Этот мир никогда не станет Таким, каким я хотел. И если я ему не принадлежу, Кто бы мог предположить?
Томас поднял голову вверх, глядя в темное небо, в котором то и дело рождались новые, самой разной формы, снежинки. — Вас так поздно выпускают на прогулки? — спросил Торд, оглядываясь и ёжась. Ели и сосны вокруг давили на него тёмной стеной. — Это не сумасшедший дом. И я не психбольной, чтобы меня держать взаперти, Ларссон. — наконец Риджуэлл обернулся, глядя на парня напротив. — К тому же, чего же ты пришёл «так поздно»? Разве тебе не устроили взбучку в прошлый раз? — Было дело, — Торд качнул головой и пожал плечами. — Да кто меня остановит? — Ну, охрана выглядит внушительно. — Мой огнестрел тоже. Томас издал смешок, хотя его губы совершенно не дрогнули. — Тебя посадят, идиот. Он выглядел совершенно потерянным. Будто не человек вовсе, не парень, который должен тусоваться в компании друзей и жить в своё удовольствие. Он… был тенью, практически опустевшей оболочкой когда-то жизнерадостного юноши. Здесь он был никем. Здесь он был пациентом. — Плевать, я всё равно доберусь до тебя. — Торд усмехнулся и расставил руки для объятий.Я не брошу Всё то, что у меня есть, Чтобы ты почувствовал, что ещё не поздно, Никогда не поздно…
Риджуэлл снова тяжело выдохнул и направил взгляд черных, как то же ночное небо, глаз куда-то в сторону еле мерцающей коробки здания. Четыре этажа стали для него домом на этот год. Домом из которого хотелось убежать и никогда не возвращаться. Кто-то бы назвал это подростковым бунтарством. Он бы назвал это попыткой выжить. — Мне не нравится здесь, Торд. — наконец он выдохнул и затравленно посмотрел на парня. — Ужасно. Ужасное чувство. — Тебя кто-то обижает? Персонал? — Ларссон неловко спрятал руки в карманы и подошел ближе. Остановившись перед черноглазым, он пальцем погладил его щеку. — Нет. — Тогда что? — Я разучился улыбаться здесь, Торд. Искренне улыбаться. — сказал Томас бесцветным, шелестящим, словно песок, голосом. — Я, кажется, забыл, когда в последний раз делал это. — Ты думаешь о… об этом? — Ларссон не хотел, не любил, поднимать эту тему. Ему самому было больно просто формулировать это предложение в своей голове. Произнести же было в сотни раз сложнее, от чего атмосфера какой-то недосказанности давила на обоих. Хотя… они, кажется, привыкли. — Нет. Нет, вовсе нет. — Риджуэлл в каком-то смысле беззаботно пожал плечами. — Я просто… тогда меня поставили перед фактом и я… я не мог не расплакаться, как девчонка с повышенным выбросом гормонов. А сейчас… — он приподнял уголки губ, но эта улыбка ничего в себе не несла. Она была пустой и болезненной. — Я смирился, наверное. Страшно, конечно, но что поделаешь. Он лгал. Он видел кошмары, в которых разлагался на операционном столе. Он плакал ночами, сидя на подоконнике собственной палаты. Он ужасно боялся несправедливости этого мира. — Это же не окончательные результаты. Ты не окончил терапию. Всё может быть не так плохо…Даже если я скажу, Что всё будет хорошо, Я всё ещё слышу, как ты отвечаешь, Что хочешь умереть.
