Одержимость

Катсуки злился. Впрочем, как и всегда, но этот гнев никак не мог найти выхода, и от этого становилось только хуже с каждым днём. Блондин ходил по больничной палате взад-вперед, мерно и неспеша, и его тошнило уже от этих опостылевших, блеклых белых стен. Примерно раз в минуту, а это каждые четыре прохода туда-сюда, он поднимал взгляд и всматривался в лицо Деку, мечтая понять, что эта сука прикидывается спящим, и издевательски наблюдает за его метаниями из-под ресниц. Понять это было бы не сложно, вряд ли Мидория смог бы долго сдерживаться и не улыбнуться. Но этого не происходило. Прошло полтора месяца после инцидента, две недели, как Катсуки выписали, но он с упорством продолжил свое бдение в палате Деку. Врачи и медсестры перестали с ним бороться и пускали его вечером, вне часов приема, выгоняя его только к одиннадцати. Они с сожалением наблюдали одну и ту же картину каждый день: блондин расхаживал у постели друга, как раненый лев. Не то чтобы Бакуго ограничивался только этим. Он орал, уговаривал, ругался, угрожал, молил, использовал над ухом Деку причуду, он бы с удовольствием бы тряс и бил его, если бы врачи строго-настрого не запретили его трогать. Он помогал медсёстрам, поправлял капельницы, помогал в перевязках, реагировал на любые изменения в приборах, грубо ловя медсестер в коридорах за халаты и таща в палату к Деку. Он исхудал, почти ничего не ел, и почти не спал. Но Деку не просыпался. Поначалу его самого удивляла собственная реакция. Естественно, он бесится из-за гребанного задрота, он всегда так делал. Но со временем это перешло в одержимость. Ему нужно увидеть эти зелёные глаза. Живыми, лучащимися. Ему нужно увидеть эту улыбку с ямочками, ему нужно это дебильное, детское "Каччан!", без всего это он не может дышать. Осознание всего этого выбило его из колеи, что-то внутри надломилось и весь механизм, благодаря которому он неудержимо рвался вперёд (Плюс ультра!) сломался и с хрустом и скрежетом рассыпался, потому что на него не смотрит один конкретный задрот. Он никогда бы не рассказал подобного Деку. Но рассказал. Тихой ночью под мирное пиканье приборов он выпалил всё это Деку в ухо, давясь слезами и злясь от того насколько он сейчас жалок и от того, что Мидория совершенно его проигнорировал. Он даже вслух произнес то, чего в жизни не думал сказать этому придурку. И даже поцеловал его совершено безжизненные, мягкие, теплые губы, но чуда, как в сказке, не произошло. Часы на стене показывали без четверти одиннадцать вечера, и он их ненавидел. Устав от бессмысленного хождения Кацуки уселся на стул рядом с постелью и задумчиво всматривался в черты лица Деку, без единой мысли в голове, пока медсестра не вошла в палату, обозначая, что ему пора домой. -Еще пятнадцать минут, - хрипло констатировал блондин, не смотря на часы. - Я и так дала тебе ещё 10 минут, - спокойно ответила она и Бакуго кинул взгляд на часы. Одиннадцать десять. - Ухожу, - вздохнул он. Медсестра тактично вышла, давая попрощаться. - Если ты завтра не проснешься, я тебя убью - привычная уже фраза. Наклонившись, Катсуки мимолетно поцеловал Мидорию в теплую щеку. Ноль реакции. Хотелось выть. Погруженный в свои мысли Бакуго добрел до общежития не разбирая дороги. Полностью игнорируя одноклассников, предлагавших ему поесть хоть что-то, он пошел в душ. Надо отдать классу 1-А школу Ю-Эй должное, они давали ему побыть одному. Они игнорировали наворачивавшиеся у него, порой посреди урока слезы, помогали с домашкой, ведь он был неспособен слушать хоть что-то на уроках и не задавали дебильных вопросов. По выражению лица Бакуго было всё ясно. Они сами приходили к Деку каждый день, разными группами, игнорируя мрачного блондина, машинально отрывавшего взгляд от смартфона только чтобы посмотреть на Деку и мониторы. Они рассказывали Мидории новости, улыбались натянутыми улыбками, смолкали, иногда плакали и уходили. Двумордый бесил больше всех. Он молча садился у другой стороны постели и молча вглядывался в лицо Деку всё отведенное для посещений время, зеркально отражая Бакуго. Но хуже всего было сидеть и молча кивать в такт причитаний Мидории-сан. Невыносимо. Несмотря на изнуряющую усталость сон не приходил. Врачи выписали ему снотворное, чтобы Катсуки мог забыться, и он боролся с собой каждый вечер, решая, хочет ли он пропустить сновидения этой ночи. Потому что в снах он держал в руках теплого, мягкого Деку, пахнущего солнцем, медом, и цветами, название которых Кацуки, наверное