***
— Давай ещё, если тебе станет от этого легче, — Алекс ведёт челюстью, и, если честно, надеется на второй удар. Потому что это приведёт его в чувство. Матвей ударяет в стену, у Алекса сердце ударяет в таком бешеном ритме, что можно начать задыхаться. Перед глазами летят воспоминания. Алекс плохо помнит свою настоящую семью — с малых лет его растила улица, — и он привыкает к одиночеству, привыкает полагаться лишь на себя. Он выживает, как умеет, но страха не чувствует никогда — бояться есть чего, но нет за кого. Он старается не лезть на рожон, но за себя не боится, живя лишь моментом. Со временем Алекс становится все ловчее, искуснее. Он учится читать, выдумывает гениальные комбинации — неудивительно, что к Алексу начинают тянуться другие. Сначала — ещё в интернате — Муха, с которым они когда-то жили на одной улице, на почве чего и сошлись, потом полухромой Граф, которого тот самый Муха сначала избил, а теперь опекает. Чингиз приходит молча и уходить отказывается. Алекс выгонять и не собирается, а после шоу с ножами — тем более. Позже к банде присоединяется Марго — они знакомятся в кабаке, а спустя два месяца у девушки вдруг появляются дорогие часы, которыми она точно сможет выкупить себя. Дружить с ней гораздо приятнее, чем трахаться — это Алекс понимает быстро. Она умеет слушать и не боится перечить — смелость Тарасов уважает в женщинах больше всего. А фингалу того аристократишки способствует вовсе не мимолётно брошенное «шлюха» в её адрес, нет. Он просто неудачно налетает на стену. Калеки, воры, сироты, оборванцы и проститутка. Их называют по-всякому. Алекс — про себя — семьей. Он никогда в этом не признается, но они не просто банда, не просто ледовая банда, не просто неуловимые рецедивисты-воры. Они его, Алекса, семья. Он понимает это, когда вдруг начинает волноваться во время вылазок — успеет ли в случае чего уехать хромой Граф, не наломает ли дров Муха, не арестуют ли Марго и Чингиза. Их полное взаимопонимание нарушается лишь однажды — когда Алекс притаскивает Матвея. Недоверие к новичку подкрепляется жалостью — никто не желает ему своей судьбы. Алекс и сам не знает, зачем притаскивает его. Парень, как парень, мог бы жить нормально. Только у Алекса как всегда — когда не нужно — всплывает инстинкт: защитить, загрызть зубами за человека. Почему за незнакомца, он не понимает до сих пор, но понимает, что не прогадал, когда ценой собственной свободы Матвей спасает Муху. У Алекса потрясающая семья, и за нее он загрызёт любого. Колено главного в этой облаве жандарма красноречиво подтверждает. У Алекса потрясающая семья. Семья, вслед которой сейчас раздаются выстрелы. Семья, которую он теряет прямо сейчас. — Так вот, почём нынче офицерское слово? — шепчет Алекс больше самому себе, чем Матвею, и, самое страшное, даже не может до конца возненавидеть жандарма. Он виноват сам, и только сам. Если бы он мог всё исправить, он бы ухватился за малейший шанс. Алекс в сказки не верит, но спасти одного сказочного дурака, которому не повезло стать семьёй Тарасова, всё ещё может. — Тебе пора, — говорит так спокойно, будто они на светском балу, и он навязчивого кавалера отваживает, а не на горящем Дырявом стоит, — огонь растопил лёд. Разбегись и прыгай. Матвей так смешно таращит глаза на это: — А как же ты? — ох, дорогой, кажется, Тарасов не заслужил тебя, всех вас. Но сейчас шансы распределены: спасти Матвея или потерять бесповоротно и окончательно абсолютно всю семью. — Капитан покидает корабль последним. Или идёт ко дну вместе с ним, — Алекс ободряюще улыбается и