Принудительное

Шесть чашек из-под кофе, пепельница, доверху набитая окурками, беспорядочно разбросанные по всему столу бумаги, выпотрошенные папки с другими похожими делами, скомканные страницы из блокнота с заметками и схемами, больше похожими на пентаграммы сатанистов, и с психу сломанный на двое карандаш красноречиво свидетельствовали о том, что они были в тупике. Есеня, слегка переигрывая, громко вздохнула и швырнула папку на стол, устало потёрла красные, как у последнего наркомана, почти ослепшие от многочасового чтения глаза, в которые кто-то заботливо вывалил целый самосвал песка. Да ещё и погода будто издевалась над ней — за окном май, уже тепло как летом, и ещё и это мерзкое солнце светит, как чертовы софиты. Ну почему, когда нужно разгребать сложный и запутанный случай, не может идти дождь? — Ни хрена не понимаю. И какой придурок писал этот отчет? Родион, сидевший по другую сторону стола, сейчас больше похожего на поле Бородинской битвы, лишь хмыкнул. По мнению Стекловой — чересчур самодовольно. Взял пару страниц, просмотрел. Попытался разложить в одном ему понятном порядке, долго и глубокомысленно, с таким выражением, будто ну вот сейчас-сейчас, ещё немного и на него снизойдёт божественное откровение, смотрел, переводя взгляд туда-сюда. Но потом и сам уронил голову на грудь. Потянулся сначала за фляжкой, отхлебнул, потом за сигаретами. Чиркнула зажигалка, и дымок весело затанцевал на ветерке из распахнутого окна, глумясь над ними. — Ну если и ты ничего не понимаешь, то я не знаю, что нам делать, — Есеня всплеснула руками, — Быков ждёт, что мы в конце месяца повяжем виновных. Есеня откинулась на спинку дивана, закрывая лицо руками, потёрла щеки, похлопала по ним. Сраные дедлайны. Какой урод их только придумал. — Знаешь, что забавно? — усмехнулся Родион, в который раз смотря на какую-то бумажку. — Что? — она оторвала руки от лица и посмотрела на Меглина, опираясь локтями о колени. Неужели все же откровение? — Тут не хватает самого начала расследования. Первых допросов, улик, донесений. И угадай, кто им тогда занимался. — Ну же, удиви меня. — Евгений Осмысловский. Не знаешь случайно такого? — Твою мать, — отчаянно протянула Есеня, снова падая на диван, — И вообще, чего это ты ухмыляешься? — Да вот думаю, не завалялся ли у тебя его номер телефона. Есеня показала ему язык. Очень смешно. — Я серьезно. Ты не сталкивалась с ним в последнее время? — Да вот все не можем пересечься, у обоих так много работы, хотя офисы в центре! — она снова взмахнула руками, срываясь на крик, — Но в следующий раз обязательно его попрошу вернуть недостающие страницы, — взвинченная, уставшая, чуть покрасневшая от уже поблекших, но вернувшихся воспоминаний, она вскочила с дивана и ушла в ванную, злясь на Родиона за такие шутки. Хотя. Чем черт не шутит? Черт пошутил достаточно скоро. Она заметила его со спины метров за сто впереди себя. Шёл себе спокойно, чуть не вприпрыжку, глазел по сторонам, будто турист в новом городе, а не опальный следак в федеральном розыске. Стеклова ускорила шаг. Когда она догнала его, он как раз обернулся, будто учуяв ее присутствие. Глаза по пять рублей, ошалевшие, уставились на неё в замешательстве, когда она схватила его за куртку — хвала небесам, жара наконец спала — и втащила в переулок, впечатав в стену и навалившись всем телом, захлопывая капкан. — Ну привет, красавец, — ее глаза, в которых весело танцевали чертята, обещавшие не то райские муки, не то адское наслаждение, в секунду прожгли его насквозь, — Скучал по мне? Облизнувшись, не давая ему опомниться, поцеловала его. Целовала, кусала за губы, обнимала за шею, прижимая ближе к себе. На мгновение он застыл как истукан, то ли не веря своему счастью, то ли что-то подозревая, а потом ответил ей, укусил в отместку, обнял за талию, притягивая к себе. Ударился головой о кирпичи, но не остановился, залез руками ей под куртку, под толстовку и футболку, погладил покрывавшуюся мурашками кожу, сжал ягодицу, наслаждаясь тем, как она