркадия повсюду, и на Невском его было больше всего.       Он опутывал усы, шляпы, носы и очки, крал газеты, папиросы и слухи, ходил за хромающим Аркадием по пятам. Тот опирался о трость, а единственным его желанием было выцарапать из своей головы звук скользящих по льду коньков и людской смех — всё то, что для Трубецкого теперь осталось в прошлом. Аркадию запретили вставать на коньки, а попытка ослушаться врачебных указаний закончилась опухшей ногой и матушкиными причитаниями — всем тем, что так не любил Аркадий. Теперь он чувствовал себя постаревшим лет на десять — после перенесённой лихорадки виски чуть тронула седина, и брошенным, а бег коньков лишь ненавистно царапал слух.       — Мне кажется, сегодня самый чудесный день для бесед с представителем враждебного класса.       Аркадий вздрогнул, услышав до ужаса знакомый голос, и на мгновение его сковал суеверный страх: он видел, как ледяные воды Невы поглотили безвольное тело Алексея Тарасова. Аркадий до последнего надеялся, что этот изворотливый слизень вынырнет, потому что тогда Трубецкой сможет утопить его собственными руками. За ногу, за сломанную жизнь, за жалкое будущее. Но оставленные патрули докладывали, что никто из проруби не вылезал, а это значило, что Тарасов погиб.       А теперь он стоял перед ним с всё такой же нахальной улыбкой, немного жалко растянутой на бледном, осунувшемся лице. Наверное, если бы Аркадий сначала его увидел, то вовсе не узнал бы — до того он выглядел разбито и потрёпанно, как живой мертвец, не иначе. А может, Аркадию это просто померещилось?       — Да-да, понимаю ваши удивление и несомненную радость, — протянул Тарасов, пряча руки в карманы пальтишка, да только Трубецкой всё равно успел заметить, как они мелко дрожали. — Похоже, у судьбы на меня есть планы.       На одно короткое, едва уловимое мгновение глаза Алексея сделались совсем тусклыми, безжизненными. А может, Аркадию это тоже померещилось. Может, всё это было продолжением бреда. Может, он и вовсе не просыпался, просто на смену отцу пришёл другой мертвец.       — Если кто-то узнает, что вы живы… — начал Трубецкой скорее по привычке.       — То меня повесят? — нагло хохотнул Алексей.       — Сошлют в Сибирь.       — О, прошу вас. Я заслужил куда большего, такой мелочью вы меня даже оскорбляете, князь. — Последнее слово тот произнёс нарочито медленно, словно смакуя, пытаясь распробовать на вкус, и легонько качнулся. — А впрочем, какая мне разница?       — Не знал, что вы фаталист.       — Находит иногда, — повёл плечом Тарасов и согнулся пополам, содрогаемый приступом тяжёлого, душащего кашля. Аркадий немного беспомощно смотрел, как его лицо наливается кровью, как начинают слезиться глаза. А помочь… Странно помогать ворам и «классовым врагам». Да только смотреть на это жалкое зрелище не было сил. Аркадий арестует его. Позже.       — Пойдёмте, — глухо бросил он, несильно хватая Тарасова за локоть и зачем-то вновь повторяя: — Пойдёмте, Алексей.       — Прошу, оставьте Алексея себе, я Алекс.       — Хорошо, Алекс, пойдёмте.       — Проводите меня в тюрьму? — усмехнулся Алекс. — Право, это так мило. Я ценю оказанные вами услуги, но можете не утруждать ни себя, ни ваших доблестных товарищей. Они и так уже заняты моими друз… коллегами.       — Вы всегда такой болтливый? — огрызнулся Аркадий.       — Только по средам и с красивыми девушками.       — Сегодня понедельник, а я не девушка.       — Но польстите себе, князь: вы красивый. — И Алекс вновь закашлялся.       Аркадий на это ничего не ответил, лишь неопределённо повёл плечом. Нога неприятно ныла, и хромать становилось всё больнее, и он всё крепче сжимал рукоять трости. Аркадий думал, не дойдёт, но желание не упасть в грязь лицом перед этим бессовестным воришкой толкало его вперёд. Тот не отставал, оглядывался по сторонам и, что удивительно, молчал. За те несколько минут разговора Трубецкой поверил, что заткнуть Алекса могла одна лишь могила, но теперь он слышал лишь тяжёлое, чуть сдавленное дыхание и похрустывание снега под ногами.       — Так вы всё-таки ведёте меня в, как бы это сказать… каталажку к своим уважаемым сослуживцам? — криво улыбнувшись, спросил Алекс, когда молчание слишком затянулось.       — Если вы продолжите в том же духе, то именно туда.       — Слово офицера даёте, да?       Аркадий резко остановился и с силой встряхнул Алекса. Единственным пульсирующим желанием было ударить, да так, чтобы Тарасов надолго прикусил свой длинный язык. Как можно сдержать слово офицера, данное под давлением? Как можно отпустить эту банду воришек? Если не в этом году, так в следующем они вновь выйдут на лёд и возьмутся за старое. А тогда… Тогда Аркадий не сможет встать на коньки, ничего не сможет… И всё из-за нахально глядящего прямо в глаза Алекса, теперь такого слабого и такого жалкого. Аркадию казалось, что Алекс наваливается на его руку всё больше и больше, поэтому он лишь вздохнул и затащил своего невольного спутника в чайную.       — Мы только знакомы, а вы уже зовёте меня на обед? — усмехнулся Алекс и вновь тяжело закашлялся, шумно вдохнув носом тёплый воздух.       — Мы достаточно знакомы, чтобы я хотел лично утопить вас в Неве, — устало отозвался Аркадий.       — Успеете, князь, успеете. Чаю, любезный. Только самого горячего, — тут же важно распорядился Алекс, но глаза его на мгновение стали пустыми-пустыми.       Пока они в молчании сидели за столом, Аркадий разглядывал краем глаза вальяжно сидящего Алекса и всё пытался понять, что ему так в нём не нравится. Наверное, даже не… не нравится, а… беспокоит? Трубецкой никак не мог определить, что за чувства в нём пробуждал вид болезненно-бледного и исхудавшего Тарасова в тонком, потрёпанном пальто, который иногда тяжело кашлял, сгибаясь пополам. И только нога ныла, стучала тупой болью. И всё из-за сидящего напротив Алекса.       