поторапливает, хотя прек-рас-но знает, какой из этих вариантов его ждёт. Нужно, наверное прощаться с жизнью, но Алекс не ею дорожит. Не своей. Теперь ему некого беречь, а значит — все равно. Помирать, так помирать. Тем более, он собирается сделать это красиво. — Всё будет в порядке. До встречи на том берегу. Заступая на балку и вскидывая пистолет, думает о том, как бы не заметили Матвея, и немного о том, с какого выстрела в него попадут. Спустя секунду, ещё чувствуя спиной толчок и летя в ледяную воду, о том, какой же Матвей непроходимый дурак. И немного о том, что Тарасов его всё-таки не заслужил.***
Сначала Алекс не верит, что жив. Потом костерит Матвея, потому что ну какой же дурак, потянул за собой Тарасова, рискуя умереть сам. А потом не отходит от его постели трое суток, потому что этот парень — не он сам (на Алексе заживает, как на собаке) — его лихорадит, знобит, но Алекс будет не Алексом, если мелкий помрёт. Матвей выживает. Очнувшись, сначала почти час слушает гневное шипение, а потом чувствует, как его крепко обнимают, обвивая всеми конечностями. И Матвей замирает, стараясь не дышать и игнорируя боль в простывших легких, — он прекрасно осознаёт ценность этого момента. Матвей и Алиса благополучно садятся на поезд в Париж, и это абсолютно не связано со странным прохожим, врезавшимся в Трубецкого. Они прощаются, крепко пожимая друг другу руки. Матвей шепчет, что они еще встретятся, а Алекс лишь улыбается и думает, что такой шанс судьба дает лишь раз. И его семье совсем не обязательно быть рядом, пусть только будут живы. Увидя на пороге коробку с лежащими внутри украшениями, которых точно хватит на выкуп банды, Алекс думает, что он отпустил мелкого в правильный путь — эти двое идеально подходят друг другу в своей бескорыстности. А потом долго улыбается, глядя на то, как резвится на льду Марго, обнимая всех подряд — Чингиза, Муху, и даже полуобезумевшего от великодушия Тарасова Графа.***
— Главное, не смотри вниз, — говорит Матвей своему сыну, выпуская того на лёд замёрзшего озера. Они насовсем возвращаются в Петербург после нескольких лет в Европе, но Матвей будто вовсе не уезжал. Он с лёгкой улыбкой вспоминает, как однажды на их Парижский адрес — всеведущий Тарасов — приходит фотография: вся банда в сборе, и подпись на обороте — «Твоя жена ведь смогла дочитать «Капитал?». Больше писем не приходит, и оно и понятно, Алекс считается погибшим, подставиться ему нельзя. И всё же Матвей надеется, что у них всё хорошо. — Мама! Папа! — сын торопливы ковыляет-едет к ним на коньках, сжимая что-то в руках. — Ко мне сейчас подъехал дядя в странной шапке и спросил, моего ли папу зовут Матвеем? А я ему сказал, что мама не разрешает говорить с незнакомцами! Матвей еще на словах о шапке чувствует, как что-то быстро-быстро начинает стучать в груди. — Ты правильно все сделал, сынок. А что дядя? — спрашивает Алиса, потому что, кажется, Матвей не способен сейчас произнести ни звука. — Ой, он вдруг громко рассмеялся, и сказал, что моя мама прекрасная женщина и что к ней стоит прислушаться! А ещё он дал мне это, — ребенок достает руки из-за спины, и перед глазами родителей появляется сахарный петушок и резной деревянный кораблик. Дрожащими руками — кораблик один в один «Дырявый» — развернув записку, привязанную к мачте, Матвей читает: «Надеюсь, я наконец могу познакомиться со своим почти-племянником? Мастерская игрушек на углу ярмарки, шесть вечера. Марго очень вас ждёт». Ребёнок так и не понимает, чему так счастливо улыбаются родители. А в семье Алекса, кажется, пополнение.