«школа одаренных» поэты и писатели

Нежные тонкие лучи мартовского солнца пробивались сквозь тюль окон, постепенно наполняя тихим бело-желтым светом комнату. Наш семнадцатилетний герой натягивал на голову край простыни - вставать с постели ему явно не хотелось. Как и не хотелось идти в школу. Но пересилив-таки себя он поднялся с кровати и подошел к окну. Отворив створки, парень окинул взглядом унылость нелюбимого города. Вдалеке высились трубы с клубящимся дымом, серые коробки-дома с квадратными огоньками-окошками под безжизненным цветом неба. Солнце только взошло над миром и еще не успело прогреть обнаженные осенние деревья и землю, на которой они росли всегда. «Со времен сотворения мира», - подумал про себя Иосиф. От философского созерцания его, как и происходило каждое утро, отвлекли крики с кухни. Опять ругались родители. Снова вопли, рыдания, звон посудного стекла и брань. Парень тяжело вздохнул, сощурился, глянул, словно на прощание, в индустриальный пейзаж и направился в ванную. Проходя мимо гостиной, он услышал обрывки нескольких фраз: “Да сколько можно? Когда ты уже возьмешься за ум!” и “Я живу с тобой 19 лет... ничего из года в год не меняется, каким идиотом ты был таковым и остаешься!”. Следующие слова полетели в его сторону: - Иосиф! Скорее ради бога, я не хочу снова выслушивать от учителей какой ты нерадивый идиот. Пошевеливайся! Иди в школу! - озлобленный женский голос пронзил тонкую оболочку полусна, сердце парня так и сжалось. Ему было неприятно выслушивать подобное от родных (а может, уже и самых чужих) людей, хотя он и знал, что мать его живет в несчастливом браке. Он любил родителей, любая разлука с ними была бы невыносима. Он жалел мать и, в определенной степени, отца… Иосиф снова вздохнул, потупил глаза в пол, схватил вещи и с резким хлопком входной двери отправился в нелюбимую школу. Грязные оранжевые листья в сквере у дома. Пыльные перекрестки. Синий мост через темную речушку. Каменный тротуар и скулящие ржавые ворота. Порог школы. Иосиф, потерянный, растворенный в тяжелых мыслях, складывавшихся в стихотворные строчки, волочился по коридорам, полным людей. Предпоследняя дверь в тускло освещенном проходе - кабинет музыки. По пути туда он на свое несчастье пересекся с известной компанией школьных пьяниц и задир. - Эй, Бродский, чего, как, а? Ты у нас как всегда пропускаешь все самое интересное из-за ссор с мамочкой, - выкрикнул с самодовольной гримасой низенький паренек с прилизанными темными волосами. Он прихрамывал и вечно хмурился. Темные глаза блестели ненавистью. Он старался обидеть каждого проходящего мимо него, из-за этого был всегда один и озлоблялся еще больше - такова была его участь с самого детства. - Мика, да полегче ты с ним. Что с этих Бродских взять, - с белозубой улыбкой осек Лермонтова беззлобный юноша, но самолюбивый - кудрявый блондин Есенин Сергун. - Лучше вон глядите, Ахмадулина Беллочка идет. Санек, помнишь, как мы ее вместе вчера...Ах!.. Ха-ха-ха - Да, Пушкин. Интересно, что твоя милая Натали сказала бы об этом, - вполголоса отметил Толстой, который как всегда насупившись стоял рядом с парнями. Сережа присвистнул вслед Беллочке. Голубые, вечно влюбленные глаза сверкнули, он прикусил нижнюю губу. Ахмадулина шла к лестнице под ручку с отличницей Ахматовой Аней. Белла растерянно оглянулась, ее зеленые глаза встретились с глядящими исподлобья есенинскими. Сергун метнул взгляд от ее шеи до бедер. Белла раскраснелась, с отчаянной ненавистью глянула на улыбку и волосы Есенина, дернула Ахматову за руку и стала что-то бурно рассказывать ей на ухо. Анна слушала Беллочку, кивала, но была холодна, безучастна. Она всегда держала себя, была горда и одинока. Эта сила и холодность восхищала всю школу. Даже немного пугала. Бродского не задевали глупые возгласы похотливых задир. Уже совсем рядом с кабинетом он оторвал глаза от пола и увидел своих друзей - Блока Сандро и Антона Чахонте. Он улыбнулся - первая радость за утро. Блок ударил его по плечу, они обнялись, перекинулись парой пустых фраз и пошли на урок. Чехов над чем-то сыронизировал, начал оживленно рассказывать товарищам о невероятных пирогах Марины Цветаевой, которые они вчера вместе пекли на поэтическом вечере. Иосиф слушал его с любопытством, потому что на следующем вечере собирался дебютировать со своей лирикой. А Александр смотрел по сторонам, вглядывался в лица учеников. Въевшийся в белую рубашку запах сигарет. Синие мешки под глазами. Да, парень снова не спал всю ночь и гулял в одиночестве по городу. Его любимым местом была скамейка около фонаря недалеко