Чай они тоже пили в молчании. Тарасов с блаженной улыбкой хлюпал и причмокивал, ел свежеиспечённый хлеб. Когда приятное тепло окутало и согрело изнутри, а нога немного успокоилась, в Аркадии проснулось любопытство.       — Так значит, вы выжили, — протянул он, отламывая ломоть хлеба.       — Имел несчастье, — лукаво улыбнулся Алекс. — Ваш стрелок попал мне в плечо, это, признаюсь, было неприятно — до сих пор ноет.       — Как и моя нога, — мрачно отозвался Трубецкой, а трость, словно в подтверждение этих слов, чуть не упала — Аркадий сам не заметил, как задел её.       — Вы сами мне не оставили выбора. Набросились на бедного Мотю. — Тарасов неодобрительно покачал головой, но его бледные тонкие губы растянулись в ухмылке. — А он ведь всего лишь ребёнок! Разве по-товарищески остаться в стороне? Да и выстрелить я мог не в ногу, а куда-нибудь ещё. И тогда я сейчас был бы на ярмарке и занимался самым благородным делом — экспроприацией.       — Это называется воровством, — подсказал Аркадий, хмурясь.       — Нет, надо было вас убить, — театрально вздохнул Алекс. — Но я не убийца, тут вам повезло. А теперь даже не вор.       — Так как вы спаслись?       — Элементарно, уважаемый. Выплыл на поверхность, а там меня подобрали рыбаки и благородно отвезли в больницу. Там меня, как полагается, подлатали, а потом я ушёл на своих двоих. Вот и всё.       — И теперь смело расхаживаете по улицам.       — А чего мне бояться? — удивлённо улыбнулся Алекс. — Мне больше бояться нечего. И терять тоже нечего. Но благодарю за чай и до свидания!       Алекс легко накинул своё пальтишко, даже не пальтишко толком, а так, плащ и тут же скрылся на улице, где начинался снегопад.       После этой встречи у Аркадия пропали новые часы — подарок матушки по случаю выздоровления, зато появилась записка с встречей, назначенной на среду. Трубецкой смеялся, долго и чуть хрипло, он даже напугал матушку, но всё никак не мог остановиться. Тоже мне, офицер! Поймал банду воров, а сам… Повёлся, как наивная девица. Но до чего ловко!       Поэтому в среду он был раньше назначенного времени на полчаса. Алекс, к слову, тоже.       — Надеюсь, вы принесли ещё часы, а то мне будет не так интересно подкладывать вам записку.       — Вы можете вернуть мне мои часы.       — И вытащить их в следующий раз? — улыбнулся Алекс.       — В следующий раз я положу их рядом с наручниками, — предупредил Аркадий.       — Тогда я украду и их.       — Это уже больше похоже на собирание мусора, — хмыкнул Трубецкой и протянул пальто, которое до этого сжимал в руках. — Не уверен, что придётся по размеру, но оно хотя бы тёплое. Теплее вашего уж точно.       Лицо Алекса, и без того бледное, стало совсем белым и совершенно растерянным. Он сделал неуверенный шаг вперёд, хотел коснуться, но не стал.       — Это мне?       — Я думал, это очевидно, — удивлённо вскинул бровь Аркадий.       — Просто так мне? За что? — одними губами прошептал Тарасов.       — За то, что вы так замёрзнете насмерть. Держите, оно будет большевато, но моё вам пришлось бы совсем не по размеру.       Пальто было тяжёлым и тёплым, сделанным на совесть — всё, как любил отец, которому и принадлежала эта вещь. После его смерти мать не смогла выкинуть много всего, что ему принадлежало. Аркадий не мог понять почему, но теперь был искренне рад: пригодилось. Пригодилось, пусть оно и правда было немного великовато Алексу, который продолжал неверяще проводить по ткани рукой, а потом втянул голову в плечи, и на его губах расцвела счастливая, мальчишеская улыбка, которой он тут же устыдился.       — Простите, я с детства привык, что всё нужно добывать самому. Особенно от враждебного класса, — пояснил он.       — Считайте это рождественским подарком, — отозвался Аркадий.       Они молча гуляли по набережной, и краем глаза Трубецкой видел, как Алекс нет-нет, да проведёт ладонью по ткани и быстро спрячет руки в карманах. Сам Аркадий тяжело опирался на трость — нога не привыкла к долгим прогулкам, вслушивался в звуки, доносившиеся с ярмарки.       — Скажите, князь, вы любите жизнь? — неожиданно спросил Алекс, уводя Аркадия всё дальше, туда, где людей становилось всё меньше и меньше.       — Да, но, благодаря вам я лишён многих её радостей, — честно сказал он, глядя, как по льду пронеслись на коньках дети.       — Я тоже её люблю, — отозвался Тарасов, любезно игнорируя остальные слова Аркадия. — Возможно, даже слишком сильно, чтобы с честью пойти ко дну, как настоящий капитан корабля.       Он поднял лицо, подставляя его плавно падающим снежинкам, которые, коснувшись кожи, таяли. В этот момент он показался таким маленьким, таким отчаянным. И в душе Аркадия поселилось странное желание обнять его, спрятать в своём пальто, чтобы согреть и защитить от чего-то нависшего над Алексом, как дамоклов меч. Странное желание, особенно в отношении человека, который сделал из тебя калеку, но почему-то непреодолимо сильное. А потом ему вспомнилась Алиса, тоже любящая жизнь, только к ней он испытывал что-то совершенно другое… Да, он хотел быть ей хоть немного другом, чтобы их супружество не превратилось в Ад, но только и всего. В нём не пульсировало желание защитить.       Аркадий не понимал, не мог понять и объяснить себе, что и почему он чувствовал. Возможно, это просто был шанс не сойти с ума от одиночества и положения беспомощного калеки. А может, Алекс казался ему таким же одиноким и беспомощным калекой… Может, это то единственное, что их хоть как-то соединяло.       Аркадий больше не хотел одиночества. Он боялся его.       И именно Алекс разгонял его.       — Не страшно, что арестую? — тихо спросил Аркадий.       Вместо ответа Тарасов закашлялся, сильнее кутаясь в пальто.       — Как можно было понять, не страшно, — устало усмехнулся он.       — Это из-за… — начал было Трубецкой, но был тут же перебит.       — Я вас умоляю, это всего лишь простуда. Разве что нелеченная, — отозвался Алекс, растянул губы в беспечной улыбке, пожал плечами, словно бы был ребёнком, стащившим конфету.       Аркадию ответ не понравился, ведь даже дурак бы понял, что это не «всего лишь» простуда и что Тарасов лжёт. Хотя что ещё можно было ожидать от вора-рецидивиста? Аркадий с трудом унял бурлящее негодование, пока ещё осторожно, не очень-то и уверенно подсказывавшее, что преступники не должны ходить на свободе, тем более такие шустрые и живучие. Нет, Аркадий решительно ненавидел, когда ему так очевидно и небрежно лгали. Он ведь не дурак какой. Это ведь он нашёл и поймал банду с ледовой ярмарки. Это ведь он придумал, как всё сделать. А теперь над ним, Аркадием Трубецким, смеялся какой-то вор.       Тем не менее он продолжил идти за этим самым вором как заколдованный, и вскоре они вышли к пустырю. Слепяще-белое поле казалось не просто большим, а бесконечным, поглощающим и лёд под ногами, и небо над головой. От такой белизны даже начинали болеть глаза, она била, резала своим тихим сиянием.       Аркадий оглядывался, пытаясь понять, где он. А потом понял.       — Зачем мы… — Он не успел договорить, потому что в ушах зазвенело от нестерпимой боли. От неожиданности Аркадий пошатнулся, и трость, предательски скользнув по льду, потянула его вниз. И он упал, кое-как успев защитить голову от удара ещё одной льдиной. Хотел было схватить трость, но она уже оказалась в руках у Тарасова — слишком юрким он вдруг стал. Аркадий попытался откатиться, и тяжёлый заострённый набалдашник трости тяжело опустился на плечо.       Мысли судорожно бились туда-сюда, как бешеные, и Аркадий терялся в них, цеплялся, но не мог поймать ни одной толковой. Где-то в глубине души он надеялся на другой исход, но, видимо, зря. И он чувствовал себя растерянным. Потерянным. Аркадий не обманулся, нет. Но боль физическая отдавалась где-то внутри, сворачивалась в тугой узел. Интересно, а с отцовским пальто… Было ли хотя бы это правдой? Может, и было, только желание убить оказалось сильнее. Да и в самом деле, почему Аркадий подумал, что Тарасов забыл и простил? Трубецкой слабо усмехнулся и вновь содрогнулся от боли: удар, от которого он закрылся, почему-то пришёлся по спине.       Тут Аркадий выгнулся змеёй и, схватив Алекса за ногу, потянул на себя, и тот с глухо повалился на лёд, тут же задрожал и закашлялся.       — Ненавижу, — хрипло выплюнул он. — Ненавижу тебя, фараон проклятый.       — Я знаю, — отозвался Аркадий, забирая трость и пытаясь подняться, что вышло не сразу — при падении он ушиб больную ногу, которая теперь пульсировала и страшно ныла.       Алекс вымученно усмехнулся и улёгся на спину. Он долго глядел в небесное полотно безжизненным взглядом. А потом рассмеялся, но Аркадию показалось, что он плачет.       — И как скоро ты понял?       — А мы уже на ты? — фыркнул Трубецкой, сжимая в руках трость.       — Попытка убийства сближает, — пожал плечами Алекс.       — Справедливо, — согласился Аркадий и, в два шага преодолев разделяющее их расстояние, помог подняться, удерживая Тарасова. Тот посмотрел на Аркадия безжизненными глазами, больше похожими на рыбьи, обессиленно ткнулся лицом в плечо.       — Ненавижу, — тихо повторил он. — Ты забрал у меня всё: друзей, дом, дело… Всё.       — Ты у меня тоже, — так же тихо повторил Аркадий. — Разве что с друзьями и до этого… не везло.       — Неудивительно.       Некоторое время они так и стояли в этой странной позе, как будто полуобнявшись, ничего не говоря, вслушиваясь лишь в тяжёлое дыхание друг друга. Боль свинцом разливалась по телу, сковывала ногу, раздражающе саднила над бровью, но Аркадию становилось легче, когда он чувствовал тепло и тяжесть чужого тела — было просто приятно, что кто-то касается его. Пусть даже до этого он и пытался убить, это всё-таки лучше… честнее, чем побег в новогоднюю ночь.       Трубецкой едва ощутимо сжал плечи Алекса, но тот тут же отстранился с хищной ухмылкой на губах.       — Покушение, тем более на такую важную особу, — серьёзное преступление. Может, арестуете?       — Пошёл к чёрту, — беззлобно фыркнул Аркадий. И Алекс легко, пусть и немного хрипло, рассмеялся. — Очень самоуверенно пытаться убить меня льдин…       Аркадий резко осёкся, когда почувствовал, как в живот упёрлось что-то твёрдое — револьвер.       — Ну почему сразу льдиной? Я подготовился. — Оскал на губах Тарасова стал ещё шире, безумнее. — Просто стало жаль. Красивый всё-таки.       И тут Алекс оттолкнулся и грациозно, как кот, вывернулся из полуобъятий Аркадия, плавно направился в одному ему известную сторону, но прежде, чем скрыться за льдами, он объявил:       — Я солгал. Я флиртую по вторникам и четвергам. И не только с красивыми женщинами. И не только флиртую.       В тот же вечер Аркадий понял, что у него пропал пузырёк с лекарством, горьким и сначала жгущим горло и грудь, а потом приятно туманящим разум. Только с ним Аркадий мог засыпать по ночам, не мучаясь от боли в ноге. Это же лекарство спасало от странных снов, где Алекс сидел в отцовском кресле, и его бледные, чуть дрожащие губы шептали: «Стоило этого того? Стоило? Стоило? Стоило?», а отец, плавно, как сокол или ястреб, скользя по льду, стрелял в него вновь и вновь.       Зачем же такой пузырёк мог понадобиться Алексу, Аркадий, конечно, догадывался, пусть и не хотел в это верить. Может, он и не себе украл… Хотя точнее было бы сказать: обменял. В кармане Аркадий нашёл записку с встречей, назначенной на завтра, на четверг.       