— Торд… — Том посмотрел ему прямо в глаза. — Шанс того, что я доживу до лета меньше пяти процентов. А я никогда не выигрывал в эту жизнь. — Плевать. Плевать на графики и статистики. Ты будешь жить. — Ларссон взял его за руку, переплетая пальцы. Риджуэлл вовсе не был против, пускай ни один мускул на его лице не дрогнул. — Ты выживешь, уйдешь отсюда. И я заново научу тебя улыбаться. Искренне улыбаться. Ты будешь смеяться каждый день, забыв обо всех заботах. Клянусь, я сделаю тебя самым счастливым. — Клянешься? — вопрос прозвучал сухо, в то время, как Томас приблизился к его лицу. — Всем, что у меня есть. — Торд выдохнул и мягко коснулся его губ своими губами, затягивая в чувственный поцелуй.И сейчас мы снова и снова пытаемся Просто остаться в живых. Возможно, мы всё изменим, Ведь ещё не поздно, Никогда не поздно…
А снег продолжал вальсировать…***
В один день всё стало слишком плохо. Риджуэлл задыхался, лежа на операционном столе и молил Господа, пускай и не был верующим, чтобы тот окончил его муки скорее. Последние дни Ларссон его не навещал. Не было кому рассказать новую придуманную сказку, украшенную розовыми блестками. Не было кому солгать, как же всё хорошо. Он провёл последние дни в тишине и абсолютном одиночестве. Неделю. Неделю он чувствовал, что осталось совсем немного. Тогда возросла потребность лгать. Когда он лгал Торду, что чувствует себя лучше — то сам убеждал себя в этом. Но когда тот не появлялся слишком долго, становилось очень больно. Томас лежал на операционном столе, слыша, как над ним бегают врачи. Наконец на него нацепили маску от которой сразу же закружилось в голове. Врач над его головой приказал ему считать до десяти. — Один. Том не хотел умирать. Он был молод, он столько всего еще не сделал… казалось, он умер уже тогда. Когда в один день ему поставили практически неизлечимый диагноз. Он даже не удосужился запомнить его. — Два… Тогда Риджуэлл почувствовал, как что-то в нём надломилось. И даже не знал почему — от того, что в эту лотерею жизни он проебал всё, или от того, как тогда на него смотрел Торд. Боль. В родных глазах было столько боли… — Три… Ларссон не мог смириться. Нет-нет, у них всё только начало налаживаться! Когда внезапно руки опустились у обоих, Торд понял, что отныне будет тащить обе жизни в одиночку. Томас не был для него обузой, вовсе нет. Они любили друг-друга. И Торд никогда бы его не отпустил. — …Четы-ре… Сначала и Риджуэлл пытался держаться молодцом. Улыбался, гулял, вёл себя так, будто ничего не случилось. Будто смерть не стучится настойчиво в его дверь. — …пя…ть… «Я не умру. Я не умру, ни за что… — Том сделал еще вдох, когда в глазах поплыли фигуры врачей. Он уже еле различал силуэты. — Торд клялся. Клялся научить меня улыбаться. Он клялся сделать меня счастливым. Еще не поздно… никогда не поздно…» — …ше-… — голос оборвался и черные, будто та же ночь, глаза медленно закрылись, заставив всех в операционной выдохнуть. Где-то далеко за окном рассвет лелеял верхушки елей и сосен…***
На улице было откровенно холодно, несмотря на начало весны. Впрочем, это было ожидаемо, беря во внимание то, что снег обильно выпал лишь в конце зимы. Томас поежился и выдохнул, уронив взгляд на грязную ленту дороги. Жужжавшие машины сбивали с мысли, но он и не был против — пора привыкать к суете города. Боже. Как давно он радовался серым улицам? Главное — никаких елей. Никаких сосен, которые могли бы окружить его и напомнить своими зелеными иглами иглу, которой зашили его грудную клетку. Пускай и останется шрам, Тому было плевать. Он живой. — Привет. — И тебе здравствуй, Торд. — Риджуэлл обернулся и чуть усмехнулся, продолжая разглядывать улицу вокруг. — Здесь всегда было так… по-живому?.. — спросил он, смахнув чёлку с глаз. — Ты разглядываешь мир, словно ребенок. — Ларссон ласково улыбнулся.Мир, в том виде, в котором мы его знали, Уже не вернется. Время, которое мы потеряли…
— Я заново родился, мне можно. — Том поймал взгляд парня и выдохнул. Руками обвив его шею, он прижался ближе к теплому телу и чмокнул его в сладкие губы. — Я скучал… — Я тоже. Мне так жаль, что меня не было рядом. — Торд виновато покачал головой. — Прости, котёнок.Не придёт снова. Жизнь, которая у нас была, Не будет больше причинять нам боль.
И внезапно… Риджуэлл улыбнулся. Так, будто парень сказал величайшую на свете глупость. Уголки губ чуть дрогнули, но он не перестал улыбаться. — Дурак. Такой дурак. Я остался жив потому, что чертовски хотел увидеть тебя снова. Чертовски хотел обнять и… — он прислонился лбом к его плечу, чувствуя, как на глазах скапливается влага. — Лёжа там… я так захотел тебе улыбнуться. И чтобы ты улыбнулся мне. Я… я испугался. Испугался, что этого не будет и… и понял, что не поздно. Никогда не поздно. Я люблю тебя, Торд. — И я люблю тебя, Том. Больше всего в этой гребанной Вселенной. — Торд наклонился и нежно прильнул к его губам. Так сладко. Так хорошо. Риджуэлл еще раз улыбнулся в поцелуй.Возможно, мы всё изменим, Ведь ещё не поздно, Никогда не поздно…