вздрагивает под его прикосновениями и стонет-выдыхает ему в губы. Ее руки опустились ему на бёдра, сжали, нашли его руку на ее бедре. А потом браслет наручников защёлкнулся. — Оп. Поймала. Женя, не до конца осознавший, что произошло, ещё ощущая на губах ее вкус вперемешку с горькими сигаретами и кофе, держал ее в объятиях, а она и не торопилась вырываться, только смотрела на него снизу вверх и улыбалась тому, как это, оказывается, было легко. То ли поцеловать его, то ли незаметно застегнуть наручники. Осмысловский поднял свою левую руку, к которой была пристёгнута ее правая, потряс, надеясь, что от этого наручник отвалиться. Не отвалился. — Стеклова, это запрещённый приём! — Чего не сделаешь ради карьеры. Ничего, переживешь, — она наконец отлепилась от него и, все еще улыбаясь, попыталась потянуть его из переулка, но он не сдвинулся с места, — Пошли, поможешь нам. — В чем это? В собственном задержании? — Помнишь серию в Саратове три года назад? Вот поможешь нам разобраться, что к чему, раз спиздил материалы из дела. Он стоял, смотрел на неё, его собственные черти вышли на танцпол, разминались, накачивались текилой. — Стеклова, ты понимаешь, что я сейчас могу просто закинуть тебя на плечо и унести в пещеру? — Или я закину тебя в багажник и увезу в контору. Есеня и не заметила, когда он успел взять ее за руку. Чертовы наручники. Слишком сближают. — Если ты еще раз так меня поцелуешь, то помогу, — прошептал он ей прямо в ухо, пользуясь тем, что дальше, чем на расстояние вытянутой руки она все равно не сможет отойти. Она закатила глаза, толкая его в плечо. Женя отошёл на два шага назад. Два крошечных шага. — Меглину ничего не скажу, обещаю. Кстати, а он не захочет меня убить? — Считай, что ты в программе защиты свидетелей. Пошли. Поцелую я тебя еще, поцелую. В нос. Ухмыляясь, он пошёл вместе с ней, пока она заправляла браслеты под рукав куртки и все еще держа его руку. Прям как в старые добрые. Они ехали уже больше часа, не успев даже покинуть центр, продирались сквозь вечерние пробки. Девять баллов, дороги Москвы в навигаторе замкнулись красным. Как уроборос, пожирающий собственный хвост. Машины, тяжело дыша друг другу в бамперы, черепахами ползли вперёд, застревая на очередном светофоре. Ошалевшие водители подрезали друг друга, сигналили, когда кто-то так же бесцеремонно лез в их полосу, внаглую игнорировали пешеходов, намеревавшихся перебежать дорогу в неположенном месте. Как в том бородатом анекдоте — а для вас, Козлов, есть подземный переход. Есеня матернулась, не успев проехать на зелёный буквально на секунду, резко дала по тормозам, успев остановить машину до пешеходного перехода. Ещё не хватало схлопотать штраф за стояние на этой дурацкой вафельной разметке на перекрёстке. Одна рука сжимала руль, другая, с пристёгнутой к ней рукой Жени, лежала на коробке передач, нервно барабаня по ней пальцами в такт гремевшей из динамиков песне. — Неудобно, наверно, одной рукой вести машину. Осмысловский, в отличие от неё, чувствовал себя на удивление расслаблено. Развалился на сидении, широко расставив ноги, пускал в окно дым сигареты, уже наверно пятой за полчаса, качал головой в такт музыке, словно патлатый металлист на концерте, подмигивал девчонкам в соседних машинах. Черт, как будто их поменяли местами. Есеня недовольно причмокнула, отворачиваясь к своему окну, равнодушно уперев взгляд в тянувшуюся по другую сторону стекла аллею с деревьями на бульваре. Воспользовавшись остановкой машин, вдоль дороги шёл бездомный, собирая пожертвования. Она отрицательно покачала головой, когда он постучал костяшками почерневших пальцев по стеклу. У неё уже слезились глаза от бесконечного потока красных огней впереди, затекла задница, болела правая ступня, постоянно жавшая на тормоз, и начиналась мигрень. — Ничего, переживу, — она старалась не замечать, как он легонько гладит пальцами ее ладонь. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не убивало. — На метро бы быстрее доехали. — У него рядом нет метро. — Поймали бы такси от ближайшего. Есеня подняла правую руку. Его левая потянулась следом. — С этим? — Ну мы же как-то дошли до машины, держась за руки, и даже ухитрились забраться внутрь. Она облокотилась о стекло, подпирая ладонью голову. Хотелось кофе, хотелось выйти из машины и побегать, хотелось, чтобы эти бесконечные девяносто секунд красного сигнала светофора наконец закончились, и они могли постоять ещё двадцать минут уже в другой пробке на следующем бульваре. — А ты ему рассказывала о моем героизме? — Ты хотел сказать, о том, как ты поцеловал меня ночью? — И это тоже. — Вот сам ему и расскажешь. Когда доедем наконец. — О, расскажу, даже не сомневайся. Стеклова потянулась к приборной панели и крутанула колесико, вырубая осточертевшую музыку. Внезапно свалившаяся тишина мгновенно зазвенела в ушах. — Женя, родной мой, будь другом, заткнись, пожалуйста, — сказала она ему совершенно спокойно, почти ласково. — А ты сними наручники, и заткнусь. — За идиотку меня держишь? — Тогда терпи, Стеклова, терпи, — и он, рассмеявшись, продолжил без умолку радостно трындеть, действуя ей на нервы. И Стеклова терпела, крепко сжав зубы. Родион, закинув ноги на стол, пил коньяк прямо из горла, просматривал какие-то документы, когда они вошли, чуть пошатываясь, как пьяные подростки. — Я думал, ты пошутила, — он не без удивления посмотрел на их сцепленные руки, пока они пытались снять куртки и обувь, не свалившись при этом. Чутьё подсказывало ему не спрашивать у неё, как ей удалось привести Осмысловского сюда. Есеня, нервно улыбаясь и подняв вверх большой палец, помахала ему из прихожей, дергая и рукой Жени тоже. Осмысловский, все еще валявший дурака, принялся остервенело трясти теперь уже ее руку. — Здрасьте, Родион Викторович! Как на службе? — Из-за тебя слегка хреново. Зачем конфиденциальную информацию прикарманил? Стеклова, уставшая за эти два с половиной часа от непрерывной болтовни Жени, наконец сняла наручники. Кольца, похожие на клешни краба-мутанта, раскрылись, выпуская их руки на свободу, являя под собой красные глубокие борозды. Спущенный с цепи, Женя прыгнул на диван, поудобнее устраиваясь. Есеня, не спуская с него глаз, медленно опустилась рядом. — Да ничего я не прикарманивал. Просто забрал домой посмотреть в спокойной обстановке. А потом как-то и забыл. Другие дела появились, знаете ли. Есеня метнула на него злобный взгляд. Знает она, какие у него дела тогда появились. Меглин швырнул ему дело с саратовскими убийствами. Промахнулся. Папка, не долетев до колен Жени, раскрылась, выплёвывая на пол содержимое. Они не сводили друг с друга глаз, как два ковбоя, держащих соперника на мушке. Есеня с нарастающим беспокойством переводила взгляд с одного на другого, сжала канцелярский нож, готовая вмешаться. Ей начинало смутно казаться, что она совершила очень большую глупость. — У меня два условия. — Ты еще условия будешь ставить? — Родион. Нам нужно закрыть это дело. Если их не остановить, они продолжатся. — Да, Родион Викторович, Есения Андреевна совершенно права, — он с улыбкой посмотрел на Есеню, делая вид, что не замечает нож, — К тому же, ничего сверхсложного я не прошу. Жизнь и свобода. — Валяй. Рассказывай, с чего там все началось. Рассказывал он часа три. Поначалу запинаясь, путаясь в фактах, снова и снова возвращаюсь к отдельным, давно уже озвученным деталям, как студент, плохо подготовившийся к экзамену, чем выводил Меглина и Есеню из себя. Но в конце концов вспомнил. Дело выстраивалось в логическую цепочку в схемах, которые он рисовал, сопровождая такими глубокими аналитическими комментариями, как «...