В конце дороги, где горит свет

Они у обочины останавливаются, и Уокер глушит двигатель. — Что ты делаешь? — возмущение в который раз за день срывается с губ Мики, и больше она оказывается неспособной его остановить. Уокер молчит. Открывает дверь машины и спрыгивает на землю, всё также ни слова ей не говоря. Он злится из-за дела? Или таит обиду из-за замечания? А может злится на себя за то, что оказался неспособным отпустить прошлое? Что на этот раз? Что? — Уокер! — кричит она, высунувшись из окна. Ответом ей служит всё то же молчание, и желание купить свою собственную машину в ней пускает корни. Поджав губы и хорошенько выругавшись про себя на своего нерадивого напарника, от которого, как ей кажется, иной раз только беды случаются, Мики следует за Уокером, сильно хлопнув дверью его машины. Она понимает, что ему сложно, и ей приходится поставить себе цель — мириться с этим и помогать, поддерживать, но всякому терпению приходит свой конец. Уокер от её резкого действия вздрагивает, но молча продолжает смотреть вдаль. Мики сначала рассматривает его подрагивающую спину, из-за которой ей мало что видно, а затем идёт чуть по диагонали и поднимает глаза на открывающийся вид, который ранее был ей недоступен, желая понять, что же такого там можно было увидеть, чтобы отложить её и его возвращение домой после и без того сложного денька — работа у них непростая во всех смыслах. И её недовольный взгляд сталкивается с одной из самых прекрасных картин, которую ей доводилось в жизни видеть. Глаза невольно распахиваются от красоты ярко-ярко красного шара солнца, которое медленно опускается вниз по золотому небу, и губы изгибаются в счастливой улыбке. Давненько она не смотрела на закат так — просто наблюдая, а не спеша отлавливать ярых нарушителей порядка, облачённая в патрульную форму или запертая в служебной машине. — Мы для этого остановились? — спрашивает она, поравнявшись с Уокером. Мужчина опускает на неё свой взгляд и просто кивает. — Ладно, — тоже совершив решительный кивок, говорит она. — Ради этого я могу простить тебе свой запланированный ужин. — Я испортил твоё свидание? — дразнится Уокер, и Мики устало головой мотает. Он отходит на пару шагов от неё, но, Мики улавливает, вовсе не из-за того, что боится получить кулаком под рёбра — одно из немногих мест, до которого ей получится дотянуться не прибегая к помощи в виде возвышенности, — а по иной причине. Он движется к машине, и Мики всем богам молится, чтобы этот болван не умчал от неё и сегодня, оставив на этот раз совсем одну. — Это не свидание, — напрягает она голос, и в ответ получает лёгкое присвистывание после того, как Уокер наконец исполняет то, для чего отошёл от неё подальше. Он открывает багажник своей машины и рывком в него забирается, пару раз ударив ладонью по свободному месту рядом, предлагая ей присесть тоже. — Трей в порядке? — спрашивает он, уже когда Мики оказывается сидящей около него. Её глаза закатываются, и маленький сморщенный нос указывает на то, как чертовски сильно она недовольна выбранной им темой. — Почему мы всё время говорим о моём парне? Другие темы для тебя существуют? — Ну, раз ты не спешишь ничем со мной делиться, а о моём парне нам поговорить не удастся. Что насчёт Лиама? — Что? Лиама? Господи, нет! — восклицает она, на самом деле понятия не имея, кто такой Лиам. Уокер хохочет. — Просто… просто прошу говорить о чём-то ином. А если не можешь, то отвези меня домой. Грусть внезапно пронизывает каждую клеточку тела, когда Мики осознаёт, что впервые за долгое время имеет ввиду под «домом» не просто место, а человека, и тоненький голосок шепчет, что это никогда не должно было прекращаться, но вышло всё, к сожалению, именно так, и поэтому ей снова приходится приспосабливаться. Такой быстро развивающийся расклад их отношений с Треем её определённо пугает, но кто она такая, чтобы поддаться этому вязкому страху. Пока она находится в