***
Кто сказал, что, чтобы начать что-то делать, надо хорошенько подумать? Иногда это вовсе необязательно. Куроо Тецуро любил импульсивные поступки, любил сюрпризы, любил, когда кто-то делал ему неожиданно приятно или неожиданно весело, любил удивлять и веселить сам. Его привлекала непредсказуемость и непостоянство. И на фоне этого его привязанность, зависимость даже, от одного постоянства казалась странной, парадоксальной. Имя этой константы он часто выкрикивал во время тренировок и дружеских матчей, два слога - на одном дыхании: Кен-ма. Это имя произносилось им уже много лет, и вот сейчас, на своем втором курсе института Куроо осознал, что ему мало. Ему хотелось еще больше совместных прогулок до дома после занятий, больше пройденных вместе игр, дурашливых пинков под бок, хмурых взглядов, ворчаний в ответ на глупые шутки. И еще раз дотронуться, притянуть к себе в порыве радости от забитого матч-поинта, но еще и потому, что плечи, которые уже, чем его, Куроо, недовольно напрягутся от нежеланного прикосновения, взгляд убежит куда-то в сторону от смущения, но не последует сопротивления. В этой возможности Куроо тонул. Он нырял в нее с головой, чтобы на выходе столкнуться с недовольным взглядом: намеком на то, что, пожалуйста, оставьте в покое. Спрячьте это создание от чужих глаз и рук. И Куроо очень хотелось спрятать. Желательно, в своих объятиях. Но одна такая его попытка встретилась как-то с паникой в глазах и жестким сопротивлением в тонких, но сильных пальцах. Куроо пытался. Он отшучивался, дразнился и дурачился, потому что еще не умел становиться серьезным в нужные моменты, не боясь открыться. Он думал, что подставится под удар, сгорит от стыда, испортит все то, чем дорожил, и никогда больше не сможет вернуть. Но Куроо быстро учится, и еще быстрее учится на ошибках, которые неизбежны, когда ты молодой, харизматичный парень, попавший к точно таким же людям, и у вас у всех теперь одна крыша над головами, да и та летит к чертовой матери под сопровождение то пьяных песен, то поговорок на удачу на сессиях. После пары экспериментов с девушками с курсов постарше, помладше, и парнями с каких только можно курсов, Куроо понял, что ему нужен только один первокурсник. Двухцветный и вредный. С которым, чтобы увидеться, нужно пройти девять кругов токийского наземного и подземного ада, и все ради того, чтобы повтыкать в приставку под чипсы и сладкую газировку, которую он терпеть не может, но будет до поры, ведь бутылка одна на двоих, а в шуршащую упаковку со снеками можно запускать руки одновременно, правильно подгадывая момент, как бы случайно касаясь нежной кожи на тыльной стороне ладони. А главное, сидеть и понимать, что делается это скрытно, украдкой, крадя внимание, моменты вместе, закрадываясь в свои мысли, которые с недавних пор перестали казаться страшными, недозволенными, стыдными, потому что это просто мысли. А ладонь в пачке из-под чипсов – это его, Куроо, муза, символ того, что он - страж границ дозволенного, и сам их не преступит. Обещание, что скоро он успокоится, что ему этого хватит, как Кенме хватило волейбола. Хотя каждая новая встреча еще сильнее затягивает и без того тугую пружину невысказанного, давящего на сердце чувства. Гуку такое напряжение и не снилось. Но Куроо хочет быть хорошим. Удобным. Как раз таким, каким подходит Кенме. Поэтому вечером пятницы Куроо собирает термос с чаем, покупает в магазине выпечки небольшой пирог, разумеется, яблочный, разумеется, потому что есть одни чипсы вредно, а Куроо любит заботиться. А о Кенме Куроо любит заботиться больше всего.***