И Трубецкой пришёл. Он чувствовал, что ничем хорошим это не закончится, но всё равно пришёл, потому что не мог иначе. Его тянуло к Алексу, тянуло к его теплу, к разговорам, больше похожим на перепалку. Аркадий впервые за долгое время не чувствовал душащих отчаяния и позора — его, князя Трубецкого, бросила невеста, сбежав в Париж с каким-то оборванцем, и выставила на посмешище перед всем Петербургом. Аркадий помнил, как он упал на перрон и как долго он не мог подняться, не чувствуя от боли ноги. Он знал, что на него смотрят в этом проклятом костюме, что над ним смеются или считают жалким, и это выжигало всё внутри. Аркадий не успел. Он был не нужен, он оказался лишь помехой на пути. А его честь — лишь его забота, для Алисы это был пустой звук.       Алекс опаздывал. На десять минут, на полчаса, на час. Аркадий уже перестал сверять время по брегету и лишь недовольно оглядывался, сжимая в руках трость. Почему он вообще поверил Алексу? С чего тому приходить? А потом Аркадий вспомнил бледное, с проступающими на висках венками и заострившимися скулами лицо — такое, какое бывает только у покойников, — и тогда навязчивая мысль вгрызлась в сознание. А что, если с Алексом могло что-то случиться? Ловить и уж тем более арестовывать его никто не будет — за мертвецами не охотятся, но тут было что-то большее и что-то куда более прозаичное. А может, дело в отравляющем лёгкие кашле?       На очередном витке размышлений вдали показалась тощая сгорбленная фигура, кутающаяся в тяжёлое пальто, подаренное Аркадием.       Это действительно был Алекс. Шёл он медленно, то и дело сгибался пополам от кашля, и от этого Трубецкой лишь укреплялся в своих подозрениях. Он хотел пойти навстречу, но ноги словно примёрзли к мостовой и вовсе не слушались. Наконец Алекс совсем приблизился, ухмыльнулся вместо приветствия, вновь закашлялся, прикрывая рот рукой.       — Прошу прощения, непредвиденные обстоятельства, — улыбнулся Тарасов, но Аркадию показалось, что сделал он это по привычке, потому что не мог иначе.       — Какие обстоятельства? — прикрикнул Аркадий, из-за чего прохожие начали на них оглядываться. — Да ты на ногах еле держишься!       — Не надо недооценивать мои ноги.       Худой, с выпирающими косточками-фалангами — только коснись едва и сломаешь, но всё ещё ухоженный палец упёрся Аркадию в грудь, подцепил пуговицу на шинели. А потом Алекс, плавно качнувшись, начал заваливаться на бок, и Аркадий его придержал.       — Я вижу. Пойдём.       — Ну тебя… — Алекс слабо, немного нервно фыркнул и, мотнув головой, вжал её в плечи, и это чем-то напомнило Аркадию побитую бездомную собаку — ту, которая обязательно бы вцепилась в руку, но у неё уже нет сил даже рычать. Вырываться или настаивать на своём Алекс не стал, только вздрогнул, когда Аркадий усадил его в остановленную коляску, залез сам и поправил пальто, плотнее запахивая.       — Не «ну», и избавь меня от этого слова впредь, — попросил, почти приказал Трубецкой, но в его голосе мелькнула такая усталость, что Алекс затих, неловко прижался. Это, как и выступивший на его висках пот, не предвещало ничего хорошего.       Аркадий назвал адрес и приказал ехать, как можно скорее.       — Не знал, что там тоже есть тюрьма, — облизнув губы, усмехнулся Алекс и тут же закашлялся. — Много же их у вас, фараонов.       — Ещё раз скажешь что-то про тюрьму, я тебе такую выволочку устрою, когда поправишься! А потом и правда сдам, — угрожающе прошипел Аркадий.       — Если выживу.       От спокойствия, с которым были сказаны эти слова, у Аркадия внутри всё свернулось в тугой ноющий узел. А Алекс, закрыв глаза, запрокинул голову. Дыхание его посвистывало на вдохе и хрипело на выдохе. Трубецкой хотел выцарапать этот тоненький звук, бьющий под черепом, скребущий как гвоздём по стеклу и пробирающий насквозь. Он прекратился в одно мгновение, когда Алекс согнулся, сотрясаемый душащим, надрывным кашлем, и казалось, что ещё чуть-чуть, и он просто задохнётся, но Тарасов резко затих, вновь тяжело откинул голову назад. Он долго-долго молчал, прежде чем едва прохрипеть:       — Какой тут врач?       — Хороший. Он мне ногу лечил, — тихо отозвался Аркадий, оглядывая синюшно-бледного Алекса, который лишь сильнее кутался в пальто.       — Это ты потому с тростью едва ходишь и постоянно с лекарством?       — Это я потому хожу с тростью и лекарством, потому что кто-то прострелил мне ногу, — напомнил Трубецкой, и Алекс хрипло рассмеялся, закрыл глаза.       — По твоей милости, мне нечем платить за приём у твоего врача-аристократишки и за его лекарства.       — Он не… — начал было Аркадий, но замолчал: спорить с Алексом, который и так едва держался в сознании, совсем не хотелось. — Я решу это.       Коляска неслась по улицам Петербурга, иногда чуть подпрыгивая, когда наезжала на сугроб или льдину, случайно попавшие на дорогу. Одни красивые фасады домов сменялись другими, лица, мелькая, смешивались в одно полотно. Аркадий же своё лицо пытался всячески спрятать, пусть и понимал, что в крытой коляске его вряд ли кто сможет разглядеть. Только страх бил лучше любой плети: увидят, узнают, начнут распускать слухи. О, слухов Аркадий боялся больше всего, за ними следовали смешки в спину, обсуждение полушёпотом в коридорах. Люди уважительно ему кивали, а потом рассказывали в будуарах, как от него сбежала невеста. А теперь князь Трубецкой разъезжает с каким-то мужчиной по Петербургу, что, несомненно, добавит остроты к истории про всю ту же сбежавшую невесту, да. Какой позор!..       