И страшная цена - залог их спасения и примирения.

      Он дал обещание. Слишком поспешное. Что не станет понапрасну рисковать собой. И не сдержал его. Она сидела рядом с ним, держа за руку и смотря на то, как доктор пытается что-то сделать со страшной раной. Бесполезно. Промелькнула ужасная, страшная мысль. Горячие слёзы текли по щекам, но она их практически не замечала.       Доктор отрицательно качнул головой. В каком-то странном оцепенении она поднялась с места и отошла к окну, прислушиваясь к шуму на лестнице. Звуки знакомого голоса, отдававшего распоряжения, рассекли застывший воздух. Небывалая, отчаянная ненависть всколыхнулась в ней. И она не смогла сдержаться. Как только Яков Гуро вошёл в комнату, девушка буквально набросилась на него с обвинениями, разя словами больнее, чем шпагой. — Вы?! Что Вы здесь забыли? И не говорите мне, что Вас привели сюда переживания за брата. Если бы Вы беспокоились о нем, Гуро, то не втянули бы в эту авантюру! Это всё произошло из-за Вас. — Николь Васильевна… — как-то устало обратился к ней следователь, совершенно не удивленный подобному приёму в такой ситуации. — Я не желаю Вас слушать. — Николь Васильевна, если Вы хотите помочь… — Помочь? Помочь уже невозможно. И если бы не Вы — помогать было бы не нужно… Лучше… Лучше бы на его месте были Вы, — крикнула она в порыве злости.       Он замер на месте и, казалось, побледнел ещё сильне обычного, в глазах же была боль и какая-то смертельная тоска. Николь устыдился собственных слов, жестокосердных и глупых. — Я… — начала было она, но Яков Петрович тут же поспешил её прервать. — Неважно, — тихо, но твёрдо произнёс он. — Мы теряем время, я знаю, как помочь Эрасту, и будет очень здорово, ежели Вы не станете мне мешать. — Как Вы можете помочь?       Усмешка у Гуро получилась горькой. Он сделал несколько шагов к ней и, подняв вверх руку, показал ей светящийся странным голубоватым светом флакон. Рука у мужчины заметно подрагивала. А с близкого расстояния ещё острее бросалась в глаза бледность кожи и худоба лица. Да и выглядел Яков Петрович так, словно не спал уже несколько суток к ряду. — Что это? — спросила она, взглядом указывая на флакон. — Если это очередные ведьменские штучки… — Иного выхода нет, — жестко отчеканил Гуро, разворачиваясь на каблуках и подходя к кровати брата. А затем мягче добавил: — Я знаю, что Вам сложно будет сделать это после всего, что произошло. Но я прошу Вас, доверьтесь мне!       Она на это смогла только лишь кивнуть головой. Подошла к двери, заперла её на замок, чтобы доктор, что должен был вернуться с минуту на минуту, не застал ту картину, что пришлось лицезреть ей. Женщина не могла сказать, можно ли было назвать увиденное ею колдовством, но смутное беспокойство кольнуло сердце: Гуро никогда не был колдуном, она была уверена в этом абсолютно и полностью. Но он шептал над Эрастом неразборчивые для неё слова, ни на секунду не замолкая, а затем буквально влил ему в рот содержимое флакона и как-то странно повёл рукой. Сначала ничего не происходила, и отчаяние уже готово было охватить её вновь, такое нелепое и бесполезное, но дыхание раненого стало выравниваться, рана медленно исчезла, а на мертвенно-бледные щеки Фандорина вернулся румянец.       Гуро отстранился, сделал шаг назад и крепко вцепился рукой в спинку стоящего рядом кресла. — Получилось… — тихо констатировала она факт, подвела итог, не сводя взгляда с Гуро. Спросила: — И какова цена за это чудо? — Цена… Вас беспокоить не должна, — как-то невесело ухмыльнулся следователь, поморщившись (слова явно давались ему с трудом). — Она уже заплачена. А Вам следует подумать о вещах более приземлённых. Вас будут искать. А потому, как только Эраст в себя придёт, Вам необходимо будет уехать. Здесь задерживаться не стоит. — А Вы? — спросила она, чувствуя, что в произошедшем разбирается не до конца, что есть за всем этим ещё что-то, и это что-то тесно связано непосредственно с судьбой самого Якова Петровича. — А что я? Я останусь тут, буду дальше, как Вы мне ни раз говорили, за призрачной целью гнаться, хотя, как сегодня выяснилось, не такая уж она и призрачная. Улыбка его была по-прежнему невеселой и полной какой-то горькой самоиронии. — К слову, я должен Вам кое-что отдать. Пригодится. Да и не хотелось бы, чтобы оно попало не в те руки. В небольшом цветке внутри очередного сосуда не было ничего особенного на первый взгляд. Но как только он в руке её оказался, то засиял тем же странным, голубоватым светом, что и флакон с неизвестным снадобьем. Догадка озарила сознание. «Не такая уж она и призрачная», — сказал Гуро минутой ранее. Не призрачная цель- найти секрет вечной жизни. — Это?.. — То, что Общество так долго искало? Да, — спокойно подтвердил мужчина. — И Вы отдаёте это нам?       