Блефуешь.

Ты даже не представляешь, как тяжело мне пришлось, Тони. И я, рассуждая об этом в тишине затхлого номера «для цветных», имею в виду далеко не побои и унижения, коих, конечно же, было больше, чем я могу держать в уме. Я говорю не об упреках, не о косых взглядах, не об усмешках или чем-то подобном, даже не о сегодняшнем инциденте, который предсказуемо кончился близким знакомством моего лица и асфальта. А о том, что из всех возможных людей именно ты сел за руль моей машины. Ты неописуем в своём неприличии. Неопрятный, грубый, необразованный, — всё это синонимы к твоему имени, и я почти вижу, как ты гордишься этим. Так почему же ты? Как кто-то настолько резкий и прямой мог оказаться рядом с кем-то настолько чопорным, как я? Я думаю об этом каждый день, смотря на поля, что плавно сменяют друг друга, да настолько неразличимо плавно, что сливаются в «даль», и не могу найти ответа день за днём… Поверить не могу. Ты даже не знал, что значит «даль». Что же ты забыл здесь, Энтони Валлелонга? В этой южной дали рядом с негром в смокинге? Размышления его прерывает настойчивый стук в дверь — за каждым ударом следует глухой треск непрочной, полусгнившей древесины, и, как аккомпанемент ей, скрежет петель всё той же старушки. Только один его знакомый стучит так, и Дональд поднимается на ноги, оставив стакан Катти Сарк, бутылку которого чудом откопал в этой глуши Валлелонга. Серьёзно, как он это делает? Ширли оставалось только молчаливо дивиться своеобразной красноречивости своего попутчика. Тем временем, попутчику уже открыли дверь. — привет. Ну ты как там? — Дональд не может не заметить, как вместе со скомканной улыбкой мужчина напротив бегло осматривает разукрашенное лицо своего босса. В руках у брюнета пластыри и вата с баночкой дезинфицирующего средства. О нет, Тони, куда же тебя несёт. — добрый вечер. Я в порядке, можешь не волноваться. — его взгляд слегка мутный от любимого виски, но стоит на ногах музыкант вполне уверенно. Он чувствует, как такой ответ усложняет ситуацию для итальянца напротив, и ему почти жалко поступать с водителем подобным образом, но сейчас он слишком уязвим, чтобы быть в компании. Тем более в ТАКОЙ компании. И Энтони действительно на секунду смущённо переминается, не зная, как подступиться. Но лишь секунду. — и чё, не пропустишь что ли? Как видишь, я сюда не с пустыми руками шёл, — жирно намекает тот, чем моментально выигрывает незримое ему самому противостояние. — конечно. Проходи. — кратко и мягко, как это он делает обычно, отзывается Ширли и отступает, дабы пропустить гостя. Темнокожего на секунду пробивает стыд, когда его водитель рассматривает щели в обоях и оборачивается на скрип двери, что закрылась за ним, но не выдаёт этого ничем, кроме чуть поджатых губ. — ты не обязан… — уж было начал Ширли, но Тони его тут же перебил. — да не начинай ты, неужто хочется размалеванным ходить? Красный тебе не идёт, знаешь? — мужчина присаживается на кровать Дональда и одним взглядом приглашает сесть рядом, чтобы начать столь нежеланную Ширли процедуру. Он не хотел бы этих касаний от таких грубых рук, он не хотел бы близких вздохов тонких губ, не хотел бы подметить, как светлые глаза напротив будут бегать взглядом по всему его лицу, но только не смотреть открыто в глаза. Но музыкант садится. И почему Энтони вообще оказался у него в номере? Почему у себя не сиделось? Повисла долгая пауза. Казалось, в последний раз Валлелонга столько молчал во сне, и Дональд терпел эту давящую на его подвыпившее сознание атмосферу с лицом пленного партизана. Терпел прикосновения, вздохи, взгляды и думал, почему всё обернулось этим. Казалось, ответ вот-вот всплывёт на поверхность из глубин разума, но он всё не открывался мутному взору карих глаз. Когда Энтони отвлёкся на распаковку пластырей, тело музыканта покосилось и рухнуло бы на кровать, если бы не быстрая реакция его спутника. Он ухватил темнокожего за плечи и удержал, равняя обратно в вертикальное положение. — эй-эй-эй, не спать. Потерпел бы уж минутку, так сложно? Я почти закончил… — с улыбкой произносит тот, но встречает холодную раздражённость со стороны виртуоза. -да кто тебя вообще звал? Зачем ты сюда пришёл? — наконец озвучил Дональд то, что вертелось в голове. Он ожидал, что грубые ладони отпустят его плечи, но те не отпускали — сжимали грубо, сильно, но абсолютно безболезненно, и Дональда это раздражало. Его всё сейчас раздражало, пожалуй, вечер и вправду выдался отвратительным — позднее прибытие, побои, ужасный номер, а теперь это. Музыкант впервые смог встретиться глазами со своим работником, и ему этот взгляд крайне не понравился. Вернее сказать, испугал своей открытостью. — слушай, если так не хотел меня видеть — не пустил бы, так что сиди смирно и дай мне закончить… Кажется, Валлелонга и дальше что-то говорил, но Ширли уже его не