Нежность

Бакуго никогда не был нежен. Хватаясь за руку матери в детстве, ему было необходимо ощутимо шлёпнуть по ладони, с силой сжать её и как можно дольше раскачивать сцепленный замок из стороны в сторону, пока Мицуки не надоедала эта пытка. Обнимая отца после инцидентов в юэй, он неосознанно напрягался, его мышцы сокращались до предела, пока заботливый, мягкий родитель не выпускал из объятий. Успокаивая эри, он не мог выдавить из себя ни слова, но смотрел на неё, брал её за руку, всё ещё деревянно хватался за крохотные пальчики своей мозолистой лапой - и это его усердие выражало собой нежность такую, на которую он только был способен. но сейчас и только сейчас - под ручищей у него, на его груди, прерывисто дыша во сне и изредка хмуря брови - любовь всей его жизни. Сопит, почти не ворочаясь, волосы взлохмачены, корни давно пора красить, губы слегка приоткрыты, счастье, ощутимое, воочию. Кацуки чувствует, как его вдавливает в матрас вес мощного тела, как ключица впивается аккурат в пресс его собственный, как любовь его лениво сдвигает ногу чуть левее и снова хмурится. И в этом всём что-то такое едва распробованное, бакуго ощущает лёгкую щекотку изнутри, чуть ниже груди, в районе торса, в самом низу живота. Его сковывает теперь не проблема с выражением чувств, но восхищение, бесконечное, бездонное восхищение маленьким шрамом на веке, едва виднеющимися острыми клыками, остатками несмытой подводки в уголках глаз, крепостью мышщ и чем-то неосязаемым и нематериальным. Преодолевая хрупкость момента и надеясь не нарушить сна, Кацуки пробует - осторожно сдвинуть прядку за ухо, пройтись ребром большого пальца по скуле и слегка погладить щёку - на удивление мягкую (Бакуго помнит, как ощущается кожа парня под действием причуды). пробует уголками губ слегка улыбнуться тому, как любовь его жмурится от щекотки, когда он касается подушечкой указательного губ Эйджиро. Эйджиро - тёплое тело такое живое, дышит глубоко и медленно, давит на него сверху, но не как груз - как огромный преданный пёс. всё кажется правильным. нежность во взгляде и пальцах у Кацуки, сквозит в его груди, читается в намёке на улыбку, в расслабленных тянущихся минутах перед тем, как он возьмётся будить Киришиму. Он точно знает, что несмелый его шажок будет вознаграждён трижды или четырежды, когда столкнётся с костром глаз на любимом лице - и нежность ему будет как никогда понятна, протянется лучами солнца до его грубого, большого сердца и вернётся к такому же сторицей.