imperfect murders

      Лила лживая. Лживая, как и предсказываемый каждый год «конец света».       Феликс лживый. Лживый, словно надпись на пачке сигарет «курение убивает».       Лила смотрит Феликсу прямо глаза; он тоже не отводит взгляда. Лилу вызвал Габриель Агрест, Феликса сюда никто не звал.       Феликс замышляет убийство Габриеля, Лила — убийство Феликса.       Лила — лицемерка. Она лицемерна, когда предлагает Феликсу объединиться против Бражника. Феликс — тоже лицемер, когда соглашается.       «Сотрудничество не выйдет, — думают они оба, скрывая эмоции за маской лести».       Они планируют убийство четыре долгих года и выгадывают момент его слабости. Момент, чтобы лишить его камня чудес и нейтрализовать.       Лила не планирует убивать мсье Агреста и тянет время, ставя планирование Феликса под сомнение. Она хочет доказать Бражнику свою преданность, нарушив план в последний момент. Лила буквально видит в своих мечтах как задыхаясь от крови умирает на ее руках Феликс от ножевой раны на шее. От ненависти потряхивает, колени коченеют, а пальцы рук дрожат.       Феликс знает что попытка провалится. Лиле нельзя доверять. Феликсу, кстати, тоже.       Она держит недавно наточенный складной нож из коллекции Агрестов в руках, стоя спиной к Феликсу, набирается храбрости, дабы правильно нанести удар — все же опыта у нее маловато.       В глазах плывет, когда он внезапно обматывает ее рыжие сухие волосы вокруг ладони и с силой тянет к себе. Ее ухо прямо у его губ, ему прекрасно виден нож. Феликс лживый. Феликс холодный. Феликс проницательный. Прямо на ухо шепотом сладко одаривает сомнительными комплиментами: о том, как прекрасно она точит ножи, о том, как по особенному романтично стоит, о том, как же болезненно ее волосы перетягивают его руку — "какие прочные".       Лила не может вдохнуть воздуха. Стоит и не дышит. Затылок ноет. Нож выпадает из рук прямо на сатиновое постельное белье его кровати. Феликс оттягивает волосы еще ниже и ближе, вгрызаясь от ненависти зубами ей в шею. Лила скулит. Скулит подозрительно тихо. Она вцепляется дрожащими руками в его бока, но не отталкивает.       Лила ненавидит Феликса до хруста костяшек. Феликс ненавидит Лилу до скрежета зубов.       Феликс искусывает всю ее шею и плечи, не скупясь и не жалея, до крови, до синяков и огромных отметин, грубо держит за волосы, не позволяя шевельнутся. Ненавидит.       Лила впивается наращенными ногтями ему в ребра сквозь не защищающую рубашку, не скупясь и не жалея, до крови, до ярких глубоких царапин. Ненавидит.       Она стоит к нему спиной и отчетливо ощущает возле ягодиц твердый член, упакованный в строгие черные брюки. Жарко. В его квартире жарко даже с двумя работающими на полную кондиционерами.       Его пальцы каменеют из-за того, как сильно он перетянул ее волосы. Кровь перестает приливать к руке, из-за чего он отпускает их.       Лила резко поворачивается лицом к нему и впивается в его потрескавшиеся губы, пачкаясь в крови на них и прокусывая нижнюю едва ли не насквозь. Она не закрывает глаз, прищуриваясь смотрит на него, противно ухмыляется. Феликс не терпит: со злостью вгрызается в ответ, причиняя как можно больше боли, злобно смотрит прямо в ее наглые лисьи глаза.       Поцелуй больше похож на кровавый пир. Лила с ненавистью высасывает собственную кровь из его рта, не брезгуя проглотить вместе со слюной, рвет рубашку на плечах длинными миндалевидными ногтями и вонзается ими в кожу.       Сдохни.       Лила стонет так внезапно и так странно, что он тормозит. Ее голос словно скрежет металла, пробирающий до костей. Она также едко повторяет, когда Феликс сдавливает ее ребра: «Сдохни». Феликс с хрустом заламывает ей руки за спину, касается ее носа своим, наблюдая за расширившимися зрачками. Ее глаза застилает пелена из слез, но Лила не плачет. Сжимает до скрипа зубы от боли в локтях, но сдерживается, не позволяет ни одной капле потечь по щеке. Гордая. Выбешивает до тошноты. Лила кусает его за нос резко и жестко, заставляя отпустить ее руки. Кровь стремительно течет ручьями по его приоткрытым от боли губам. Феликс едва ли не отскакивает от нее, марая рукав белоснежной рубашки красными разводами.       