от районной аптеки. Там он засиживался с сигаретами и листами бумаги - сочинял, думал о жизни. Когда одиннадцатиклассники собрались в кабинете, до звонка оставалось пару минут. Тут распахнулась дверь и влетел главный активист, звезда школы, предмет воздыханий всех девушек и ненависти учителей - Пастернак Борис в пиджаке на серую футболку с надписью “Во всем мне хочется дойти до самой сути”. Он готовил какую-то историческую повесть или роман и сборник стихов. Этого все ждали с восторгом. Пастернак безостановочно гордо лепетал “Всем доброе утро”, усаживаясь за вторую парту к Маринке Цветаевой. Она тоже была его поклонницей, но всячески скрывала. Провопил звонок на урок. В класс вошла запыхавшаяся Лилия Юрьевна - учительница вокала и истории музыки. За глаза ее назвали Лиличкой. Посреди урока без стука в класс ворвался Володя в черной кожанке, коротко стриженный, с тяжелым рюкзаком в ярких значках. - Да когда же это прекратится, Маяковский! - Лиличка ударила по столу кулаком и стала раздраженно вглядываться в вечного опаздуна. Маяковский бесил ее. Внешним видом, странными улыбками и взглядами, резкостью манер. - Вам, Владимир, не стыдно вальяжно заявляться на середину урока? - Я, знаете ли, Лиль Юрьйна, по уважительной причине. - Ух ты, Господи! Не поделитесь ли? - А как же, послушайте. Ведь если светофоры зажигают, значит это кому-нибудь нужно? Значит, кто-то хочет, чтобы я перевел через дорогу бабушку. Значит, кто-то называет опоздание благим делом! - Следующий разговор уже будет полилогом с директором. Садитесь с новой двойкой, умник. Маяковский уважал Лиличку. Даже… впрочем, он не совсем понимал свои чувства. На истории музыки Лилия Юрьевна с чувством рассказывала о Бахе, но не слушал ее никто. Цветаева перешептывалась с Пастернаком о лирике Байрона, Чехов с Блоком над чем-то тихо смеялись, Белла рассматривала тонкие стволы лип за окном, Анна засыпала, опершись головой на руку, Лермонтов ловил взглядом движения ресниц Ахмадулиной, Пушкин с Есениным сидели в телефонах, Иосиф что-то писал на обрывке тетрадного листа. Только Володя смотрел на Лиличку, слушал о Бахе и силился понять хоть что-то, потому что в голове звенело только: “И курок не смогу над виском нажать, надо мною кроме твоего взгляда не властно лезвие ни одного ножа”. Вечно самоуверенному Маяковскому было не по себе. Он вглядывался в сведенные темные брови своей Лилички, в ее тонкие бледные руки, которые ему так хотелось исступленно гладить. Лилия Юрьевна только иногда обращалась взглядом к грубому лицу Владимира, и ей тоже становилось не по себе. Провопил звонок с урока. Лилия Юрьевна закончила тем, что на домашнее задание одиннадцатый класс получает эссе по сонате №2 Баха. Она прекрасно понимала, что никто его писать не будет, кроме Владимира и, может, Иосифа и Анны, если их заинтересует соната. Лиличка со всеми попрощалась, несколько нервно схватила свою сумку, бумаги с докладом по истории музыки и вышла из кабинета - через пару минут в учительской начиналось собрание. Иосиф был словно в полусне: он не заметил ни то, как кончился урок, ни то, как его одноклассники стали собираться вокруг центральной задней парты, где сидел Володя. Его тетрадный лист был полностью исписан строчками стихов: что-то перечеркнуто, одни слова написаны поверх других, поперек, некоторые налеплены в самых уголках: “Все это лило, било, вздергивало и мотало”, “в дикой грязи простраций, ассоциаций концепций”, “планета наша похожа на новобранца”. Он писал судорожно, вдохновленно, отдаваясь всем существом каждому новому слову, не замечая ни одного движения вокруг. Полусонный поэтический сплин прервал какой-то дикий смех Есенина. Иосиф резко обернулся и увидел обстановку этой перемены. На задней парте в центре сидели Пушкин с Есениным, что-то кричали полупьяными голосами, Александр трепал над головой Маяковского серую тетрадку потертыми краями. Спрашивать, что они хотят сделать с чужой вещью ему не хотелось: свяжешься с компанией “крутых парней” - унижений не оберешься. Он вглядывался в это действо с любопытством, словно ожидая душераздирающей драмы, драки, дуэли. - Ой, а поглядите-ка! Что тут у нас? Дневник с сопливыми записками и мемуарами! - Александр распахнул серую тетрадь, исподлобья издевательски глянул на Владимира, ядовито процедил, - Пацаны, а ведь и правда дневник Александр как будто искал, за что можно зацепиться в этих записях, чтобы устроить конфликт, поднять новую тему для сплетен и обсуждений в школе. Володя сидел напряженно, следил судорожным взглядом за движением каждой страницы своей тетради. На его лице не дрогнула ни одна жилка, хотя внутри бушевал настоящий ураган. Понять это, увы, не под силу было никому. - Так, Сергун, давай номер страницы. Объявляем гадание по книжке товарища Маяка -Замечательно.. Серёг, давай номер страницы и я ее открываю, гадание на книжке товарища Маяка!