и не знал. Во снах на него смотрели счастливые зелёные глаза, на щеках с веснушками играл румянец. Во снах можно было целовать Деку в нос и слушать его бормотание в ответ, можно было никогда его не отпускать и шептать ему на ухо всё, что приходило в голову, пока Шигараки Томура или будильник, не разбивали эту идеальную, бесконечно желанную картину. Иногда он проигрывал этому желанию и носился в бесконечных поисках Деку по рассыпающемуся в пыль городу, неизменно находя его в момент, когда к нему неслись десяток смертоносных лезвий. И никогда не успевал. Он неизменно просыпался, рывком вскакивая с кровати и глотая ртом воздух, с разрывающихся в груди сердцем. И у него уходило несколько минут тупого поглаживания собственных шрамов, чтобы убедить себя, что в реальности он успел. Тень сомнения преследовала его весь день до момента, когда, войдя в палату он видел мирно спящего Деку и мониторы, мерно отменяющие пульс. И снова никакого ответа. Айзава заставил его пойти к психологу, который полтора часа пытался разговорить упорно молчавшего Катсуки. Айзава впервые за всё время орал на него, чихвостя за упавшую успеваемость и худшие результаты тренировок в истории ЮЭй. Айзава угрожал ему отчислением. Айзава сдался, понимая, что это не поможет. Айзава налил ему саке, достав его из ящика стола и они молча пили, каждый погрузившись в свои мысли. Всемогущего он просто игнорировал. Приближались экзамены и Киришима с Яоирозу заставляли его пялиться в книги, в которых он не понимал и не видел ни черта, потому что перед глазами рисовался день, когда, войдя в палату, он увидит толпу врачей и слабую улыбку, услышит "привет Каччан" и расцелует этого придурка наплевав на посторонних. Перед глазами рисовался день, когда зелёные глаза откроются и не узнают его, никого не узнают. И мысли складывались в бесконечные монологи, объясняющие как этому парню снова быть его Деку. Перед глазами вставал каждый пинок, тычок и оплеуха с момента, как они познакомились в детском саду. Как он дал ему это дебильное прозвище, как злился, когда этот бракованный кусок идиота вслух мечтал стать героем. Как Всемогущий. Как Каччан. Хотелось выть. - Я больше так не могу... - выдохнул Бакуго, - Не могу больше. Он обессиленно лежал головой на больничной подушке, уткнувшись носом Деку в ухо. - Если ты проснешься сейчас, я обещаю тебе, что никогда больше не подниму на тебя голос, не ударю, не буду никогда на тебя злиться, я буду твоим рабом, я полюблю Тодороки, раз уж он тебе так нравится, я уничтожу нахер всех злодеев мира, у тебя не будет работы, я соглашусь безропотно быть номером два, сразу за тобой, только пожалуйста, Изуку, пожалуйста проснись... Нет ответа. - Скажи мне, что ты хочешь и я сделаю всё... Пожалуйста. Молчание. -Вернись... Вернись ко мне, пожалуйста... Это было жалко. Бакуго не мог этого отрицать. Но и не говорить этого вслух не мог. Антидепрессанты помогали. С каждым днём, глотая таблетки, он отбрасывал наваждения и постепенно превращался в себя прежнего. Он снова мог злиться, ушел с головой в учебу, снова начал выдавать результаты на тренировках, он впервые за два месяца почувствовал голод. Он стёр пыль с коллекции Деку, он навёл в его комнате идеальный порядок. Задрот не досчитается пары футболок, когда проснется, потому что они пахли им особенно сильно. И фотографии, где они в младшей школе оба в дебильных костюмах Всемогущего. У Катсуки такой, почему-то, не было. Киришима с воодушевлением отвлекал его от мрачных размышлений, не смея отпустить ни единой шуточки по поводу происходящего с другом. Не по-мужски издеваться над чужим горем. Урарака лыбилась так, будто всё в порядке и хотелось ей врезать. Двумордый радовал, пребывая в такой же мрачности, как и Катсуки, и, постепенно, переставал бесить.Он единственный, кто продолжал приходить к Деку по своему идиотскому расписанию, три раза в неделю. Так же молча глядя в мониторы, иногда прикрывая глаза от усталости. Он тоже не переставал ждать чуда. Тренировки, учёба, экзамены, автобус, больница, палата, Деку. Врачи говорили, что его мозг жив, но кома может продлиться годы. У палаты появилась охрана, но Бакуго был допущен к Деку без нареканий. Его научили массажу и уходу за постепенно уменьшавшемуся количеству трубок. Он устал ругаться с некоторыми ленивыми ночными сестрами, и ему разрешили оставаться за полночь. Он каждый божий день говорил Деку, что любит его. Он протирал, разминал, переворачивал, расчёсывал волосы, и