Он кивнул, во взгляде его ей виделось привычное лукавство. — Зачем? Нам оно не нужно. И пользоваться мы этим не умеем. — Если не хотите, то и не стоит. Но оставить его у себя я тоже не могу. Есть слишком большой шанс, что этим завладеет тот, кому сию вещь ни в коем случае отдавать нельзя. — А как же Общество? Если этот ваш Бенкендорф узнает про то, что Вы нашли… эту вещь и самовольно ею распорядились… — Не узнает. А ежели и узнает, теперь беда невелика. Что-нибудь да придумаю. Вы меня знаете.       Она ухмыльнулась, признавая его правоту, но смутное чувство тревоги не покидало её. Чего-то не доставало. Чего-то не доставало в человеке, стоящем напротив. Чего-то важного. Она чувствовала это на интуитивном уровне, но не могла дать этому объяснения. Её темная сущность что-то шептала, что-то звала. И не находила… или же наоборот чувствовала что-то родственное себе. Николь нашла в себе силы посмотреть в карие глаза следователя, которые в тусклом освещении комнаты показались ей ещё темнее, чем были изначально. Глаза — зеркало души… — Яков Петрович… Что Вы наделали? — с нескрываемым ужасом в голосе задала она вопрос, уже зная на него ответ. — Спас жизнь собственному брату, ошибку страшную исправив. Вы ведь сами сказали: всё это моя вина, — спокойно ответил он, не сводя с неё взгляда, усталого, но внимательного. — Остальное Вас беспокоить не должно. — Исправили одну ошибку, совершив ещё более страшную? — в интонациях вопроса слышался своеобразный вызов. — Это уже не имеет никакого значения, Николь Васильевна. — Нет. Имеет.       Она смотрела на него с каким-то немым отчаянием и со странной, не поддающейся логике, надеждой. Словно ожидала, что следователь назад свои слова возьмёт, что опровергнет её — так и не высказанную — догадку, что всё это окажется лишь страшной глупой шуткой. — Не думайте об этом, душа моя, — он на секунду смолк, ироничная улыбка появилась и снова погасла, подтверждая все её подозрения. Николь отвернулась к окну, не в силах совладать с противоречивыми эмоциями, рвущимися наружу, а мужчина продолжил: — Сейчас главное- Ваша безопасность. Мне понадобится время, чтобы найти тех, кто устроил всё это. Как только дело кончено будет — я напишу, и Вы с Эрастом снова сможете в Москву вернуться.       Она кивнула самой себе, успокаивая беснующуюся в груди бурю. Ужас всего произошедшего понемногу отступал, уступая место сожалению и сочувствию тому человеку, что навсегда определил свою дальнейшую судьбу. Когда женщина обернулась к следователю, в глазах её стояли слёзы. — Мне жаль, что всё так сложилось, — тихо произнесла она, сама не зная, к какому именно моменту их длинной, оплетённой тайнами и интригами истории это относилось. — Мне тоже, — легко согласился он, и во взгляде его ей почудилось нечто, чего она никак не ожидала… или боялась там увидеть. Сожаление, тоска… любовь? То, чего никогда не было видно за лукавыми улыбками и вечной ироничностью взгляда. Или то, чего она просто не замечала и не хотела замечать? Слишком уязвлённая, преданная этим человеком, которому когда-то осмелилась довериться. Он абсолютно и точно не жалел о спасении жизни брата. Значило ли это, что он жалел о том, что когда-то причинил боль ей? Она знала, что уже не получит от него ответа. — Но сейчас нам всем остаётся только двигаться дальше. И кто знает, быть может в конечном итоге все эти страдания будут не напрасны и пройдя через них вы наконец-то будете счастливы.       Вы. Мысленно отметила она. Не мы. Вы. Четко отделил свою судьбу от их Яков Петрович. Да и может ли быть когда-нибудь счастлив человек, что отдал собственную душу? — Что ж, думаю, что мне уже пора…       Она сделала упреждающее движение рукой, порывисто подошла к нему, ещё не до конца уверенная в том, что хочет сделать, замерла на мгновение, не сводя взгляда с темных глаз стоящего напротив человека, и резким движением сорвала с шеи кулон, что хорошо был знаком им обоим. После чего взяла следователя за руку и вложила кулон в его ладонь, мягко заставив сжать пальцы. — На память, — с трудом выдавила из себя, опуская взгляд и в следующую секунду чувствуя осторожное прикосновение холодных губ к собственному лбу. Совершенно невинный, почти отеческий, жест и тихий шёпот, разрезающий угнетающую тишину комнаты: Спасибо.       Он резко отстранился и поспешно покинул комнату. Она проводила его взглядом из окна, но Яков Петрович так и не решился оглянуться.       И ничто не выдавало его смятения и боли, когда вечером он отчитывался перед Бенкендорфом за провальную, хотя и не до конца, работу.