Если б не было тебя...

       Когда насилует отмороженная мразь, это нормально. Чего ещё ждать от проспиртованного до разжижения мозгов ублюдка? Не серенад же под окном. Украл, выпил — в тюрьму, избил, убил, изнасиловал — туда же. Всё ожидаемо, всё закономерно. Когда красавец краснодипломник, комсомолец и гордость факультета насилует, чтобы принудить к браку, это — за гранью нормальности. Подло, грязно. В прямом смысле грязно. Потому что — кровь и кислый пот с запахом бессилия, потому что — чужая слюна вонючим гондоном липнет к шее, и до рвоты мерзко от осознания, что тебя покрывают, как течную сучку — сзади, заломив руки, уткнув мордой в диван, хрипло выплёвывая в спину: «Ты. Выйдешь. За меня». Инга мотнула головой, отгоняя назойливые мысли, и тяжело вздохнула. Даже спустя год от воспоминаний о первом сексе тоскливо тянуло за грудиной. Нет, она уже не винила Рубена. Только себя. Нечего было крутить хвостом перед обладателем гремучей смеси армянской и караимской крови. Незачем было давать ему надежду и, уж тем более, впускать в квартиру, когда ба и дед на работе. Ей не пришло в голову, что «золотого» и во всех смыслах показательного парня может так переклинить, вот и получила за несообразительность. Сколько раз она ласкала себя, представляя своего принца: сильного, но не грубого; жёсткого, но не жестокого; который подчинял бы, но при этом вызывал чувство запредельной защищённости и восторга — быть, как его рука или сердце, которые не оторвать без боли и крови. У принца мечты никогда не было лица. Зачем? Какая разница, каким оно будет, если… Теперь никаких «если» у Инги не было. Осталась лишь злая ирония: «Жена — это звучит горько. Семнадцатилетняя мать — ещё горше, блин!» Как бы замечательно было въехать с ноги по смазливой физиономии Рубена, отряхнуться и, забыв изнасилование как страшный сон, пойти дальше с гордо поднятой головой. Первое и второе Инга в итоге сделала, а с третьим вышла полная херня. Разве можно забыть тот липкий ужас, когда непонятно из-за чего начинает выворачивать наизнанку даже от воды, а вес тела (и так бараний, как подстёбывала бабуля) семимильными шагами стремится к нулю? Или брезгливо брошенное врачом поликлиники: «Беременность три с половиной месяца. Небольшая патология, но ничего страшного. Кто отец, знаешь или…?» Это «или» прилепилось как несмываемое клеймо. На свадьбе только ленивый не косился на небольшой, но такой заметный на худеньком теле живот, осуждающе качая головой: «Нагуляла». А многочисленная родня и друзья жениха громко перешёптывались: «Поблядушка. Совратила хорошего мальчика из приличной семьи. Женила на себе, потаскуха-безотцовщина». Даже счастливая улыбка и обожающий взгляд Рубена ничего не меняли: потаскуха, и точка! Но больнее всего бил разочарованный бабушкин шёпот: «Что ж ты нас с дедом так опозорила, внучка?» А как объяснить, что не слаба на передок, как доказать, что взяли силой? Ну да, скрывала. Потому что было стыдно о таком рассказывать. А потом... Скрежет ключа в замке неприятно царапнул слух, намекая, что время для рефлексии закончилось. Пришёл муж — новоиспечённый инженер, пристроенный папашей на тёплое место в крупном строительном тресте. Какое распределение, о чём вы? Мальчики-отличники из приличных семей работают в приличных местах, где зарплаты хватает не только на хлеб с маслом. А дома их должны ждать ласковые, послушные жёны с вбитым в подкорку правилом: мужчина всегда прав, если он не прав, смотри пункт первый. Свекровь такая жизнь устраивала полностью, Ингу — нет. Но кто бы её спрашивал? Проверив спящего сына, она на цыпочках подобралась к двери (уж очень хотелось подслушать, на что снова жалуется мамочка мужа) и чуть не получила ею по лбу. Рубен влетел в комнату разъярённым тигром и зашипел змеёй, косясь на детскую кроватку: — Ты почему опять с ребёнком не гуляла? Что за тупые истерики? — Да потому