Она не позволяет отойти — тянет его за старательно уложенные волосы на затылке обратно, второй рукой сжимает шею, надавливая ногтем большого пальца на кадык, шершавым языком проводит по ранкам на его губах — слизывает кровь. Ее стеклянные глаза, прикрытые от извращенного удовольствия пристально смотрели в его, распахнутые в немой боли и гневе.       Когда Феликс хватает ее руку, едва не вывихивая ей запястье, Лила даже не сопротивляется — наслаждается стальным вкусом крови, ядовито усмехается.       Он прижимает ее к кровати, сдавливая ногами бедра, не позволяя ни вывернуться, ни вдохнуть. На щеку капают густые капли крови вперемешку с потом. Пуговицы с его рубашки отлетают с противным свистом (беречь рубашку уже не имеет смысла — такое не зашивается). Ее ногти проходятся по коже его нерельефного живота также грубо, как и по плечам, оставляя кровавые полосы, руки спускаются к брендовому кожаному ремню, борются с острой пряжкой. Лила не мелочится, берет нож с кровати и перерезает качественную кожу ремня.       Феликс бесится. Резко хватает руку с острым ножом и прижимает над ее головой, порезав собственное запястье. Лила откровенно наслаждается видом его крови.       Феликс аккуратист. Он не рвет и не режет ее вещи, держит себя в руках. Феликс с какой-то особой для самого себя осторожностью снимает с нее топ и повседневный бежевый бюстгалтер: педантично расстегивает застежку спереди соскальзывающими руками. Лила молчит, не двигается, лишь смотрит на засохшую кровь недавно идущую из его носа, на окровавленные губы и на почти полностью исполосованное ее ногтями тело.       Кто бы мог подумать — окровавленный Феликс возбуждает ее намного больше любой типичной бдсм-порнушки.       Рукоятка ножа все еще приятно холодит руку, но Лила хочет увидеть как все закончится, потому не использует против его, хотя сейчас и был идеальный момент, чтобы перерезать ему глотку.       Ей кажется, словно ее ключица сейчас треснет — настолько сильно он вцепился зубами в кость. Лила верещит и мечется по кровати, ударяет Феликса в пах. Его резко скручивает от боли, и он отпускает ее. Лила не планирует извиняться; Феликс тоже.       Феликс лбом лежит на животе Лилы с хриплым сопением — приходит в себя после удара и копит злость внутри. Его руки сжимают мягкий материал простыни. Феликс хватает ее за запястья. У Лилы не получается оторвать руки от кровати больше, чем на два сантиметра, — к сожалению, Феликс очевидно сильнее ее.       Лила готова сжаться калачиком, когда его зубы касаются тонкой кожи груди, усеянной мелкими беловатыми линиями растяжек. Феликс ставит засосы каким-то особо изощренным болезненным способом. Лила визжит сквозь закусанную губу, нервно крутит головой то влево, то вправо, ударяясь о твердую ортопедическую подушку.       Его пальцы кажутся такими огрубевшими по сравнению с кожей ее ягодиц, с которых Феликс стягивает тонкий хлопок нижнего белья.       Впервые они не пытаются разодрать друг друга, соприкасаясь губами. Хотя капли крови, попадающие на язык Лилы, заставляют ее трепетать и сжимать ноги.       У Лилы волосы сбились в колтуны и ощутимо испачкались; волосы у Феликса растрепанны как у гребанного Адриана. Лилу всегда раздражала его прилизанность, но ведь в этом и был весь Феликс; ей хотелось взять как можно больше того вонючего геля для волос, которым он пользуется, и прилепить каждый волосок на белесый скальп, дабы не видеть лицо своего поражения.       Феликс не стоит как обычно скадывая брюки по стрелкам, но и не бросает их, — проще кажется временно приспустить их. Лила не одобряет такого жеста — все-таки это не пятиминутный перепихон в грязном лифте, — и пытается зацепиться за край большим пальцем ноги, нагло и незаметно стащить вниз, но он не позволяет. Феликс хватает за лодыжку и практически прижимает ее колено к постели так сильно, что у Лилы даже связки скрипят.       Это неудобно. Брюки все равно оказываются сложенными по стрелкам.       