Если бы люди были словами, то Кенма был бы словом «нет», Куроо был железно в этом уверен. Поступление и переезд в отдельную квартиру, пусть и в том же городе, не помогли исправить в поведении Кенмы ничего. Куроо даже казалось, что с каждым днем его друг детства изобретал новые хитрые способы того, как избегать эту жизнь, и коробки с логотипами различных доставок, сложенные друг на друга у входа, – тому подтверждение. В комнате не работает верхний свет, для починки которого вызвать бы мастера, но зачем, если можно просто обмотать весь стол диодной лентой, которую напрямую подключить к системному блоку – и нет проблем. Ни со светом, ни с людьми. Мебель в комнате была расставлена таким образом, словно ее хозяин старался избегать любых лишних перемещений: кровать, занимавшая ровно половину всего пространства, вплотную приставала к столу одним боком, вторым закрывала проход к балкончику, на который была выселена старая сушилка. Прямо напротив входа, съедая остатки и так крохотного пространства, лежал огромный мягкий пуф – видимо на случай, если кровать надоест. Как казалось Куроо, там и втроем можно было бы поместиться, если третий окажется некрупным подростком. Но человек размером с некрупного подростка в этой квартире был всего один, и Куроо сильно сомневался, что тот хоть с кем-то это пространство разделит. Добровольно – точно нет. По периметру всей комнаты расползлась одежда, одноразовая посуда, упаковки из-под всего, что можно: батончиков, супов, бытовых мелочей и почтовых коробочек. На улице поздние сумерки; в комнате полумрак, полубардак, и полу-идиллия, прерываемая дробным стуком клавиатуры, клацаньем мышки и тихим жужжанием системного блока. Темная макушка с ободком наушников торчала из-за кресла и недовольно бурчала что-то в сторону экрана, игнорируя весь окружающий мир вместе с Куроо, пытающегося протиснуться в пространство между креслом и кроватью так, чтобы обозначить свое присутствие и при этом не задеть увлекшегося Кенму. Как же. Отвлечешь его. Постояв так пару минут, Куроо быстро надоела игра «угадай, кто тут старается уважать чужое личное пространство, но очень соскучился», и он аккуратно ставит пакет с продуктами прямо на стол перед носом Кенмы. Тот только голову повыше поднял и нахмурился. - Эй, чел, ты серьезно? Нет, правда? Амбушюры наушников съедают вопрос. Ни шанса. Куроо медленно протягивает руку в сторону лица, хитро улыбаясь и предвкушая злое ворчание из-за проигранной катки. С закрытыми глазами не поиграешь так-то. Но тихий голос останавливает руку на пол пути. - Погоди… Дай я… Погоди… Куроо подождет, никаких проблем. Еще минут десять он сидит на кровати, разглядывая дырки от лампочек на потолке. Увлекательнейший вечер в его жизни. Но если совсем честно, Куроо вот за этим, возможно, и приходит. В этот уютный неуют, в это не гостеприимное место, но Курооприимное, и Тецуро этому рад. Стук, жужжание, запах чего-то быстроприготовимого, мягкое мерцание экрана – Кенмино царство, монотонное и спокойное. Безлюдная закрытая территория, вход строго по пропускам, и пропуск у Куроо в кармане, у Кенмы в сердце. Пропуск – доверие, в виде ключа на цепочке, в принятии друг друга, в терпении стебов и подколок. На выдачу дается 16 лет. Срок действия неограничен, но вы сто раз спросите себя «а зачем оно мне надо». Перед сто первым разом сонным взглядом пробежитесь по мягкому сосредоточенному профилю лица, наполовину скрытого волосами, как можно наушники прямо поверх них надевать – непонятно. Выглядит жутко неудобно, но почему-то очаровательно. И в сто первый раз ответите – просто надо. Без этого не получится. Просыпается Куроо от шуршания пакета и стука бокалов. Ведет носом, ловит дорожку сдобно-яблочного аромата, глазами охватывает пасторальную картину: Кенма с ногами в кресле, старая толстовка натянута на колени, в одной руке здоровенный кусок выпечки, в другой термокружка, пальцы в сладком, рот в еле заметной улыбке. Улыбка эта тут же отправляется Куроо в конвертер эмоций и на выходе расплывается на его собственном лице, с тем лишь отличием, что в два раза больше исходника. - Мм, вкусно тебе? – Куроо спрашивает тихо, с сонной хрипотцой в голосе. - Угм. – и кивок головы. - Выиграл? - Да. -Теперь сыграем вдвоем? - Ну го. И он разворачивается, разом доедает остатки пирога, запивая, и на секунду Куроо показалось, что даже не жуя. Он встает, доливает остатки чая в кружки и собирает какие-то мелкие детальки неизвестного ему предназначения, чтобы освободить место на краю стола для монитора. - Куда это деть? Кенма? - Брось в коробку. - С радостью, ты только ткни пальцем в то место, которое коробка. Я что-то не найду. И