что я не хочу гулять только во дворе вашей многоэтажки и только в сопровождении твоей матери, — таким же громким шипением ответила Инга. — Она мне шагу не даёт сделать без сопровождения. — Ты замужняя женщина с ребёнком. Моя женщина с моим ребёнком! Шаги со двора только со мной! Давай по-быстрому рачком, а? — уже без гнева зашептал Рубен, жадно шаря по бёдрам Инги и разворачивая к креслу. — А когда Денька проснётся, я вас выгуляю часок. Дойдём до «Космоса», билеты купим на «Тридцать четвёртый скорый». Батя в прошлом декабре на премьеру попал, когда в Москве был в командировке. Говорил, крутой фильмец, — бормотал он, тяжело дыша и втискиваясь в сухое лоно. Инга задержала дыхание. Ожидаемый неприятный спазм ледяным катком ухнул от горла вниз и скрутился в районе живота. Если бы не секс, она бы притерпелась к семейной жизни — по крайней мере, пока ребёнок не подрос: с трёхмесячным беспокойным крохой о побеге в никуда даже думать было смешно. Но необходимость регулярного исполнения супружеского долга убивала в душе даже крупицы хорошего отношения к мужу. Нет, Инга верила, что Рубен её любит — собственнически, бескомпромиссно, деспотично, но любит. Постоянно замечала ласковые взгляды, видела, как он сходит с ума, если она приболеет, по-своему заботится, покупая далеко не самые необходимые вещи и безделушки, и даже рявкает на мать с отцом, если те сильно цепляются к нежеланной невестке. Ну прямо золотой муж! Если бы не обязанность раздвигать ноги по первому требованию и зачастую не по разу в день. Инга приходила в ярость, её скручивало ненавистью, и ведь не откажешь. Отказов Рубен не принимал и пару раз объяснял свою позицию хлёсткими пощёчинами и стальным захватом на шее. Разве что «давай по-быстрому» переносилось легче: пять минут животного совокупления, и она была свободна. — Руби, я по своим очень соскучилась, — Инга оправила домашнее платье и заискивающе заглянула мужу в глаза. — Можно я на выходные — к ним? Там же частный дом и двор большой, Денечка и на воздухе, и всегда под присмотром будет, — ворковала она, потираясь о плечо умиротворенного сексом супруга. — Я ба и деду помогу, потискаюсь с ними. Ты же всё равно с папой на рыбалку в субботу собирался на два дня. — Угу, — кивнул Рубен и чмокнул Ингу в губы, — Я подумаю. Ну ладно, — засмеялся, увидев плохо скрытое разочарование, — отпущу своё солнышко из темницы на пару деньков. Поедем на рыбалку на батиной служебной «Победе», заодно и вас к старикам закинем, а потом обратно заберём — места в салоне хватит. Инга запрыгала как ребёнок и от души чмокнула мужа в губы. Вот ради такого подарка можно ещё раз супружеский долг исполнить. По-быстрому. Рубен от подарка не отказался. Подобрев, как нажравшийся кот, выгулял их с Дениской аж до девяти вечера и даже не приставал ночью. *** Дни до субботы тянулись загустевшим мёдом лениво стекавшим с деревянной ложки. Но ждать, предвкушая и проигрывая в голове грядущий выходной, было восхитительно. Инга давно продумала план на свободные от опеки мужа дни и собиралась нахвататься полученной свободы на месяцы вперёд. Немного царапала совесть, что придётся врать бабуле и деду, но иначе — никак. Они же не отпустят замужнюю внучку на танцы, а дискотека — гвоздь программы субботнего вечера. Спасибо хоть согласились заплатить за брюки, которые по Ингиной просьбе сшила соседка модельерша Елена. Немыслимую сумму содрала (целых тридцать рублей, почти половину дедовой зарплаты!), но модные «бананы» того стоили. Соседка уверяла, что таких в Симферополе ни у кого не будет. — Это же «Бурда», смотри сюда, деревня, — тыкала она пальцем в затертый до дыр иностранный журнал с блондинкой в красном костюме на обложке. — Мне подруга из Ленинграда прислала, а ей знакомая из московского Дома моды привезла. В ФРГ уже больше года девушки в таких ходят. И тебе пойдёт — фигура для них