И это после всего того, что Аркадий сделал, чтобы его имя произносили с уважением, после всех тех бессонных ночей, что он проводил за учёбой, а потом и работой, после стольких трудов, чтобы мама вновь блистала в свете… Нет, все эти слухи недопустимы, всё это вообще недопустимо. Аркадий посмотрел на бледного, не перестающего кашлять Алекса, который полулежал в коляске, а его голова безвольно болталась туда-сюда. Нет, вот это недопустимо. Вздохнув, Аркадий осторожно уложил голову Алекса себе на плечо и несильно прижал к себе. Тот что-то бессвязно пробормотал, уткнулся лбом.       — Потерпи, приедем скоро, — прошептал Трубецкой.       — Потерпи, я помру скоро, — простонал в ответ Алекс.       Аркадий хотел столько всего сказать в ответ, начиная от обречённого «дурак несчастный» и заканчивая весьма изысканными, но, увы, непечатными и совсем недостойными не то что князя Трубецкого, а любого дворянина, но всё-таки не стал: Алекс и без того с трудом держался в сознании, стараясь прижаться теснее, словно прятался от жара и душащего кашля. И нечего ему сейчас тратить силы на очередной спор, а спор бы обязательно вышел — за две с половиной встречи Аркадий понял, что последнее слово останется за Тарасовым, несмотря ни на что. Поэтому он решил отложить перепалку до лучших времён, а то Алекс и правда помрёт, и зря Аркадий светил на весь Петербург не только хромой ногой, но и уродливой ссадиной над бровью, которую оставила брошенная им льдина.       — Гони быстрей! — только и гаркнул Аркадий вознице. И про себя подумал, что всё-таки Алекс — дурак. Очень-очень несчастный. И не без помощи Аркадия, который тоже был несчастным дураком, правда без чьей либо помощи. А потому он хотел лишь успеть, пока Тарасов бредил, а его лоб, щёки, да всё лицо — горели и покрывались нездоровым лихорадочным румянцем.       Однако врач желаний Аркадия не разделял вовсе и лишь пожимал плечами, а на раздражённые расспросы Трубецкого отвечал по-философски: «На всё воля Божья, Аркадий Михайлович. Сами ведь видите, рана недолеченная и воспалённая, лёгкие простужены, истощение. Куда мне давать рекомендации?» — однако всё-таки выписал множество рецептов и целую батарею лекарств.       А после врача Аркадия ждал не менее неприятный разговор с до ужаса перепуганной матерью, которая едва не лишилась чувств, когда Аркадий втащил в дом едва живое тело какого-то оборванца с улицы. Этот «какой-то оборванец с улицы» покалечил Трубецкого и едва не убил, а теперь беспокойно спал на венецианском диване, купленном прошлой весной.       — Аркадий, мне совсем не нравится… — начала она, садясь напротив Трубецкого, подпиравшего голову рукой и безумно уставшего.       — Мама, давай потом, — тут же оборвал он.       — Кто этот человек? И почему ты привёл его к нам?       — Привёл, потому что больше некуда было везти, — отозвался Аркадий, отпивая лекарство — нога после таких приключений ныла, а сам подумал: «Разве что сразу в тюрьму или на кладбище».       — Так и кто это?       — Какая разница? — с раздражением прорычал Аркадий. — Мама, давай, пожалуйста, позже. Я очень устал.       — Хорошо, — согласно кивнула она, потому что знала эту отцовскую привычку: сейчас хоть пытай, всё равно ничего не скажет. — Но вот это всё до добра не довёдет, так и знай, Аркаша.       — Уже знаю, — пробормотал тот, когда мать вышла из кабинета. Сам он ещё немного посидел, задумчиво глядя в свинцово-серое небо, а потом встал проверить подготовленную для Алекса комнату: всё равно выставить его сейчас на улицу было бы самым худшим и мерзким, что можно сделать. И лишь где-то глубоко в душе Трубецкой понимал: причина не в благородстве, а в нежелании отпускать Алекса. Зачем, почему — одному Богу известно, в руках которого, по мнению доктора, сейчас оказался Тарасов.       А Алекс назло Богу же и всему миру вскоре пришёл в себя и, оглядев комнату с новой мебелью, картинами на стенах и турецкой саблей в золотых ножнах, богато украшенных драгоценными камнями, нашёл силы присвистнуть.       — Если в доме что-то пропадёт — сразу сдам в тюрьму, — предупредил Аркадий, который весь день провёл в кресле, придвинув его поближе к Алексу.       Тот хищно усмехнулся, облизнув губы, и Трубецкой был готов поклясться, что в его воровской голове уже появился список того, что и когда он собирается умыкнуть. Но Алекс упал обратно на диван, несильно ударившись головой о подлокотник.       — Почему? — тихо спросил он, глядя в потолок.       — Не знаю, — признался Аркадий.       — Я скоро уйду, честно, — тем же полушёпотом проговорил Алекс, всё ещё не глядя на Трубецкого. — Только отдохну чуть-чуть.       — И куда ты пойдёшь?       — Какая разница? Мне… мне есть куда пойти, — как-то натянуто ответил Алекс, слегка закашлялся. — Тебя не должно это беспокоить.       — Алекс…       Тот только неожиданно жалко вжал голову в плечи, отвернулся и не поднял лица, когда Аркадий окликнул его вновь. Прячущий взгляд, словно пытающийся исчезнуть Тарасов был явно не таким, каким его видел или представлял Аркадий. Даже в загнанном в угол на горящем корабле Алексе не было страха или отчаяния, в нём горела лишь вера в свою победу, в то, что он выкрутится, выйдет сухим из воды и вытащит заодно и свою банду. Таким ворам, как говорят, сам черт ворожит… А теперь… Теперь мелко дрожащие руки Алекса, уложенного в гостевой спальне, сжимали одеяло, а серые, безжизненно-прозрачные глаза смотрели в никуда.       Чувствовал ли Аркадий вину? Нет. И даже зная о последствиях наперёд, он бы вновь и вновь пытался поймать этих воров, вновь и вновь поджигал бы корабль. А потом бы смотрел на задыхающегося от кашля Алекса, позволял бы ему бить себя, швырять льдинами, топтать ногами — делать всё, что ему захочется, чтобы видеть в его глазах тень жизни. Чтобы чувствовать себя хоть немного живым.       Аркадий подошёл к инстинктивно дёрнувшемуся Тарасову и осторожно коснулся его плеча.       — Необязательно уходить, — выдохнул он, с трудом присаживаясь на корточки, и нога тут же дала о себе знать острой, стреляющей болью, будто ему всадили ещё одну пулю.       И Алекс не ушёл. Трубецкой пытался убедить себя, что за этим скрывалось нечто большее, чем слабость или желание не помереть в какой-нибудь канаве, задохнувшись от кашля. Аркадию впервые в жизни хотелось верить, что кто-то остался ради него. И почему выбор пал именно на Алекса, он не знал и даже не хотел знать. Наверное, судьба в очередной раз сыграла с ним жестокую шутку, заставив привязаться к вору-рецидивисту, которого с радостью бы отправили в Сибирь на веки вечные или с не меньшей радостью бы повесили — до того банда Алекса всем насолила.       А Аркадий смотрел, как он, взмокший и глухо хрипящий, метался в бреду, бессвязно что-то бормотал и всё норовил увернуться от компресса. Алекс казался совсем ребёнком, когда скидывал одеяло и плакал, одолеваемый лихорадкой и почти не приходящий в себя, пока Трубецкой укутывал его обратно, заставлял принимать лекарство.       Врач качал головой: не выживет.       Аркадий посылал его к черту.       Он взял отпуск и не спал по ночам, прислушиваясь к сипящему дыханию Алекса, иногда пытался разобрать, что он бормочет в бреду. В самую тяжёлую для них двоих ночь Тарасов тихо плакал, жаловался призрачной тени в воспалённом и измученном лихорадкой разуме:       — Мама… Холодно, мама… Я утону, да?.. Холодно…       Аркадий, нервно закусив ус, выжидающе глядел на Алекса, как будто тот сейчас проснётся и сбежит, но ничего не произошло, поэтому Трубецкой неуверенно подлёг к Алексу, спрятал его в объятиях.       — Не утонешь, — прошептал он на ухо. — Я спасу тебя.       Алекс лишь прижался и тихо всхлипнул.       На рассвете Аркадий перебрался обратно в своё кресло, придвинутое к кровати Тарасова, и досыпал уже там. Но с того дня Алекс резко пошёл на поправку. Он продолжал надрывно кашлять, но теперь стал чаще огрызаться и язвить, пока глотал горькие лекарства и горячие чаи. И всё чаще по вечерам они сидели в тишине, даже не глядя друг на друга: Аркадий — в кресле, с вытянутой больной ногой, которая теперь беспокоила его куда меньше, а Алекс — в кровати, закутанный в два одеяла.       В один из вечеров Алекс, любезно доедая экспроприированное, как он заявил, пирожное Трубецкого и со звонким причмокиванием облизывая пальцы обратился к Аркадию, читавшему книгу:       — Эй, фараон…       — Меня зовут Аркадий, — спокойно перебил Трубецкой. На это ему ответом послужило оглушительно громкое, выворачиващее всё внутри Аркадия наизнанку причмокивание. Алекс намеренно делал так каждый раз: знал, как это раздражает.       Тарасов придвинулся ближе к краю кровати, тем самым привлекая внимание.       — Почему? — тихо спросил он.       — Что «почему»? — перелистывая страницу, уточнил Аркадий.       Книга, вырванная из рук, улетела на другой конец комнаты, и теперь оставалось утешаться лишь тем, что она оказалась совершенно неинтересной. Поэтому Аркадий перевёл взгляд на раздражённого, почти озлобленного Тарасова, губы которого изогнулись в зверином оскале.       — Всё это почему? Притащил меня к себе домой, врача своего таскаешь, кормишь за свой счёт. И всё это — вместо того, чтобы сдать меня остальным фараонам. Ты решил, что я в сказку поверю? — На мгновение губы Алекса дрогнули, из-за чего оскал больше напоминал жалкую ухмылку. — Почему?       — Не знаю, — севшим голосом пробормотал Аркадий.       Но взгляд его задержался на тонких, бледных губах. Трубецкой уже не раз ловил себя на мысли, что ему хочется коснуться их. Какие они? Прохладные и мягкие? Или тёплые и сухие? Ему всё чаще хотелось провести по ним большим пальцем, вдохнуть глубже кислый запах пота, смешанного с едкими лекарствами — от этого запаха мутило, било прямо в голову, но без него свежий воздух казался колюче-душащим.       Внутри всё стянулось в тугой узел, на мгновение перехватывая дыхание, когда Алекс быстро, как змея, мазанул по губам языком — он постоянно так делал, и постоянно же это выбивало пол из-под ног Аркадия.       — Совсем не знаю, — вновь солгал он.       — Ой ли? — сладко ухмыльнулся Алекс и резко подался вперёд так, что Трубецкой чувствовал сухое, чуть сипящее дыхание на своём лице. — То-то я не видел, как оно бывает.       — Сегодня четверг, — неожиданно брякнул Аркадий, сам не зная зачем.       Тарасов отпрянул, удивлённо хлопая глазами. А потом его губы изогнулись в самой страшной из всех ухмылок, которые когда-либо видел Аркадий.       — Так вот оно в чём дело, гражданин начальник… Да вы, оказывается, с сюрпризом.       — Что? — Взгляд у Трубецкого сделался безжизненном-тупым, а в голове не было ни одной мысли, кроме как об ухмыляющихся губах прямо перед глазами.       Алекс расхохотался так, что упал на спину, а потом едва не задохнулся от кашля. Лучше бы и правда оставил его помирать на улице, и тогда бы не пришлось сидеть в кресле, как провинившийся гимназист, смущённый, непонимающий и совершенно растерянный. Аркадий до бешенства ненавидел это чувство, каждый раз бившее в затылок.       Тяжело поднявшись, он ухватился за спинку кресла — подвела больная нога.       — Я, пожалуй, пойду, — объявил он нарочито громко.       Тарасов сразу перестал смеяться и резко сел.       — Куда? — уточнил он.       — К себе. А то… что-то я здесь засиделся. — И Трубецкой быстро, чтобы предательски не подогнулась нога, поковылял к двери.       — Аркадий… — тихо окликнул его Алекс, когда тот уже выходил, — спокойной ночи. И… спасибо…       Аркадий лишь кивнул.       