Царапины

      — Я тебя помню.       Надежда возгорается под сердцем ворованными из чулана свечками, вспыхивая ярко, перекрывая собой черные комья земли на дрожащих от боли ресницах.       Там же остаётся правда о существовании богов, законах природы и ненужных теперь реверансов и слов приветствия, сквозь протянутые во тьму руки, ладонями вверх, всё по правилам, жаль только жестом скорее молитвенным и ищущим, полным жажды и отчаяния.       Ты успокаиваешься, встретив перепачканными в грязи пальцами ткань слишком знакомой мантии, пока чужие руки рисуют мокрые узоры на твоих собственных, израненных и хрустящих сломанными костями, вспоровшими кожу от ладоней и до локтевых суставов – на них смотреть страшно и веки опускаются сами собой, стирая отпечатки долгих коридоров крепости святой инквизиции.       Ты замечаешь, как длинные линии тонких царапин исчезают с тела.       Глаза ломит от мягкого света незнакомых пещер, о земле над которыми ходит столько легенд – и ты удивляешься, что эту красоту не воспевают вместо кровавых побоищ, и думаешь, что это странно, так странно, что ты и сама отвыкла от чего-то настолько прекрасного, и подаренный перстень горит путеводной звездой под длинным рукавом мантии на мужской ладони.       Он говорит: тише.       А ты удивлённо вглядываешься в чужое лицо, по привычке втянув голову в плечи, ожидая длинные лабиринты ругательств и новой издёвки над верной шавкой, приносящей тапочки в зубах – но встречаешь благодарность, принявшего твой нелепый дар мага.       Благодарность искреннюю, как и лёгкое прикосновение к израненному подъемом вслепую запястью, хрустко ломкому, как разбитое стекло, изрезанному ледяной водой и неласковыми щётками, — а ещё, только об этом никому ни слова – теплой соломой, тонкими нитями и металлическими бляшками, и свёрнутыми в сложные фигурки бумажными листами, и булавками, так легко входящими в ткань.       У тебя и самой следы от крыльев на спине, жаль только изрубленных и оторванных ударами плетью, с умирающим вместе с ними желанием понять, что движет страшным мужчиной в плаще инквизитора.       И странной, совершенно неуместной, казалось бы, привязанностью, грозящей перерости в нечто, готовое погубить тебя же, глупая – незачем выбрасывать обереги, и испытывать на себе пыточное орудие, если собираешься убедить святого рыцаря в его же неправильных методах.       Его Милость следит за тобой настороженно, выискивая намёк на нечистые намерения и предательство, ожидая удара в спину от той, которая явилась из мира его врага, и взгляд его мрачен и тёмен.       Пока он не слышит твоего плача в первую ночь, когда соскребая тебя, испуганно забившуюся в угол, неверяще глядящую на него, бормотавшую лихорадочно горячим шёпотом слова благодарности и мольбы не прогонять обратно.       Тогда он смыкает ладони на твоих шрамах, и тяжело смотрит, глухо проговаривая неизвестные слова, пока ты не засыпаешь спокойно, утомлённая собственными демонами       и не запомнившая лёгкого прикосновения сухих губ к пылающему лбу.       Потрёпанная кукла согревает запятнанный карман, как привет из неизведанного мира магии, отголосок чего-то неловкого и нелепого, попытка понять нечто столь трудное самостоятельно.       Смотри теперь, девочка-без-желаний, разве не этого ты так хотела, так жаждала? выбрось из головы жалость к погрязшему глубоко под слоем веры в собственную правоту и благость дел мужчине с калёным железом в руках, и выбери новую надежду, разбив кулаки о твердую грудь личного мучителя в инквизиторском плаще.       Ты засыпаешь, сцепив изломанные пальцы на мужской ладони, с ледяным прикосновением кольца к твоему мизинцу, и не боишься смежить веки, встречая темноту незнакомой комнаты.       Тебе нечего опасаться, здесь нет ни коней из глубин адовой бездны, ни криков из длинных стен тёмных коридоров, нет рыжих конюхов, сплетен о сожженных ведьмах и дневников живых мертвецов, нет изорванной в кровь спины, чертового дурмана духов, и глаз – чёрных, страшных, поглощающих свет – нет тоже.       Спи спокойно, в башне безликого колдуна, где нет огня и смерти.       Он говорит: держись.       Здесь узоры красного на коже не всегда прячут под собой кровь, длинные лестницы не таят в себе шёпот мёртвых и крики живых.       Так что не вздрагивай, облаченная в серую мантию, когда мужчина напротив обращается к тебе, не смотри в пол, и не дёргайся раненой ланью в силках от прикосновений крепких пальцев к шрамам.       У тебя следы собственных крыльев на спине, а он знает, что они покрываются грязью и кровью в стенах инквизиторской крепости.       Здесь твой голос – магия, забудь о слезах над лютней у дворовых ворот и колыбелей украдкой для чудовища в лошадином стойле, и книги все для тебя.       Бери полные пригоршни не таясь, заглатывай их с отчаянием, вызывая одобрительные усмешки и поощрительные ответы до самого утра, над магическим светильником из скорлупы небесного ореха.       Здесь нет места слепой вере и пусть шрамы твои не ноют тупой болью дождливыми ночами – соль, зелья и магические артефакты заменяют обереги и слова молитв, так что не бойся, девочка, ударов плетью не последует.       Мужчина смотрит на тебя устало, и недовольно хмурит брови, когда случайно зацепив локтем книжную полку, ты вздрагиваешь, втянув голову в плечи и покорно закрываешь глаза, словно ожидая грубых ругательств или жгучих оплеух.       Он говорит с тобой долго, пронзает взглядом слишком внимательным, и тебе чудится в его глубинах что-то, необычно похожее на понимание и сожаление.       Тогда он оставляет в твоей комнате сгусток магического света и ты перестаёшь кричать по ночам.       Он говорит: не бойся.       И ты его слышишь.       И веришь.       Вы оба здесь прячетесь – от прошлого, остального мира и вездесущей инквизиции, окутанные треском магией и блеском её огней, с остатками крыльев за спиной, — и тебе страшно даже вообразить, как много святые рыцари знают о мужчине напротив.       Твои царапины глубже и магическими источниками не лечатся.       А вот чужими руками – пожалуй.