подходящая, спортивная. Роста, правда, маловато, но ничего, с каблучком самое то будет. Инга слушала в пол-уха, жадно разглядывая немецкий журнал. Какими же красивыми и счастливыми выглядели эти капиталистки! Улыбки широкие, белоснежные, как нарисованные. А может, и правда нарисованные, не зря же целый разворот о том, как краситься. Ещё бы по-немецки понимать — почитать советы. Брюки сели отлично. Крутясь перед зеркалом, Инга предвкушала субботний вечер и едва не прыгала от радости. Отпроситься на день рождения подруги (придуманный, конечно) труда не составило. Достаточно было поплакаться на семейную жизнь тюремного режима, пообещать вернуться не поздно («пока карета не превратится в тыкву, ага») и не наносить боевую раскраску на лицо при бабуле с дедом («я же приличная девушка, могу нарисовать глаза и на скамейке в парке»). Время до начала дискотеки Инга скоротала за просмотром «Будьте моим мужем» — новая комедия вторую неделю шла в «Симферополе». В туалете кинотеатра нанесла боевую раскраску. Разукрасилась без фанатизма, только ресницы не пожалела — почти до бровей доставали, даже моргалось с трудом. Красотка? А то! Как любит подтрунивать бабуля, причепурилась — аж подойти страшно. «Вот пусть и не подходят, — фыркнула своему отражению Инга. — Один уже подошёл. Спасибо, хватило по самое горло». Она представила, как будет отплясывать в любимой «зелёнке», и аж стопы зачесались. Танцевать Инга любила и умела. По-своему, импровизируя со стилями и движениями, адаптируя в современном танце всё, чему научилась за год в хореографической студии и за пять — в областном ансамбле Дома Пионеров. Не испытывая кайфа от дрыганий в толпе, она везде отвоёвывала личное пространство, возводила вокруг себя незримую стену и растворялась в ритме музыки. Разве что «медляки» не очень жаловала. Это на студенческих гулянках и междусобойчиках можно повыделываться в центре круга под одобрительными взглядами друзей, а на городской дискотеке, ещё и в одиночку, чревато. И не только косыми взглядами. Народу в летнем театре было немного: семь вечера — не время для отвязного веселья. Но на раннее время и был расчёт: есть где развернуться на пару часов и натанцеваться от души. Вокруг Инги почти сразу образовался привычный по студенческим временам круг из нескольких парней и девчонок, одна из которых энергично и, надо сказать, здорово зеркалила движения под задорные бониэмовские «Sunny» и «Bahama Mama». Нон-стоп из пяти ритмичных песен сменился мелодичным шлягером «Et si tu n'existais pas» Дассена, и спонтанная компания распалась на парочки. Инга развернулась в сторону укромного уголка, цепляя на лицо давно отрепетированное выражение «простите, не заинтересована», только уйти и спрятаться в закутке не получилось. Кто-то резко обхватил её запястье, дёрнул, разворачивая, и впечатал в крепкое тело. — Потанцуем? Остро-пряный аромат ударил в ноздри. Инга резко вдохнула: «Вкусно» — и разозлилась на собственную реакцию. — Я не танцую, — процедила сквозь зубы, рванувшись из крепкой хватки, но ноги уже начали вышагивать вслед за партнёром «прогулку» и «басе». Что? Танго? На дискотеке? Под Джо Дассена? Инга отклонилась назад и ошарашенно уставилась на невысокого, крепкого парня. Только слепой назвал бы такое лицо красивым. Высокие острые скулы были обтянуты плотной, словно годами просоленной морем кожей, тяжёлые надбровные дуги и хищный, ястребиный нос совершенно не вязались с мягкой линией крупных губ. А глаза и вовсе пугали. Почти чёрные, глубоко посаженные и обрамленные тёмной кожей век, они казались бездонными провалами и засасывали, как трясина. Почему-то сразу подумалось о Волке Ларсене Джека Лондона. Новый знакомый идеально подошел бы на эту роль. — Потанцуем? — ещё настойчивей повторил неожиданный партнёр, увлекая Ингу в простенький поворот. — Я Фёдор. Хочешь переведу, о чём песня? Широкая улыбка совершенно изменила