он тыкает. Коробку Куроо находит: внутри еще больше непонятных деталей разной формы и размера, все в кучу. - Ты уверен, что потом разберешься, где что? - Не уверен. Они мне не особо нужны уже. - Так может быть их тогда вообще выкинуть? У тебя не очень-то много место, чтобы коллекции собирать. М? Кенма только устало смотрит. Понимать это надо как: просто оставь, пожалуйста, не страдай фигней. А Куроо беспокоится, что через несколько вот таких визитов раз в две недели, он его вообще не разглядит тут. - Когда-нибудь я вызову тебе клинера. Для твоего же блага, и да, это угроза. - Только попробуй. У тебя неправильное представление о благе. На. И он протягивает ему геймпад. Куроо забирается на кровать. - Благо – есть ни что иное, как гармония тела и духа, находящихся в здравии и процветании. – наставническим тоном подытожил Куроо. - Ты головой не ударялся сегодня? - Фу, как грубо и совск-ем не вежливо, – слово «совсем» Куроо немного растягивает, заваливается на Кенму, вынуждая того сместиться еще больше в сторону, чтобы не упасть вместе с ним. Они остаются вот так: Кенма сидя с ногами на кровати, Куроо полулёжа, головой совсем близко к его коленке. Если предплечье затечет, катастрофа будет неизбежна, придется совершать аварийную посадку на ближайшую полосу. Капитан, спасайтесь, мы уходим в пике. Но капитан уже давно дернул держки: здесь больше нечего ловить. Как только пункты А и Б сойдутся в одной точке на плоскости, внутри все разлетится к чертовой матери, весь борт заполнен гексогеном, никому не уцелеть. После этого только сгореть от нахлынувшего чувства, от стыда и ещё от сильного желания сделать тот же суицидальный прыжок ещё раз, и где-то внутри греет надеждой мысль, что его простят за это и разрешат воскреснуть. Но Куроо не шевелится, только пальцы стучат по кнопкам, а глаза бегают по экрану. Он убеждает себя, что и так счастлив. Счастливее всех встретившихся после долгого расставания влюбленных, потому что у них, да, у них все уже решено, все давно понятно и банально. Встречи, свидания, свадьба – никакого неожиданного финала, муж не отвергнет жену, не испугается ее откровения, не станет играть с клубком ее чувств, словно кот, поймавший свою добычу, а жена не будет выжидать и расставлять ловушки, чтобы поймать негодного кота и отнести, наконец, к себе в дом. Посадить на колени, гладить и приговаривать: смотри, как может быть хорошо, уютно, не страшно, ты под моей защитой,а я не причиню тебе зла, только добро, только нежность и любовь, не убегай же, не царапайся. В случае Куроо будет так: шерсть вздыбится, когти пройдутся по рукам без пощады и без шанса на вторую попытку. Но куда бы не пошел этот кот, он будет оглядываться и смотреть, идешь ли ты следом, а если нет, то не дайте боги увидеть разочарование в миндалевидных глазах, сердце такого не перенесет – не у Куроо, поэтому он идет, вовремя появляется в нужном месте, когда надо - приносит еду, против шерсти не гладит, по - тоже, и этим заслуживает право быть рядом. Заслуживает же? Кенма смотрит в экран, копается в настройках для очередного боя, молчаливый. Пальцы мягко вжимают кнопки, проворно двигают джойстик на геймпаде, и Куроо думает, что это преступление – быть вот таким спокойным, таким безразличным ко всему, что делает, ко всему, до чего касается. И до чего не касается. До него, Куроо, почему не касается? Чего боится? Можно же хоть раз, хоть дружеский толчок, злобный пинок, что угодно. Куроо примет от него что угодно, кроме его излюбленного равнодушия. Как долго еще надо будет уходить отсюда вот так, ничего не решая? Почему очевидное его чувство до сих пор не находит ответа? И сколько еще таких дружеских визитов будет между ними, чтобы можно было хоть что-то прояснить, хотя все и так яснее некуда? - Ты чего так на меня вылупился? Только сейчас Куроо заметил, что действительно уже долгое время бегает взглядом вверх-вниз по Кенме, будто до этого никогда не видел ни его, ни людей вообще. - Да ничего, просто так. Мы давно не виделись, у тебя, вон, волосы отрасли. - Мы не виделись полторы недели, - говорит Кенма и отворачивается. Не понятно: то