и тогда этот хрен убил вон ту бабу» с указанием на соответствующие фотографии. Приложение один, страница десять, том два. — Так, и что произошло, пока меня не было? — спросил Женя, когда рассказал все, что узнал сам, пока работал над делом. — А тебя это уже не касается, — отрезал Меглин, даже не глядя на него, сопоставляя новые-старые факты и последние материалы, собранные уже после побега Осмысловского. Вот теперь до божественного откровения оставалось совсем чуть-чуть. — Да перестаньте. Это как бросить сериал на предпоследней серии. Сдохнешь же от любопытства, чем там дело кончилось. Родион кинул на него испепеляющий взгляд, уже готовый послать его куда подальше, как вмешалась Есеня, поднимаясь с дивана. — А ну успокоились оба! Я пойду пока сделаю еще кофе, а ты, — она посмотрела на Меглина, который все еще буравил Женю глазами, — расскажи ему, вдруг коллективным разумом что-то надумаем. Она ушла на кухню, собрав со стала грязные чашки. Женя смотрел ей вслед. — Люблю властных женщин, а вы, Родион Викторович? Родион Викторович молчал. — Ты можешь строить из себя влюблённого мальчишку и выводить меня из себя сколько влезет, — прошипел Родион, когда Есеня загремела посудой на кухне, — Но если ты ее хоть пальцем тронешь, я найду тебя. И убью. Женя обезоруживающе улыбнулся. — Пальцем я ее уже трогал. И не только пальцем. — Ты прекрасно меня понял. Женя кивнул, продолжая улыбаться. Понял-понял, не дурак. С кухни вернулась Есеня, неся дымящиеся чашки с кофе. Две руки и три чашки — не очень удачное уравнение, пальцы жгло, она зашипела от боли, когда Женя забрал у неё чашку, успев предотвратить ожог первой серии и поймав разочарованный взгляд Меглина. Коллективным разумом они действительно пришли к весьма логичным выводам. Меглин уехал в контору доложить результаты и составить план захвата, в основном с целью не видеть больше Осмысловского и таким нехитрым способом избежать кровопролития. — Подбросишь до дома? — прокричал Женя, перегибаясь через диван, пока она мыла очередные чашки. Господи, сколько же их в этом доме. Пора купить посудомойку. Есеня поставила последнюю на полку и теперь, развернувшись к нему, вытирала руки полотенцем. — На метро будет быстрее, — ухмыльнулась она, возвращая ему его же шпильку. Получай, засранец. — Здесь рядом нет метро. К тому же могу заодно отдать прикарманенные мной документы. — Ты все свои вещи забрал, когда сбегал? — удивилась она, — Или это такой хитрый способ заманить меня к себе? — Оба варианта, мэм. Есеня закатила глаза, покачав головой, но все же направилась к двери, забирая со стола ключи от машины. Женя, поняв намёк, пошёл следом. Доехали они быстро — уроборос покинул карту. Женя снова галантно помог ей вылезти из машины, а когда взял ее запястье обеими руками, она услышала знакомый щелчок наручников. Вот же гад. — Оп. Поймал. Один-один, Есения Андреевна, — можно было бы испугаться ради приличия, но он смотрел на неё вполне нормальными, улыбающимися — и как только ему мышцы лица не сводит — глазами. — Женя, — Есеня укоризненно покачала головой, косясь на наручники, — это что такое? — Это обеспечение договора об оказании услуг. Ты же обещала. — Я тебя сейчас ударом морды об машину обеспечу, — но она тоже улыбалась. Обещала ведь. Он квалифицировал это как разрешение. Скользнул рукой по шее, погладил загривок, зарылся в волосы, поцеловал наконец, нежно и ласково. — Не хочешь подняться? Чаю там выпить. Для разнообразия, — попытка не пытка. — Это только наше второе свидание, а я девушка приличная, знаешь ли. — Ладно, — Женя снял наручники. И когда только успел их спереть вместе с ключом. — Спасибо, — теперь она, взявшись за его шею, притянула к себе и клюнула в губы. — Обращайся. Женя смотрел на ее машину, пока она не скрылась из виду. Когда она вернулась домой, Родион уже был там, лежал на диване и задумчиво курил. Скинув куртку и обувь, она скользнула под его руку, укладываясь ему на грудь. Сегодня слишком много Жени и слишком мало Родиона. Он обнял ее в ответ, поцеловал в макушку. — От тебя пахнет его одеколоном. — Ревнуешь? Он вздохнул, глядя ее по волосам, сделал очередную затяжку и отдал ей сигарету, когда она протянула к ней руку. — Просто боюсь, что он дурит тебе голову. — Но он же может быть нормальным, — прозвучало это скорее как вопрос. — Он нормальный, только когда ты рядом. Ты готова быть с ним всегда рядом? — Не уверена. — Вот и я о том же.