грубоватые черты, и Инга зачаровано кивнула, поразившись преображению лица парня. Его улыбка была безоговорочно красивой и лучезарной, как в том немецком журнале. А ещё голос — низкий, обволакивающий, который чуть раскатывал «р», как певец-француз. Инга слушала практически синхронный перевод песни и позабыв, что не танцует с незнакомцами, шагала и кружилась, полностью доверившись партнёру. Нет, они не изображали страстное танго — просто двигались, чередуя «прогулку» с основой, иногда украшая рисунок танца пике и крестом. Но уже то, что широкоплечий, совсем не по-бальному крепкий парень умело вёл в танго, восхищало и настраивало на романтичный лад. — Ты занимался бальными танцами? — спросила Инга, как только зазвучала следующая мелодия, а её и не думали выпускать из рук. — Нет, — ответил Фёдор, — мама научила. Она считает, что настоящий мужчина просто обязан хорошо вальсировать и танцевать танго. — Какая интересная у тебя мама. — Даже не представляешь, насколько. Инга прикусила губу. Развивать тему не было никакого желания. Чтобы не портить себе настроение чужими откровениями о чудесных родителях, она снова вошла в режим танцевального окукливания. Краем глаза замечала, что Фёдор двигался рядом (вполне себе обычно, как большинство на танцполе) и помимо воли улыбалась. Парень откровенно давал понять всем мало-мальски заинтересованным кавалерам: «эту девушку не лапать, её танцую я». Наличие серьёзно настроенного цербера ей и самой было на руку — и партнёр не самый худший, и охрана замечательная. Отплясав задорную «Малиновку», Инга шумно выдохнула: — Всё, я домой, а то карета превратится в тыкву. — Уже? Я провожу, — Фёдор уверенно взял её за руку и повёл к выходу. Инга послушно шла за парнем — чувствовала, что спорить бессмысленно, да и незачем. Надо быть глупой, чтобы поздним вечером отказаться от хорошего провожатого и от возможности неторопливо прогуляться по уснувшему городу, вдыхая прохладно-томный аромат улиц. Ночью они особенно красивы — тихие, таинственные, скромные. Не то что днём. — Ты учишься или работаешь? — спросила Инга. Ей и вправду стало интересно. — Поступил. В Одесскую мореходку. — Серьёзно? — парень выглядел гораздо старше её, минимум лет на шесть-семь. И одет был не в стиле рабоче-крестьянской молодёжи — во всё заграничное, не дешёвое, о чём кричали и ткань, и покрой, и лейблы на джинсах и карманах рубашки. — А не поздновато? — Армия, — небрежно дёрнул плечом Фёдор, — три года на флоте. У меня батя — капраз. Ещё и идейный. Считает, что долг Родине — это святое. Да я не против и рад, что попал на флот. Море — оно знаешь, какое? — он ненадолго замолчал и мягко улыбнулся. — Я обязательно расскажу тебе завтра. Инга даже не заметила, как они дошли до ворот её дома на Шполянской. Расставаться не хотелось. И ведь не так много болтали, а ощущение, что сто лет знакомы. Так легко и спокойно, словно в уютном кресле с любимой книжкой или со старым другом, которого знаешь с самого горшка. Жаль, что ещё раз встретиться — не судьба. Чувствуя светлое сожаление, Инга остановилась у калитки. Бросить «прощай» и сбежать казалось таким простым — если бы не обжигающий поцелуй, не лицо в сильных ладонях и уверенное «нет, до скорой встречи» глаза в глаза. Тот поцелуй вспоминался целый месяц. Короткий, жёсткий и влажный, но моментом сбивший дыхание и пославший сладкий спазм в низ живота. Воспоминание даже помогало немного возбудиться в кровати с мужем, от чего тот довольно порыкивал. Инга не могла объяснить свою реакцию на мимолётный поцелуй случайного знакомого. Смешно было предполагать внезапно вспыхнувшую влюблённость или проснувшееся либидо, тем более, когда попыталась представить себя в постели с Фёдором, ничего не дрогнуло и не намокло. Наверное, и правда фригидна или неправильная — ведь себя ласкать когда-то нравилось. Катастрофа случилась неожиданно. Инга проснулась