-все так же ядовито выдал Александр. -отдай мне тетрадку, пока не поздно.-грубо в пол голоса сказал Маяковский. -Вот уж нет, ты думал мы так просто сдадимся? Сколько же таин хранит «исповедь футуриста»? ха-ха… Сергей, ты слышал?-; Есенина передернуло, он как будто бы отключился на какое-то время, как говорят, вылетел из мира. -Да, конечно слышал- резко поменяв настроение и натянув улыбку ответил Серёжа:-Давай...А что тут говорить, давай 28!-; -Хорошо, та-а-ак, тут у нас записи за декабрь...Лиличке! Все слышали?! Так наш безэмоциональный мистер-скала сохнет по учительнице? Да ты себя вообще видел? У неё давно уже есть муж, да и что за бред тут написан. Литературу плохо учишь? что за рифмовка?-начал беспощадно закидывать оскорблениями Владимира Александр. -Отдай. Мне. Тетрадь. Сейчас же!- последнее слово вылетело из горла Маяковского особенно громко. Казалось, что оно было воспроизведено не голосовыми связками, как будто оно шло из сердца. Слишком много парень вложил смысла в него. -Нет, я ещё не дочитал, слушайте все!- класс столпился вокруг Александра, все смотрели на него с недоумением и уже были готовы слушать, как вдруг: -Отдай ему тетрадь.-грозно и неожиданно вырвалось из уст Есенина:-Саш, отдай тетрадь и выйдем лучше на перекур… Он того не стоит.-последнюю фразу Сергей буквально процедил, интонация уже сходила на полушёпот. -Воу, воу, полегче, отдаю отдаю, вот жишь, дети пролетариата. Не буду тебя сегодня добивать, жизнь и так обидела.-с ноткой презрения договорил Пушкин:-пойдём сереж, надо ещё до звонка успеть.; Маяковский выхватил тетрадь из рук Пушкина, резко положил ее в рюкзак и двинулся прочь из кабинета. Иосиф, решительно встав и окинув взглядом класс, поймал на себе в какой-то степени испуганные и в то же время ждущие чего-то глаза Анны. Бродский смог в них что-то прочитать, но что до сих пор остаётся загадкой и не помедлив не секунды он вышел вслед за Маяком, прибавляя шагу, уже переходя на бег устремился за одноклассником на задний двор школы. Некоторое время все стояли молча. Никто не знал что делать и что говорить. Но уже через минут 5 класс начал потихоньку расходиться, изредка перешептываясь. По дороге на перекур между Пушкиным и Есениным, будто натянутая гитарная струна чувствовалось напряжение. Один из парней не выдал ни слова во время того, как друзья двигались за угол небольшой школьной пристройки. Александр достал одну сигарету и сжал ее в зубах, вторую протянул Сергею. -Ну чего молчишь как рыба? Решил выгораживать наших недотеп одноклассников? это же весело, сам не замечал? -Я не знаю…-тихо, вполголоса ответил ему напряженный Есенин. -Я наверное уже стар стал для ваших шуток ха-ха-ха. -Да ну тебя, дружище, так что раскис, может правда объяснишь зачем остановил меня? Ты же представляешь какой бы был скандал, да и жизнь в школе совсем унылая стала, а мы, как раз те люди, которые привносят в быт этих зануд и задротов что-то хоть немного стоящее внимания.-Пушкин залился в ехидной улыбке и достал из кармана зажигалку -Тебе прикурить? -Нет. У меня своя есть. Парни подожгли папироски. Сережа что-то обдумывал, в его голове, казалось, билось два человека. Один-будто бы чёрный, тот самый саркастичный парниша, который не видит границ в алкоголе, юморе и морали, а второй… Таких людей Есенин в своём сознании ещё не встречал. -Знаешь, Саш, зачем я это сделал? У меня есть идея получше. Согласись, ведь если прочитать всю эту… Идиотскую писанину при учительнице и при всем классе будет порядком интереснее и веселее! -Есенин, да я уже думал что ты совсем потерял сноровку. Отличная идея, до такого уровня даже я дойти не смог! -Следующим уроком у нас замена, учительница по истории заболела и ее будет замещать как раз наша, ой прости, Маяковская ха-ха-ха Лилечка. И ежу понятно, что она просто будет по одному нас вызывать к доске и спрашивать на оценку домашнюю работу. Вот и Маяка она, я уверен, спросит. Когда он будет стоять прямо рядом с ней, я стащу тетрадку и ты зачитаешь все эти мемуары на весь класс! -Серге-е-ей! Да ты чертов гений! докуривай, надо сегодня прийти на урок пораньше! Есенин натянул улыбку, но в глазах его были вовсе не веселые и острые огоньки. Что-то в них выдавало лицемерие парня и желание не упасть в грязь лицом перед лучшим другом.