С тех пор, как в его доме вынужденно поселился Тарасов, это была первая ночь, которую он провёл у себя в комнате. И это была первая ночь, которую Аркадий провёл совершенно без сна, сколько бы он не глотал горькое лекарство. В ночной тишине смех Алекса гремел над самым ухом.       Поэтому на следующий день Аркадий пришёл лишь под вечер, неуверенно опустился в кресло, сжимая в руках принесённую книгу. Раньше у Трубецкого как-то совсем не находилось времени на чтение, но лишь шуршание страниц спасало от наваливавшейся дремоты, когда ни за что нельзя было спать. Потом книги спасали от неловкости, и Аркадий прятался в них с головой. Раньше он находил убежище в цифрах и счетах, но теперь они расплывались и давили. Они стали живым напоминанием долга князя Трубецкого: поправить дела, позаботиться о матери, найти достойную партию с не менее достойным приданым. А он… Права мама, что с молчаливой укоризной смотрит на него, когда Аркадий иногда появляется к обеду.       За окном, в чернильной темноте, гудел ветер, бился вместе со снегом в окна, пытаясь пробраться в комнату и задушить потрескивающий в камине огонь. Алекс, удобно устроившись в кровати, листал книгу, оставленную вчера, и даже не поднял взгляд на севшего напротив Аркадия, который тут же попытался спрятаться в пожелтевших страницах.       — Суд уже был? — деланно-безразлично уточнил Алекс.       Строки предательски заскакали, смешались в один бурлящий круговорот. Этот разговор был вопросом времени, которое нещадно утекало сквозь пальцы.       — Пока нет. Слишком много… всего, — отозвался Аркадий. — Я попросил не решать это дело, пока я не выйду из отпуска.       — И что же тебе ответили? — Алекс тут же сел ближе, изучающе пробежался взглядом по каменному лицу Трубецкого.       — Что дождутся меня, как человека, который… — Трубецкой осёкся.       — Который и вычислил банду страшных, поражающих своей жестокостью и бессердечием. Банду воров, — оскалился Алекс, но глаза его сделались печальными-печальными, как петербургское небо перед дождём.       — Для закона, — уклончиво ответил Аркадий. — Но прежде чем ты попросишь меня о невозможном…       В одно мгновение лицо Тарасова оказалось в непозволительной близости, и Трубецкой поймал себя на мысли, что хочет коснуться его, наклониться к бескровным губам, которые Алекс, будто прочитав его мысли, привычно облизнул, тяжело дыша. Аркадий сам невольно приблизился к Алексу, но тут же отпрянул, когда тот заговорчески прошептал:       — Разве для тебя есть что-то невозможное, Аркаша?       И Трубецкой понял, что пропал. Сам утонул, скрылся под кромкой серого льда, такого же серого, как лихорадочно блестящие глаза Алекса. Он понял, что теперь сделает что угодно, хоть землю целовать будет, лишь бы слышать вновь и вновь тихое «Аркаша», чтобы чувствовать горячее дыхание на своих губах. Аркадий был готов на всё, даже на самое невозможное.       — Я постараюсь… — он шумно сглотнул, — постараюсь что-нибудь придумать.       — Премного благодарен, ваше благородие или как вас там правильно величать, — усмехнулся Алекс и тут же отпрянул, устроился удобнее на кровати.       — Я Аркадий, — немного разочарованно подсказал Трубецкой, уткнувшись в книгу.       — Постараюсь уж не забыть, — усмехнулся Алекс. Некоторое время он возился в кровати, крутил в руках книгу, которая, похоже, лишь навевала скуку, а потом уставился на Аркадия немигающим взглядом и как бы невзначай спросил: — Что ты читаешь?       — Мольера… «Блистательных любовников», — немного смущённо признался Трубецкой. Он брал любые книги, которые только попадались под руку, и теперь он был счастлив, что Алекс решил поинтересоваться именно сейчас, а не когда Аркадий читал какой-то дамский роман, чтобы хоть как-то развеять усталость после трёх бессонных ночей.       — Ах вот оно что… — понимающе кивнул Алекс и, прокашлявшись, тихо проговорил: — «Не думайте, Сострат, что я ничего, кроме ваших заслуг, в вас не ценю и что моему сердцу ваши личные качества не дороже всех отличий, какими вы удостоены со стороны других…»       — Что? Откуда ты?.. — пробормотал Аркадий, но Тарасов, совершенно его не слушая, продолжил.       — «Не думайте также, чтобы матушка стала противиться моим желаниям: я не сомневаюсь, что мне удалось бы склонить ее согласие куда бы я ни захотела… Но есть положения, Сострат, в которых непозволительно желать всего того, что возможно; есть огорчения, стоящие выше всего остального, потому что дурная молва не может быть искуплена удовольствием, приобретенным по сердечной склонности… Вот на что, Сострат, я бы никогда не решилась: довольно и того, по-моему, что я уклоняюсь от других предложений…»* Да, хорошенькое произведение. Актуальное. И с чего же вдруг такой выбор?       Трубецкой кашлянул, неопределённо пожал плечами:       — Первое, на что глаз упал. Я уже всю библиотеку перечитал, пока с тобой был. Даже матушкины любовные романы.       — И как?       — Отвратительно. — Аркадий помолчал, а потом добавил: — Некоторые я прочёл дважды.       Впервые Алекс рассмеялся заливисто, тепло.       — Прочитай мне какой-нибудь в третий раз, — попросил он.       — Самый ужасный?       — Самый ужасный.       — Хорошо, тогда я сейчас принесу, — улыбнулся Аркадий и вышел из комнаты.       В коридоре он столкнулся с матерью, которая как раз несла нужную ему книгу — в светлом переплёте с изящными вензелями. Трубецкой задержал взгляд на ней, пытаясь придумать, как бы объяснить матери, зачем, а главное почему ему нужна именно эта книга. Но она, как и всегда, поняла его без слов.       — Аркадий Михайлович… — покачала головой она, и Аркадий тут же покраснел, как мальчишка, которого поймали за кражей пирожного с кухни.       — Это научный интерес, — кашлянул он, стараясь не терять лица.       — В третий раз?       — Откуда ты… А впрочем неважно… Мы решили приобщиться и к такому… виду литературы. — Аркадий старался выглядеть невозмутимо, но сердце его бешено колотилось, и единственным желанием было раствориться в воздухе.       — Мы? — с тенью улыбки переспросила мать. — Вы бы с таким же интересом в третий раз пересмотрели счета.       — Я… Мама, я что-нибудь придумаю… — пробормотал Аркадий, отводя взгляд. — Как раз нога почти зажила.       — Аркаша, — покачала головой мать, — сделай хоть раз в жизни что-то для себя.       Аркадий внимательно посмотрел на неё и почему-то подумал, что она его поняла. Поняла, приняла, простила, если было, что прощать, и поддержала, как и любая мать — своего родного и любимого ребёнка. Аркадий благодарно улыбнулся ей, взял протянутую ему книгу. И на душе спустя столько лет стало немного легче.       — Спасибо, мама, — смущённо сказал он. — Я…       — Иди, иди, — кивнула та. — И смотри, не порви страницы!       Вернувшись в комнату, Трубецкой неловко сел в кресло, показал Алексу ту самую книгу в светлом переплёте, почему-то дрожащими руками раскрыл на первой странице. Всё это было так похоже на одну из сцен в этом же романе, когда главная героиня читала своему возлюбленному книгу и… И единственным желанием Аркадия было сжечь эту книгу и никогда больше о ней не вспоминать. Отвратительная книга, отвратительный сюжет, отвратительно-сладкий роман. Даже энциклопедический словарь Трубецкой сейчас прочитал бы с большим интересом и меньшим стыдом.       Алекс же совершенно невозмутимо устраивался на подушках и на мгновение усмехнулся, тепло, но слегка устало. Он лежал у самого края, как можно ближе к Трубецкому, и это ужасно грело Аркадия, давало второе дыхание, отчего он никак не мог начать чтение, только сжимал в руках книгу и молчал.       — Аркаша.       Тот встрепенулся, ощущая странное тепло в груди, мельком посмотрел на Алекса и наконец обратился к первой строчке.       Буквы плыли перед глазами, сливались слова, а те — в предложения, но их смысл постоянно ускользал от Аркадия, тонувшего в своих мыслях и просыпающемся страха. Кому он такой нужен? Если с Алисой у него был шанс, совершенно призрачный, но всё-таки был, то тут… Нет, глупости всё это, фантазии и мечты, какие могут быть у одних только барышень. Весь вечер он читал, стараясь не замечать внимательный взгляд Алекса. Лишь на мгновение его голос сорвался, когда холодная рука как будто случайно коснулась его пальцев.       Но заснули они в конце концов, держась за руки.       С тех по вечерам они читали любовные романы с одинаково кривыми лицами, каждый раз обещая себе, что ну вот этот раз точно был последним. И каждый вечер вновь брались за чтение. Со временем и Алекс стал брать в руки книги и читать. Ярко и надрывно, как последний раз. Аркадий обожал слушать, как читает Тарасов, и тогда даже его едкие фразы, обращённые то к героям, то к автору казались правильными. Идеальными, как и сам Алекс.       А потом наступала ночь, и Аркадий уходил к себе — ведь теперь не было нужды сидеть у постели Алекса, ловя каждый слабый вздох, меняя прохладные, пахнущие травами и лекарствами компрессы, поправляя тёплое одеяло. Но Аркадий, видно, по выработавшейся привычке, не мог заснуть по полночи, лежал с открытыми глазами, обращёнными в тёмный потолок, и думал обо всём и ни о чём одновременно.       В одну из таких ночей в дверь тихо, но уверенно постучали. Трубецкой нахмурился, и сердце невольно забилось быстрее: что-то произошло? Ему было страшно, неспокойно, внутри всё скручивалось в неприятный тугой комок. Что могло случиться в такой час?       — Войдите, — сказал он, стараясь сохранять твёрдость голоса.       Дверь скрипнула, и в комнату едва заметной тенью скользнул Алекс, слабо освещаемый лунным светом, проникавшим сквозь приоткрытые портьеры. В полутьме он казался таким тонким и хрупким, словно прозрачным, как призрак.       — Можно? — прокашлявшись, тихо спросил Алекс, а после неловкого кивка бесцеремонно уселся рядом с Трубецким на кровать, поймав полный непонимания взгляд.       — Что-то случилось? — хрипло спросил Аркадий.       — Нет, — покачал головой Алекс, лукаво улыбаясь. — Просто скучно, гражданин начальник. Понимаете? Скуч-но. Поэтому решил устроить вечер откровений.       — О чём это ты?       — Хотел сказать, что флиртую я с красивыми людьми не только по вторникам и четвергам, а ещё и по пятницам, — доверительно кивнул Тарасов.       — Сегодня пятница… — пробормотал Аркадий.       — Тепло, — усмехнулся Алекс. — А ещё я решил признаться, что экспроприировал. Прежде чем ваше благородие осудит меня, прошу учесть то, что я держался, боролся с демоном искушения, но… соблазн оказался сильнее меня.       — Мы же догов… — начал было Аркадий, но Алекс только приложил тонкий палец к его губам.       — Про людей ты ничего не говорил, — прошептал он, а затем, положив руки на плечи Трубецкого, поцеловал его.       Растерявшись, Аркадий ответил на поцелуй и позволил спуститься влажной дорожкой к шее, оставить на ней багровый засос. Алекс принялся расстёгивать рубашку Трубецкого, но резко остановился, и в полутьме блеснули его глаза.       — Аркадий Михайлович, мне что, всё самому сделать?       — У тебя и так отлично получается, — немного неуверенно усмехнулся Аркадий.       Он всё ещё смутно верил в реальность происходящего, но сам забрался под рубашку Алекса, провёл по выступающему позвоночнику, позволяя себя повалить на подушки. А Алекс продолжал целовать его, глубоко и жадно, впиваясь тонкими пальцами в плечи.       — Боже, мы сами как из дамского романа… — тихо выдохнул Трубецкой, позволяя стянуть с себя рубашку. Алекс резко замер, и лицо его скривилось.       — Отвратительно.       — Абсолютно, — согласился Аркадий, вновь целуя Алекса.