от удушья. В ужасе распахнув глаза, она увидела перед собой перекошенное лицо Рубена, гневно выплёвывавшего: «Кто он? Я спрашиваю, кто такой Фёдор? Удавлю, сука!» Когда пик ярости прошёл, муж сквозь зубы объяснил причину злости. — Не думал, что поцеловав любимую жену и прошептав ей на ухо: «до скорой встречи», услышу имя другого мужика. Ещё раз спрашиваю: кто он? Инга покачала головой. Сама была в шоке, но ни врать, ни извиняться, ни оправдываться не хотелось. Единственное, чего хотелось — убраться из этого дома, от этих людей и из этой проклятой жизни. Тьма. Она клубилась внутри, обещая забвение. Инге хотелось закрыть глаза и окончательно спрятаться от мира, чтобы тьма — во тьме. Как матрёшка: в одной оболочке — другая, в другой — третья, и так до самой неделимой сердцевины, где скукожилась душа. — Я. Тебя. Ненавижу, — глядя сквозь мужа сказала она, — Сегодня мы с сыном уйдём. Не отпустишь — лучше убей. Рубен сначала замер, а потом вылетел из комнаты, громко хлопнув дверью. То ли он почувствовал состояние жены, то ли побоялся, что не сумеет обуздать свою ревность, но в обеденный перерыв приехал домой, коротко поговорил с матерью и отвёз Ингу с сыном к её старикам. «Даю три недели», — скупо бросил он, выгружая коляску с сумкой, и уехал не попрощавшись. *** Как хорошо! Инга жмурилась на ласковое вечернее солнце, пряча улыбку. Дениска смешно похрапывал в коляске, приятная прохлада обволакивала тело и совершенно не надо было никуда спешить — гуляй хоть до ночи. Умиротворение и тихое счастье пушистыми лапками царапались в груди. Ещё неделя свободы и лета с его пряными, жарко-сладкими запахами и томной прохладой по вечерам. Можно выгулять своё потрясающе красивое шифоновое платье — никто же не знает, что оно с барского плеча соседки-модельерши, которая не носит один и тот же наряд два лета подряд? Свернув к кинотеатру «Симферополь», Инга задумчиво посмотрела в сторону парка и всё же решила немного по нему прогуляться — хотя бы до фонтана у летнего театра. Субботняя дискотека начнётся через пару часов, значит, толпы не предвидится и можно спокойно полюбоваться на струи воды, вспоминая маленькое приятное приключение полуторамесячной давности. Как ни странно, людей было много. Стайки молодёжи оккупировали все подходы к танцевальному залу и фонтану: смеялись, балагурили, спорили, пили лимонад и пиво, закусывая сигаретами, кто-то бренчал на гитаре, фальшиво стеная: «Плачет девушка в автомате…», кто-то ссорился. Инга разочарованно поморщилась: «Начало танцев перенесли, что ли?», но разворачиваться обратно не хотелось. Какое-то иррациональное «надо» тянуло вперёд, и она не противилась, уверенно лавируя коляской в разношёрстной, гомонящей толпе. — Инга? — неожиданно послышалось сзади, — Инга! — словно вихрь налетел, поднял в воздух и спеленал собой. — Я тебя искал, — странные, пронизывающие глаза опять затягивали в черноту. — Привет, девчонка. Больше не отпущу, — сверкнула белыми зубами хищная улыбка. Фёдор. Он так крепко держал, будто невесомую пушинку, и сжимал, сжимал, словно страшась отпустить — точно боялся, что асфальт превратился в болото, и добыча увязнет в нём навсегда или испарится туманным маревом. В нежданных объятиях Инга забыла, как дышать, проглотила язык, шокированная выставленным на всеобщее обозрение интимным поступком. Ведь интимным же? Вот так — схватить на руки и прижать при всём честном народе. Сердце колотилось, словно после пробежки стометровки за рекордные десять секунд, а голова кружилась от дикой смеси ошеломления, ужаса и восторга. «Так не бывает», — подсказывал здравый смысл, а тело, сжатое в железных тисках, не слушало, ладони спаялись с налитыми силой мужскими плечами. «Денис!», — Ингу будто ушатом холодной воды облили. Она забилась в объятьях, суматошно оглядываясь по сторонам. — Кто? — спросил одними губами Фёдор, поставив на землю Из рук не