коконе своих мыслей, Уокер оборачивается назад и достаёт пару бутылок пива из металлического ящика, протягивая одно ей. Мики нерешительно, но всё же его принимает и перекатывает бутылку между пальцами пару раз прежде чем, прочищая горло, собирается что-то сказать. — Эмили любила наблюдать за закатами, — нерешительно начинает Уокер, обрывая. Его взгляд не блуждает ни по её лицу и не является устремлённым вниз к ногам, как чаще всего бывает с людьми, которым сложно рассказывать личные истории, он, наоборот, смотрит лишь вдаль на горизонт. Мики замолкает сразу после его слов и, кажется, даже дышать начинает в разы реже, смотря на него так внимательно, словно боится, что что-то может пойти не так. — Она любила фотографировать, — добавляет он чуть позже. Мики поджимает губы, совершенно растерянная и неспособная сказать что-то — слова в его ситуации мало помогут. И, Мики уверена, что не найдёт лучших слов вплоть до момента, когда не узнает о нём что-то большее, чем маску, которую он старательно натягивает день за днём. Ей не составляет особого труда догадаться, почему именно они остановились проводить сегодняшний день, — потому что её напарник и его жена делали это. Внезапное осознание, что она никогда не проводила время с кем-то, занимаясь чем-то подобного, бьёт прямо в грудь, и она будто снова задерживает дыхание. — Если бы ты предупредил меня о своих намерениях, я бы взяла с собой бумагу и пару карандашей, — говорит она с упрёком, когда позволяет себе сделать глубокий вдох. Её голос не звучит хрипло, а наоборот приобретает почти уверенный тон, но применяет она его не для того, чтобы задавить или подпортить настроение, а чтобы сбежать от депрессивной темы. — Если бы я знал, — продолжает он шутливо, чуть улыбнувшись, а затем, словно опешив, замолкает, и его глаза быстро находят её лицо, распахиваясь от недоверия. — Ты рисуешь? — Да, — кивок. — Я рисую. И больше ничего тебе не скажу, — грозно выставив палец, говорит она, и Уокер снова едва может сдержать хриплый смех. На его вкус, она слишком скрытная, Джеймс никогда таким не был, но отчего-то она всё равно завлекает его намного больше, и стремление разузнать её получше крепко заседает в голове. Он хочет узнать её, и почти уверен, что ничего его в этом желании не остановит. После непродолжительного обмена любезностями Мики делает первый глоток, и вкус кажется ей не таким паршивым, но всё же она на сто процентов уверена, что бурбон сейчас в их немного напряжённом положение был бы для неё намного более к месту. — Что насчёт снимка? — предлагает Уокер, вновь становясь серьёзным. Её бровь вопросительно изгибается, и он поясняет, жестикулируя: — Я имею ввиду, сделай фото и нарисуй потом… Она его обрывает, хмурясь. — Это будет совсем не то. Фотография не передаст для меня этого, — ей приходится взмахнуть руками в направлении неба и солнца, уже почти скрывшегося за горизонтом. — Тем более в этом я не сильна. Она знает, что её техника слегка отличается от изображения на бумаге пейзажей, но этого не знает Уокер, а что-то сейчас ему объяснять, раскрываясь перед ним ещё сильнее, у неё нет ни малейшего желания. — О, мы нашли твою слабую сторону, — возбуждённо тянет мужчина. Гордость почти вырывается из груди, что заставляет живот Мики болезненно сжаться. — Заткнись. Он снова хохочет, и может быть на этот раз не против воли, но на губах Мики тоже появляется расслабленная улыбка. — Август пошёл по её стопам. Не выпускает фотоаппарат из рук, — он продолжает рассказывать, потому что знает, что собеседник заинтересован. — А я вообще не знаю, как эту штуку в руках держать. Настаёт её очередь смеяться и сделать ещё один небольшой глоток. Пиво всё ещё дрянь, но ничего другого ей не предлагают, поэтому приходится мириться. — Ты часто упоминаешь свою маму, — замечает Уокер. — Почему? Не пойми меня неправильно, я понимаю, но ты сказала, что у вас довольно непростые отношения. Мики