целовал его в нос, уходя. -Если ты проснешься без меня, я тебя убью. Время тянулось бесконечно. Он покупал Деку идиотские носки, будучи уверенным, что такое он не стерпит и проснется от возмущения. Начались разговоры о выписке Деку домой. Он точно знал, что Мидория-сан не справится. То ли Сотриголова, то ли Старатель выразились против и разговоры утихли. Двумордый приходил три раза в неделю, и они разговаривали в полголоса о работе. Оба надеялись, что это поможет. Он врезал Всемогущему, когда тот появился у Деку пьяным. От души врезал. Он читал Деку вслух новости и понравившиеся статьи, книги, рассказывал какой он хочет для них двоих дом, как готовить любимую еду Деку, как мечтает поехать с ним в отпуск на дикий пляж. Он засыпал, пристроившись на край постели, уложив голову Деку себе на плечо. Он будет последним, кто сдастся. Это он тоже обещал вслух. Он его обязательно переупрямит. Хотя бы в этом. Деку глубоко вздохнул. Бакуго не сразу понял, почему проснулся, как ошпаренный, и лишь когда второй раз дыхание Деку непривычно коснулось его шеи, до него дошло. Сердце гулко ухало в висках. Показалось? Бежать за медсестрой? Не шевелиться? Он изучил это лицо до мельчайших деталей, и точно мог сказать, что что-то изменилось. Брови Мидории Изуку чуть сошлись к переносице, придавая ему задумчивый и недовольный вид. Бакуго не выдержал и поцеловал податливые губы, веснушки на щеках, мокрые от его собственных слёз. - Просыпайся, - шепот между россыпью поцелуев, - Просыпайся чертов идиот, пожалуйста, открой глаза! Изуку, я здесь, с тобой, просыпайся, Деку, мать твою! В ответ он получил лёгкий трепет ресниц. Катсуки снова не может спать. Летние каникулы, поэтому он переехал жить в палату к Деку. Никто просто не может его выгнать. "Отчетливая положительная динамика". Какие-то там волны в мозгах становятся активней день ото дня. Сейчас он похож на спящего. Периодически активируется его причуда, будто ему снятся кошмары. Каждый раз Катсуки берет его за руку и шепчет на ухо, что всё хорошо. Похоже, что его слышат. Когда он рядом Деку перестает хмуриться. Август. Он заебался выгонять из палаты праздно шатающихся идиотов. Которые не мыли, не разминали, не кормили, не расчёсывали, не целовали, не разговаривали, не умоляли, не обещали, не унижались и не сломали себя, будто переродившись. Терпит он только двумордого. 13:43. Жарко. Катсуки почему-то уверен, что это случится сейчас. Прошла вечность таких минут на его памяти, но он уверен, что это случится сейчас и Деку откроет глаза. 13:44. Жарко. Катсуки неотрывно смотрит на черные пушистые ресницы, как-то раз он их считал, но позабыл цифры. 13:44. - Деку. Зовёт его Катсуки, будто приказывает. Как делал сотни раз раньше. 13:44. Август. Изуку открывает глаза. Бакуго Катсуки пережидает часы приема, как кару небесную, на своем законном месте рядом с постелью Деку. Как охранный пёс, он терпеливо ждёт, когда толпа счастливых идиотов закончится, оставив их с Деку наедине. Рад видеть он только Двумордого, который узнав новости, просто обнял Бакуго и коротко шепнул на ухо "Спасибо". Когда гости уходят, провожаемые тяжёлым взглядом Катсуки, Изуку наконец-то обращает всё своё внимание на него. Деку улыбается, рассматривая Каччана. - Хочешь рисовых пирожных? Я один всё не съем. Музыка для ушей - слышать этот голос. - Сплошные углеводы, а тебе нужны белки. Ты так мышечную массу не восстановишь. - Зато это очень вкусно, - пожав плечами, Мидория уплетает третье пирожное за час. Невозможно на это смотреть. Катсуки перемещается ближе, забравшись на постель с ногами. Совсем близко, чтобы можно было дотронуться. Касаться его губ - рай на земле. - Правда вкусно, - соглашается Катсуки, отстраняясь. На щеках с веснушками играет румянец, зелёные глаза смотрят на него искрясь. - Я никогда к этому не привыкну, - тихо, надеясь, что это не разозлит Каччана, бормочет Изуку. - Когда-нибудь привыкнешь, - беззлобно отвечает Катсуки и, поддавшись порыву, валит Деку на больничную койку, ложась сверху, и целуя веснушки на шее. -Каччан! Нас же могут увидеть! - Как же я мечтаю забрать тебя домой из этой гребанной постели. - Два дня. Док говорит, что хочет сделать ещё пару тестов. В ответ был недовольный рык в шею. Рука в шрамах в пшеничных волосах, как в самых радостных его фантазиях. Катсуки с удовольствием устраивается поудобнее, пока Мидория задумчиво смотрит в окно. - Эй, Деку... - Мм? - Де-еку… - Что? - Ничего, привыкаю к тому, что ты откликаешься.