выпустил, но теперь обнимал целомудренно, лишь придерживая за талию. — Сын, — так же тихо ответила Инга, рванувшись к коляске. Она стояла метрах в десяти, почти у фонтана. Парни и девушки облепили её, бесцеремонно заглядывали внутрь, хихикали, бросая весёлые взгляды на горе-родителей. А что ещё они могли предположить? Не внезапно же вспыхнувшую любовь между совершенно чужими людьми. — Концерт окончен. Можно расходиться, — холодно бросил Фёдор, ни на кого не глядя. Не снимая ладонь с талии ещё не пришедшей в себя Инги, развернул другой рукой коляску к выходу из парка. — Пойдём домой, мама ждёт. Они дошли до остановки, сели в троллейбус, удобно устроившись на задней площадке, и долго куда-то ехали. Фёдор всю дорогу улыбался, тихо рассказывая, как ждал встречи у летнего театра две субботы подряд, потом пришёл к дому на Шполянскую, а там какая-то белобрысая женщина объяснила, что черноволосые и зеленоглазые девушки по этому адресу не прописаны и не бывают. Рассказал, что всё равно приходил к летнему театру каждую неделю и что живёт на Залесской с матерью и отцом, который сейчас в служебной командировке. Инга кормила Дениса «Малюткой», слушала и поражалась. Чем она, обычная, пусть и симпатичная, девчонка могла так зацепить взрослого (двадцать три года, армия за плечами) парня из явно непростой семьи? Такими вещами, как на нём, только в «Берёзке» и можно отовариться, а по ней сразу видно, что из рабоче-крестьян. Да ещё спокойно воспринял наличие ребёнка. Странно всё. — Я замужем, — тихо произнесла Инга, глядя на снова задремавшего Дениску. Фёдор только загадочно улыбнулся и сразу спохватился: «На следующей выходим». На шестой этаж он тащил коляску сам: лифт был маленьким, а будить ребёнка не хотелось. Инга любовалась рельефными мышцами спины и рук, узкими бёдрами и обтянутыми джинсами ягодицами, залипая на них, как малолетка. Квартира поразила ещё с порога. Большой коридор в коричнево-золотистых тонах, четыре дверных проёма по сторонам: два — с деревянной вязью по полотну, два — с витражами из толстого стекла. Из ближайшей двери вышла худенькая, черноволосая женщина и удивлённо посмотрела на коляску, на Фёдора и только потом на Ингу. Ту снова внутренне затрясло, она даже нормально поздороваться не сумела: только испуганно выпучила глаза и несмело кивнула. — Инга, это Екатерина Ивановна. Мама, это Инга. Моя жена. Последних слов оказалось слишком. Слишком — для этого дня, для шокированного сознания и скачущего в аритмическом галопе сердца. В глазах резко потемнело, сдавив голову тяжёлым обручем, и Инга стекла по стене на пол, потеряв сознание. В себя она пришла на диване в большой красиво обставленной комнате, где остро чувствовался запах корвалола. Мать Фёдора сидела в кресле напротив, а он стоял перед ней на коленях, держал её ладони и ворчливо выговаривал: «Что же вы у меня такие нервные, девчонки! Я же тебе рассказывал про неё, ма. Ну подумаешь, ребёнок. Ты же хотела внуков. У нас и свой потом будет». Инге захотелось снова потерять сознание. Ненормальный какой-то — прёт, как бык на красный свет, и ни о ком не думает. Хотя и собственная нормальность была под вопросом, ведь бежать от Фёдора, сломя голову, не хотелось. И ещё была уверенность, что не дадут. Может, судьба? Или закон притяжения вселенной в действии: фантазировала, представляла своего идеального принца, вот и дождалась? Желание остаться в этом доме, с этим мужчиной, пусть хотя бы на одну ночь, окрепло. И хотя было до чёртиков страшно и стыдно, Инга не хотела упускать свой шанс — тем более, если никто не узнает о её безнравственном поступке. Кроме подруги, у которой она гостила второй день и должна была остаться с ночёвкой. С Ольгой они дружили со школы. Подруга и её семья бабушке с дедом всегда нравились, и они никогда не возражали против совместных девчачьих ночёвок. Против их дружбы не возражал даже Рубен, правда, в