напрягается, застывая на пару секунд и пытаясь не отрывать взгляда от точки на земле. Она старается понять, как их разговор пришёл в это русло, но это скорее давнее замечание, которое высказать он решил именно сейчас. Ей сложно даётся каждый раз избегать комментариев о матери, потому что, даже не смотря на то, что подобные мысли она на корню убивает ещё в зародыше и ощетинивается всякий раз, стоит Трею поднять эту тему, она догадывается, что, должно быть, скучает по ней очень сильно, даже не смотря на то, что та делала и говорила. — То, что я больше не являюсь её дочерью, не значит, что она когда-то переставала быть моей мамой, — вздыхает Мики. В тот день на эмоциях было сказано много того, что ни одна из них никогда не хотела подразумевать всерьёз. — Возможно, я даже скучаю. Последнее добавляет лишь для себя, чтобы наконец признать это и может почти расслабленно выдохнуть от принятия болезненной, но такой чистой правды. Мики решается сказать только это, потому что не знает, как ей сформулировать свою мысль по-другому, чтобы не открыть слишком многое для того, перед кем она собирается быть не более чем закрытой книгой, но Уокер старательно раскрывает её страницы раз за разом, день за днём. И Мики обязательно укорит себя за такую честность завтра, но сегодня он может довольствоваться её внезапной разговорчивостью. Корделл трёт переносицу и как-то неуверенно пожимает плечами. «В общем-то она права», — думает он, но вслух произносит: — Это хорошая мысль, — и на этот раз его тон серьёзен, без капли тех шуточек, звучавших их его рта пять минут назад. И Мики невероятно благодарна ему за это и за то, что он предпочитает опустить эту тему. Она очень ему благодарна. Мики уверена, что ему не понять это чувство, не только потому что он — другой, а потому что, по словам капитана, его мать — добрейший человек, каким Адриана никогда для неё не являлась. — Знаешь, это звучит, как тост, — подаёт голос Уокер, чем вырывает её из болезненных мыслей. — Тост? — она прищуривается и получает его энергичный кивок. Улыбка из-за осознания, что её напарник — буквально самый большой придурок, которого она когда-либо знала, появляется на лице, потому что её этот факт не может не забавлять. — Ладно, — снисходительно кивает. — Это неплохой тост. Она тянет свою отпитую лишь наполовину бутылку к его почти пустой, и лёгкий звук соединения двух стеклянных бутылок звучит между ними. Они ещё недолго сидят вместе в основном в тишине, лишь изредка перекидываясь каким-то общими фразами, потому что Мики всё же решает, что больше не желает распространяться, Уокер же, наверное, думает о чём-то своём, а потом, когда сумерки окончательно над ними сгущаются, они забираются в машину обратно, и он довозит Мики до её дома. — Передавай Трею «привет» от меня. И скажи, что он может позвонить, если ему что-то нужно, — на последок бросает он, когда Мики практически выходит из машины. Она спрыгивает на асфальт рядом с тропинкой к её дому и оборачивается к Уокеру, нацеленная закончить этот разговор. — Всё, что ему нужно, — не такое излишнее внимание с твоей стороны. Он ухмыляется, и искорки гордости загораются в его глазах. — Ты ревнуешь? — Тут нечего ревновать, — она пожимает плечами. — Я знаю, что у Трея есть вкус. Он качает головой, едва ли не сбитый с толку её ответом. Улыбка играет на губах, когда он продолжает: — Беря во внимание всё, что ты сказала, я всё ещё уверен, что Трей не откажется от звонка. Шуткой в ответ она отвечать не решается, просто тоже ему улыбается и мотает головой. — До завтра, напарник, — почти одновременно говорят они, и это не может не вызвать ещё одной широкой улыбки на их лицах. А затем Мики хлопает дверью машины и делает шаг назад, позволяя машине отъехать. «Надеюсь, ты выиграешь в той битве, о которой никому не рассказываешь», — думает она, когда машина её напарника уже скрывается за поворотом, и за ней захлопывается дверь её дома.