Мое безумие

- Не льстите себе, Маркиз. Вы не антихрист. Слова аббата словно кнутом щелкнули по обнаженной коже. Донасьен отступил к стене, не отрывая взгляда от зеленых, сверкающих непривычным холодом, глаз. Ему вдруг стало стыдно своей наготы. Это чувство было для него настолько необычным, что он сперва даже не осознал его. Развернувшись на каблуках, аббат удалился, чеканя шаги, а маркиз подошел к окну, взглянул на небо, затянутое серыми тучами и, прислонившись спиной к холодному камню стены, медленно сполз на пол. Сколько времени прошло с их первой встречи с аббатом дю Колмьером, когда Донасьена только перевели в Шарантон из Бастилии? Он уже не помнил. Помнил только мысль, мелькнувшую в его голове, при виде стройного мужчины в черной аббатской сутане, встречающего его на ступенях: "Хотя бы Дьявол и существовал, то пусть он существует непременно в таком обличье." Эту мысль, со свойственной ему небрежностью, маркиз не приминул сообщить дю Колмьеру, с удовольствием наблюдая за смятением молодого аббата. Но вскоре, сам того не ожидая и к тому не стремясь Донасьен обрел в лице настоятеля Шарантона ненавязчивого покровителя. Аббат обладал живым пытливым умом, достаточным воображением и, самое главное, был добродетелен до отвращения. Его милосердие, нравственная чистота и та унизительная жалость, с которой аббат смотрел на него, буквально сводили с ума маркиза. Он сотни и тысячи раз представлял Колмьера героем своих безумных оргий. Красивый зеленоглазый сластолюбец, жестокий и порочный - таким он видел настоятеля Шарантона. Но как только тот появлялся на пороге его кельи, то все фантазии разбивались вдребезги об ангельскую невинность, которую излучал аббат всем своим существом. Маркиз швырял ему в лицо непристойности одна ужаснее и крамольнее другой. Богохульства слетали с его языка в присутствии аббата ежесекундно. Но Колмьер, вместо того, чтобы дать волю гневу, лишь опускал взгляд и, вздыхая, удрученно качал головой. А философия, которую пытался навязать ему Донасьен, заставляла аббата лишь смущенно улыбаться и мямлить что-то невразумительное из святого писания. Это приводило Донасьена в неописуемую ярость. Совращение аббата на путь порока стало для него навязчивой идеей, которая не отпускала его ни днем ни ночью. Но все его попытки хоть как-то вывести аббата из равновесия терпели неудачи. Он уже готов был смириться, в конце концов, что ему за дело, до этого святоши, который добровольно согласился быть рабом несуществующего бога, заперев все желания и свободу в черный саван своей рясы. Но судьба сделала ему королевский подарок - ясноокую Мадлен, чистотой и невинностью своей, обезоруживающую даже такого прожженного распутника как Донасьен. И тем более от обостренного внимания маркиза не укрылось, что взгляд зеленых глаз молодого аббата стал задерживаться на девушке слегка дольше обычного. Маркиз неожиданно для себя почувствовал странную ревность. Однако ревновал он не аббата к Мадлен, а скорее наоборот. Сколько сил им было потрачено на то, чтобы раскрыть Колмьеру глаза и все впустую, и тут является из деревни этот "райский цветок" и за несколько мгновений обращает внимание и мысли аббата в необходимое русло. Но вскоре маркиз понял, что прекрасное дитя может стать его ключом к неприступному сердцу аббата. Зеленые глаза снова стали сниться Донасьену по ночам, жестокий и порочный дьявол вновь занял главное место в его фантазиях. Но там же, рядом с ним, появилась прекрасная дева, невинность которой похищал и развращал тот, кто лишил маркиза покоя. Мысли стали облекаться в слова, а слова - ложиться на бумагу. Растаптывая мораль и ханжество, он подвергал героиню своих фантазий самым немыслимым извращениям. И в глазах каждого чудовища, которые мучили несчастную мелькал, сводивший его с ума, зеленый отблеск. Однако не только книга занимала помыслы маркиза. Да, он не сможет сам взять за руку и показать Колмьеру всю прелесть порока. Это сделает за него та, кого аббат считает идеалом невинности и чистоты. И когда добродетель аббата падет как Бастилия, тот сам придет к нему. Сам упадет в его объятия. Сам попросит маркиза стать его наставником на этом пути. У Донасьена кружилась голова от этой мысли. Он давно не видел разницы между женщинами и мужчинами. Его возбуждала лишь поруганная нравственность и вывалянная в грязи мораль. На первый взгляд Мадлен оказалась внимательной и способной ученицей. Однако, через некоторое время Донасьен понял, что топчется на месте. Девушка помогала ему во всем, слушала его истории, смеялась над его остротами. Даже помогла переправить рукопись издателю. Книга всколыхнула весь Париж! Но не более. Никакая грязь, никакой порок не пристал к Мадлен, она оставалась все так же чиста и невинна, как и в день своего первого появления в Шарантоне. Но безумие уже набирало обороты. Даже он сам не в силах был это остановить. Строки лились бешеным потоком, угрожая смести остатки здравого смысла. Маркиз уже не видел аббата, таким каким об был, его видения уже вырывались за рамки снов. Он погружался в небытие наяву. Он видел порок в мучивших его зеленых глазах. Или ему это только казалось? Нет, нет, точно - гнев, похоть, жестокость, он слишком хорошо умел отличать все эти чувства. И аббат поддался! Неужели его стрела достигла желанного сердца? В этом маркиз убедился, когда его лишили всех писчих принадлежностей. У него отобрали даже простыни и одежду, чтобы он не воспользовался ими как холстом. Аббат несомненно все понял. Он не мог не понять. Он прочитал, он увидел, он почувствовал!... - Вы всего лишь богохульник, знающий грамоту. - бросил аббат, уже находясь в дверях кельи. Донасьен перевел взгляд от окна на дверь, за которой скрылся аббат. Остатками разума Донасьен понимал, что на этот раз ему не выкрутиться, он зашел слишком далеко. Но и останавливаться он тоже не собирался. Его безумие, адский кучер яростно стегал его взмыленный, изможденный разум. Сотни образов и картин мелькали в его голове. А в центре всей этой вакханалии - зеленоглазый безумец, насилующий прекрасную мертвую девушку. Он не мог больше писать. Образы, возникающие в его голове, без возможности обличья их в словесную форму, разрывали его сознание, терзали и мучали. Зеленое пламя жгло его изнутри. Еще чуть чуть и в этом огне запылает весь Шарантон. Что ему Шарантон, в конце концов! Он поднимал с ног на голову даже Бастилию... +++ - ....Мы осмотрели ее тело. Она была девственна! Срывающийся голос аббата, полный отчаяния. В животе Донасьена как будто скрутился узел. Слезы подступили к горлу. И этот жалкий старик, рыдающий о погубленной им невинной девчонке и есть тот самый Маркиз де Сад, первый распутник Парижа? Донасьен поднял голову и встретился взглядом с зелеными глазами, в которых застыла невыносимая боль и... безумие? Его безумие? Ни капли добродетели, смирения, кротости, только огонь, который он представлял себе тысячи раз, а теперь видит наяву. "Я передал тебе свое безумие, аббат. Теперь я свободен."