урезанном варианте — встретились на пару часов в их родительской квартире и разошлись. Ольга единственная знала всё и считала, что с насильником и тираном счастья не построишь. Отговаривать Ингу от сумасбродства она не будет стопроцентно, осталось найти способ её предупредить. Телефон в квартире Оли ещё не установили, но Инга помнила номер соседей — пару раз звонила им, чтобы связаться с подругой. Позвонить не получилось. Телефон в квартире был, но Фёдор опять поступил по-своему. — Пиши адрес, — заявил он, — поймаю частника и сам сгоняю. Я быстро, накрывайте на стол, — и вихрем вылетел из квартиры. Едва за сыном закрылась дверь, Екатерина Ивановна закатила коляску в зал (мало ли, ребёнок проснётся), опять села в кресло и ровно произнесла: «Ну, рассказывай». Инга рассказала. Сбивчиво, сухо, но выложила, как есть. Женщина долго молчала, а потом хлопнула ладонями по подлокотникам: — Ладно. Давай накрывать на стол. Или занимайся сыном. Слышишь, недовольно кряхтит? Наверное, лужу напрудил. Чистые пелёнки есть или дать что-нибудь? И это вся реакция на неловкую, да что там — скандальную! — ситуацию? Сколько раз эти люди её ещё удивят? Екатерина Ивановна улыбнулась, заметив распахнутые глаза Инги, и доброжелательно пояснила: — Я просто хорошо знаю своего сына. Как он решил, так и будет. Весь в отца. Кстати, тот меня тоже из-под венца увёл, чуть из партии тогда не вылетел. Так что смирись, невестка, — хмыкнула женщина. — А все проблемы... решим, — добавила через паузу, — если Феденька тебе люб, конечно. Инга не знала, что ответить. Отчасти она понимала заскок Фёдора. Он мать обожал, это и слепой бы увидел, а Инга была на неё похожа: тоже темненькая, стройная, с большими зелёными глазами, прямым греческим носом и маленьким ртом. В общем, полная противоположность румяной-плакатной советской девушке, чем, видимо, и привлекла. А он её? Почему потянулась следом, как собака на поводке? Фёдор не высокий красавец наподобие Рубена, разве что фигура потрясающая и танцует классно. А ещё сильный, целеустремлённый, уверенный в себе лидер, но не властолюбивый деспот — это чувствовалось. Такой весь из себя неправильно правильный мужчина, со своим взглядом на «плохо-хорошо», «черное-белое», «можно-нельзя». Инга не кривила душой — Федя ей понравился, а люб или не люб — время покажет, наверное. Фёдор вернулся через сорок минут и как-то сразу заполнил всё пространство. Чмокнул в щёку маму, выхватил помидорку из салата, метнулся к бару за вином, обнял Ингу, фыркнув ей в затылок, рассказал смешную историю — и так до самого ужина, заражая женщин весельем. О чём говорил с Ольгой, так и не рассказал, лишь передал её слова-благословение: «Совет да любовь, дети мои, но обидишь её — яйца оторву». Такого замечательного вечера у Инги давно не было. Дело было не в кулинарном изобилии (хотя что греха таить, красная икра и дальневосточные крабы вызывали усиленное слюноотделение), не в приятной лёгкости после бокала терпко-сладкого вина, а в тёплой атмосфере. Словно в комнате собрались самые близкие, любящие друг друга люди, и она одна из них. Даже сын вёл себя на удивление спокойно, словно в собственной кроватке. Мандраж вернулся, когда Екатерина Ивановна засобиралась прилечь и сказала, что заберёт Дениску на ночь к себе в спальню. От понимания, что придётся заниматься с Федей сексом, и он поймёт, что в кровати бревно, а не женщина, стало страшно. Инга долго стояла под душем и вошла в спальню парня, как на плаху. На жаркие поцелуи отвечала автоматически, постанывала невпопад, чувствуя, что переигрывает. В какой-то момент Фёдор остановился и красноречиво посмотрел ей в глаза. Инга чуть не разревелась. — Извини, я… Муж говорит, я фригидная, это нормально для женщины, — краснея, пролепетала она. — Нормально? — Фёдор посмотрел на Ингу, как на дурочку. — То есть ты не разу в жизни не кончала? — она