слышал — его оглушило правдой. Дональда внезапно захлестнула волна стыда от собственной глупости и ограниченности. Конечно. Этого проклятого итальянца не было бы сейчас здесь, не пожелай бы того он сам. И, не пусти он в свою комнату Энтони, сейчас бы не было ни прикосновений, ни вздохов, ни взглядов. Не было бы тепла ладоней и аромата улицы, что занёс в дом на своей одежде гость, не было бы ни пластырей на скулах, ни даже этого разговора. Спокойное одиночество. Монолог Энтони прервала тёмная рука, схватившая его за ткань рубашки — мужчина на против с небывалой силой сжал кулак и притянул к себе чуть ближе объект размышлений. Опешивший от резкости пианиста Валлелонга смолк в мгновение и испуганно схватился за запястье чужой руки, будто в попытке сохранить дистанцию. Одна из рук осталась на плече афроамериканца и также сжала сильнее, но Ширли не замечал. Он гипнотизировал женатого мужчину напротив, в попытке различить реакцию. К своему глубочайшему страху, отвращения он там не нашёл. — меня привлекают мужчины. — уверенно озвучил Дональд. — я помню. — слегка испуганно, но также твердо отвечает ему белый. Ещё бы забудешь — пару недель назад он забирал из участка босса, которого заметили с другим парнем и избили полицейские. — так почему не бьешь сейчас? Дерёшься ты отменно. — и опять облаченные в слова факты вместо диалога. Валлелонга молчит долгие несколько секунд. — а может не хочу. А может меня всё устраивает. Тебе-то откуда знать, Док? — с наигранным спокойствием — за месяц совместной жизни Ширли научился различать настоящую расслабленность своего водителя от подобного блефа — проговаривает брюнет и его рука, что держалась за плечо собеседника, перекачевала на поверхность скрипучей кровати рядом с облаченным в строгие брюки бедром темнокожего. Ему нужна была точка опоры, на весу сидеть неудобно. Ширли почти не заметил, как их разговор перешёл на близкий томный шепот. — я же могу проверить. — будто угрожает кареглазый, но в ответ получает быстрый и стойкий ответ: — проверяй. Пианист с секунду думает, серьёзен ли мужчина перед ним, а потом продолжает напирать. — я тебя поцелую. — валяй. — тебе придётся работать со мной после этого. — да. — у тебя жена и дети, в конце концов! — помню. У Ширли закончились аргументы. Теперь уже ОН смотрел испуганно, а пальцы его дрожали, сжимая хлопковую рубашку. — Тони… — запротестовал тот, услышав как скрипит от передвижений кровать под ними. Его белый попутчик не отступал, буквально прижав к изголовью кровати избитое тело. Рука, что сжимала в ответ тёмную кожу запястья, плавно перетекла на плечо, а потом и шею, оглаживая загривок черных волос. — блефуешь. — выдохнул оторопевший Дональд, но ответа не услышал — вместо этого его губ с усмешкой коснулись сухие и тонкие, белые губы. Он не блефовал. Этот сукин сын не блефовал, и теперь уже было поздно протестовать. Дональд, ни секунды не думая, притянул на себя мужчину и обхватил его шею руками — как же давно он не ощущал подобного. Возбуждение и эмоции накрыли его, и Ширли растекся по кровати с лёгким басистым рычанием, задыхаясь в грубом поцелуе. Он чувствовал, как скользит по его волосам шершавая ладонь, как Тони пытается устроится поудобнее, вызывая очередные скрипучие всхлипы кровати, как другая рука его слуги подмяла под себя подушку, а та, что секундой ранее трепала короткие волосы, уже пробралась под пиджак и обхватила талию. Так уверенно и просто, будто Валлелонга делал это каждый вечер, и музыканта это просто топило. Наконец, они на секунду остановились отдышаться. Энтони смотрел, не отстраняясь, на разгоряченного мужчину у себя в руках, пока тот, дрожа от адреналина, прятал глаза. — чего вертишься? Всё такой смелый был, такой резвый, а как до дела дошло — прячется. — в голосе брюнета нет ни усмешки, ни серьезности. Ничего, за что можно было бы зацепиться и сделать выводы. Нехотя, тот отпускает работодателя и поднимается. Теперь можно заметить, что он сам переживал не меньше — горящие уши и щёки, выступивший пот и тяжёлое дыхание. Ему было ничуть не проще, если не сложнее, чем Ширли. Он переступил через семью. Через себя. Через стереотипы про обезьян. — завтра концерт, а нам ещё часов 8 ехать. Отсыпайся, Док, выйдем утром раньше обычного. Повисло секундное молчание, которое разбавлялось только прерывистым дыханием обоих. — Ну-с, я пошёл. Ночи. — бросил мужчина и направился на выход, оставляя Доктора Ширли наедине со своими чувствами и возбуждением до завтра. Им обоим есть что переварить и обдумать. Но едва ли кто решится поднять эту тему завтра или через несколько суток. Удобнее было бы сделать вид, что ничего не произошло, и спокойно держаться на расстоянии. Но оба ещё долго будут крутить в голове те ощущения и запахи, анализируя и ставя диагнозы себе и друг другу. Пока опять кому-то из них не захочется добавки.