Лила беззастенчиво любуется на исцарапанную собственноручно задницу Феликса, пока тот пытается найти презервативы. Царапины кажутся настолько глубокими, что это можно считать это лишением его анальной девственности.       Когда он наконец входит в нее, Лила сладко протягивает: "Ты у меня первый". Ее приторный искусственный голос с раздражающим придыханием, словно она проходит прослушивание в озвучку яоя, въедается в кожу до разложения мягких тканей.       Ему плевать первый он, десятый или последний. Что за скучное соревнование под названием "Я первый растягиваю девушкам влагалище"? Книжки по физиологии, стоящие у Феликса на полке, легко бы поспорили с любым "мачо".       Он не вел подсчеты. Феликса мало интересовали девушки. Он не нужен был им, а значит и они не были нужны ему. Не было ни волн возбуждения, сносящих его с четкой и распланированной полосы жизни, ни полудохлых скрипящих стрекоз в желудке, ни Лилы. "Единственное, что в ней правдиво — ненависть ко всему, кроме крови."       — Думал об этом все четыре года?       — Нет, — его голос даже не сбивается, не смешивается с рваными вдохами: такой же холодный и равнодушный как обычно.       — Мм, может два? Год? — воздух приторно свистит, вырываясь ее голосовых связок, от искусственных вздохов и постанываний.       — Я вообще не думал о тебе.       — Знал, что ты долбанный мудак? — шипит Лила, вгрызаясь зубами ему в плечо.       — Нет, — саркастирует Феликс, сворачивая ей пальцы рук до скрипа. — А ты кто тогда? Подлая сука?       — Я не сука, но твоей сучкой могла бы быть.       — Замолкни.       Феликс думает: это она влилась в роль или ей стало... приятно? Постанывания и вздохи едва ли не превращаются в вопли, после того как он вводит в нее еще два пальца помимо члена, целенаправленно надавливая в верхнюю стенку влагалища. Лила мечется по кровати, цепляется в него, в простыню, от впервые настигшего ее стыда гасит хрипящие крики укусами губ, тела Феликса и подушки.       Холодность Феликса начинает спадать, и от злости он кусает ее соски, вызывая еще больше визгов.       Лила больше не может издать ни звука, словно сорвала голос, лишь открывает рот в немом крике. Ее тело, все в полузасохшей крови, содрагается мелкой дрожью; влагалище сжимается, словно пульсирует, и Лила глубоко вздыхает, прикрывая глаза.       Через несколько фрикций презерватив заполняется спермой, и Феликс выходя пытается поправить волосы. Он полностью игнорирует ее состояние, словно делает вид, что ничего не было: выбрасывает презерватив, моет руки несколько раз, не жалея антибактериального мыла, смывает всю кровь с лица, меняет рубашку на новую, трепетно застегивая на все пуговицы, и наливает гель на свои волосы, тщательно зализывает их мелким гребнем и руками за уши.       Лила едва приподнимается, насколько вообще позволяет тело, ищет взглядом свою одежду.       — Будешь делать вид, что ничего не произошло? — Лила нервно копается в сумке и вытаскивает свои тонкие сигареты.       — Ты пыталась меня убить. Ничего не упустил?       — Ага, наш садистский секс, — она глубоко затягивается.       — Не понимаю о чем ты. Может я до сих пор девственник, не задавай таких личных вопросов.       Лила давится от смеха дымом и начинает кашлять.       — Да-да, ты просто долбанный извращенец.       Через несколько секунд Феликс переводит диалог на другую тему, застегивая рукава рубашки.       — Забудь об Агресте. Ты ведь не глупа, за такой период времени должна была понять, что быть со мной союзницей намного выгоднее, — он щепетильно завязывает галстук на шее. — Габриель не дал тебе ничего.       — А что ты дал мне?       — Причину жить, — самоуверенно заявляет Феликс, не поворачиваясь к ней. — Ради чего жить если нечего делать, и ты сломала свою жизнь? Да и крышу над головой не забывай: долго ты сопротивлялась, но когда оказалась на улице тебе уже некуда было податься. В кое-то веке переступила через свою гордыню.       Лила молчит, не отводя взгляд от его спины.       — Неудачница, не добившая ничего в своей жизни: без карьеры, семьи, денег и любви общества. Токсичная стерва. Агрест использовал тебя, а ты просто шла за ним, надеясь на финансовую поддержку. И что же он сделал, когда тебе стало нечем платить за квартиру? Ничего. Он не дал тебе ни копейки, лишь играл как с котенком и заставлял выполнять нелепые вещи вроде слежки за Адрианом, — Феликс разворачивается к ней, сложив руки на груди. — Ты устала от этого. И все наши проблемы бы решились, если бы избавились от Габриеля, подстроив самоубийство или несчастный случай, и забрали бы самое ценное, а оно бы дало нам все. Никто бы не искал дешевую брошь, о ней бы даже не вспомнили.       — Нас двое. Кому бы она досталась? Конечно же тебе, а я бы осталась ни с чем. Снова.       — Не думаю.       — Да ладно? А мне она зачем?       — А она будет и не у тебя. Но мы бы остались победителями, — Феликс широкими шагами подходит к ней, забирая сигарету из рук, затягиваясь и хмурясь. — Мы могли бы заключить сделку с Ледибаг. Если она не пойдет на условия, то мы сами используем его, и фантазия в отличии от Агреста у меня есть. Но волноваться об этом не стоит. Она пойдет на условия. По сравнению, с ценой талисмана они ничто.       — И что за условия?       — Признать тебя кем захочешь и оставить нам имущество Габриеля. Точнее не нам, а мне, но я без проблем отдам половину. Суд послушает ее, об убийстве не узнают. Если есть еще пожелания, можешь предложить.       — Думаешь, Адриан это одобрит? Он первый наследник. Глупо надеяться, что он отдаст все тебе.       — Отдаст. Я думал ты и сама поняла давно почему. Но раз уж нет, то не буду торопить, а расскажу о второй причине: Адриан не хочет иметь ничего общего с Агрестами, насколько мне известно, он даже планировал поменять фамилию. Смылся подальше от отца, отказался от получения любых средств, — Феликс прикрывает глаза, видимо, пытаясь не скатиться в оскорбление умственных способностей Лилы. — Если мы будем ставить условия Ледибаг, то Адриан ее поддержит. Есть еще глупые вопросы?       — У меня есть желания не насчет Ледибаг.       Феликс поворачивает к ней голову, выдыхая порцию дыма.       — Поцелуй меня. По-человечески, а не с целью меня разодрать.       — Нет. Это манипуляция. И я на нее не поведусь.       В доме Агрестов сегодня шумно. Туда-сюда снуют люди в форме и фуражках. Кабинет Габриеля опечатан, Натали допрашивают уже в третий раз, а она недовольно хмурит глаза сквозь отсвечивающие линзы очков. Брошь. Ее интересует на месте ли брошь, но войти в кабинет ей не позволяют; на синем костюме плохо видна кровь, но полицейские не настолько слепы, чтобы не заметить. Натали — первый подозреваемый. Полиции плевать, что она пыталась откачать Агреста, что именно она трясущимися руками набрала номер. Несмотря на то, что тело Габриеля выглядит как труп суицидника с пробитым, истекающим вязкой кровью животом, Натали не верит, что он хотел покончить с жизнью; она посветила ему столько лет, не отходила ни на секунду, не могла ведь не заметить изменений в поведении... Только вчера он восхищался новым планом по устранению Ледибаг и Нуара, а теперь лежит на полу с небьющимся сердцем. Когда она пыталась спасти его, ей даже в голову не пришла мысль о талисмане, лежащем в сейфе, но сейчас, когда его уже точно нет, она должна сохранить хотя бы чертову брошь.       Ее показания правда о самоубийстве. У нее не было сомнений, что дело не в завистниках или убийцах, а в тех кто хотел забрать самое ценное. Полиция будет мешаться ей: что они сделают? Посадят виновного? С ее целью это не имеет ничего общего. Нужно лишь, чтобы они сделали свою работу и записали его как мертвого, иначе потом проблем не оберешься.       Но Натали не хочет этому верить.       Когда ее впускают в кабинет, Натали почти что бежит к сейфу, судорожно вбивая код. Холодный металл неприятно скрипит. Ее сердце замирает от страха не увидеть камень.       Броши нет.       Все ценные бумаги, сбережения лежат на месте, а значит она знает, кто его убил. Чертова Ледибаг вычислила его и поступила так подло, Натали все было предельно ясно...