отрицательно мотнула головой. — Этот дурак хоть раз занимался с тобой любовью или только тупо ебал? — в последних словах чувствовались презрение и брезгливость. — Я покажу разницу, — произнёс он совсем другим тоном и коснулся сжатых губ. Инга не знала, что бывают такие поцелуи. Как отправление скорого поезда. Невесомый толчок, почти незаметное первое движение, ещё кажется, что стоишь на месте, а заоконная реальность уже дёрнулась и расслоилась. Ещё один толчок — более заметный, движение уже чувствуется, но плавное — словно колёса встали на цыпочки и крадутся, боясь обидеть провожающих. И тут же стряхивают с себя ненужную жалость и, скользя по рельсам всё быстрее, срываются в сумасшедше-яростный и страстный темп, от которого захватывает дух. Невозможно жарко, так сладко, что даже больно. Фёдор ласкал, будто сдирал кожу, а потом слой за слоем припечатывал её обратно, создавая что-то чистое и новое. Для себя. Казалось, его руки были везде: гладили, царапали, перекатывали послушно-мягкое тело, ища самые чувствительные местечки и уделяя им больше внимания. Нежные и яростные поцелуи дарили невероятные ощущения: то дразнили невесомой щекочущей лаской, вызывая сладостную дрожь, то расходились кругами жгучего, опьяняющего жара, то захлёстывали горячими чувственными волнами. Инга сходила с ума от желания, плавилась, подставлялась, текла, как сучка, и всё равно было мало, мало, мало. Сквозь загустевший, пряный от похоти воздух, хрипло выстонала: «Возьми». И услышала резкое, как пощёчина: — Нет. Что... Сквозь холодное оцепенение первых секунд хлынула ослепляющая ярость. Инга фурией взвилась на кровати и как была — обнажённая, мокрая, раскрасневшаяся — метнулась к балконной двери. Распахнув её, резко развернулась к Фёдору и второй раз за последние минуты оцепенела. Тот бесстыдно раскинулся на скомканных простынях и, улыбаясь, дрочил. Дрочил, твою мать! Красивый, сука, как греческий бог. «Он что, издевается?», — от обиды слёзы брызнули из глаз. Инга стремглав вылетела на балкон, перегнулась через перила и закричала, как полоумная чайка: «Не возьмешь — прыгну!» И в следующий миг забилась в железных объятьях. — Тш-ш, глупенькая, — выдохнул Фёдор на ухо, — не хочу брать. Контраст обволакивающего, мягкого голоса и жёстких объятий — руками, ногами, всем телом — мигом выжег в Инге обиду и злость. — Буду отдавать. Вот так, — Фёдор прочертил влажную дорожку от кромки волос до лопаток и прикусил чувствительное место, пока не добился протяжного стона. — Вот так, — с силой огладил бока, продолжая вылизывать позвоночник, спустился к пояснице. — Чтобы кончала со мной много и сладко, — и нырнул языком в ложбинку, разводя ладонями ягодицы. «А-агх!» Ингу выгнуло дугой от невозможно стыдной и вышибающей мозги ласки. Бывает ли пытка наслаждением? Сколько его можно вынести? Много. Пока всё внутри не взорвётся горячими спазмами, вышибая мозги, пока с гортанным криком не вырвется весь воздух из лёгких, пока не уплывёт сознание и истома не растечётся по влажному, расслабленному телу. — Это и есть… то самое? — почему-то произнести «оргазм» или «кончила» было стыдно. — Ага, — кивнул Фёдор, стаскивая с целомудренно прикрывающейся Инги простыню. — Чего стесняешься? Думаешь, после твоих криков кто-то подумал, что мы в шашки играли? — он навис сверху, довольно посмеиваясь, — Да брось. Пусть завидуют. Может, займёмся любовью ещё раз, м? Инга смотрела в его чёрные глаза и понимала, что с этим мужчиной она готова заняться чем угодно и как угодно. В голове словно переключатель щёлкнул, переводя окружающую действительность в другой режим. Да, она будет заниматься любовью, будет любить, совершать безбашенные поступки, драться, ошибаться, идти, никогда не оглядываясь назад. Она будет свободной — не от кого-то, а от навязанных мнений и правил — и счастливой, несмотря ни на что. Обязательно будет! А иначе зачем всё?