ли смутился, то ли отвлекся на что-то, хотя на что тут можно было отвлечься – комната на полтора шага в обе стороны. - А ты считал? Не думал, что ты вообще замечаешь, прихожу я или нет. Кенма совсем слегка дернул бровью от еле заметного раздражения в голосе. - Я замечаю, а с чего ты злишься? Да что с тобой? Ничего, кроме того, что ему никогда не дадут то, что он хочет. Кенму он хочет. Сильно. Всего его, хмурого, нелюдимого, с тонкими запястьями и пальцами, в которых силы намного больше, чем может показаться, со всей его обманчивой хрупкостью, колюще-режущими взглядами, которые иногда, совсем редко, сменяются мягким интересом и вовлеченностью. Только ни разу такой взгляд не падал на Куроо. На приставку, на рыжеволосого пацана из другой команды, даже на волейбольный мяч, но не на Куроо. И его это злило. Да, Кенма, ты угадал. - Куроо? – в голосе Кенмы обозначилось беспокойство. Он не понимал, не мог прочитать, что происходило с его другом, и потому был уже готов спросить еще раз, в чем дело, и с чего вдруг Куроо выглядит как леди-драма, и что за странная кривая улыбка вдруг появилась на его лице, как Куроо резко вскидывает голову, теперь от его прямого взгляда убежать не получится. Кенме не хочется пробовать. - Скажи, тебе парни нравятся или девушки? - Что? – и это скорее ответ, чем вопрос. Очень удивленный Кенма теперь тоже смотрит на него во все глаза, вот, наконец-то в них теперь есть что-то кроме привычки и равнодушия. - Что за бред ты несешь? С чего вдруг ты… - Просто ответь, какая разница – с чего и почему, мне может интересно, никогда с тобой об этом не говорил. Я люблю узнавать новые факты. Я может о тебе мало знаю, а мы вроде друзья. Мы друзья, Кенма? - Мы… Нет, стой. Я не понимаю тебя. - Не думал, что задал сложный вопрос, ты на вступительных посложнее решал. Ну хорошо, а я – тут его голос, уверенный и четкий до этого, дернулся – я тебе нравлюсь? С прямыми вопросами в лоб, да еще и брошенными вот так внезапно следовало бы быть аккуратней, особенно когда речь идет о Кенме, но Куроо не хочет быть аккуратным. Его раскачивает, подкидывает и снова швыряет вниз между севером и югом, между полюсами «уйди и не возвращайся, здесь слишком холодно» и «коснись, коснись, коснись». Кенма слишком далеко, и Куроо не знает, просто не знает, как его достать. Имеет ли он вообще на это право? К черту права. На него сейчас смотрит Кенма, прямо, во все глаза, пусть и огромные от удивления, рот открыт слишком притягательно, руки еле касаются геймпада, лежат ослабленные, потерянные, так что захотелось подойти, взять их и пристроить у себя на талии, вот там им сейчас самое место. А дальше происходит то, что в сладких снах видят поклонники взрослых жанров: внезапное развитие событий. Куроо снимает свитер, торопливыми движениями стягивает футболку через голову, движется к Кенме. Комната и то, что за ее пределами, разделяются на два мира: один привычный, стремительный и живой, а во втором время – смола, еще горячая и тягучая, но чтобы она не остыла и не превратила их тела в окаменелости, надо не останавливаться, надо вперед, надо разгоряченным лицом почти вплотную, жарким дыханием напомнить, что они живы, отдать так долго копившуюся энергию пространству. В одном Куроо эти чувства уже не помещаются. Очень испуганный замерший взгляд встает монолитной стеной между пунктами А и Б. Придется совершать вынужденную аварийную посадку, аэропорт закрыт, сигнальные огни вопят «назад, не приближайтесь». И вот теперь произносится то самое, Кенмино любимое: - Нет. Куроо замер, плечи опущены, голова кругом, а дыхание сбилось, как будто он сам вместо пиксельных героев кулаками махал. Теперь ему стыдно. Он не смотрит, не шевелится. Он не заслужил. Он оступился, преступил границу. А преступники должны быть наказаны, поэтому Куроо отстраняется. Теперь ему надо уйти, и как можно дальше. И возможно, надолго. - Прости. Я не буду лучше говорить, что не знаю, что на меня нашло, я не хотел и прочую чушь, я просто… - его голос замирает, слова вдруг резко перестали приходить в голову – Я… Куроо трет глаза по-детски, кулаками, трет лицо, будто пытаясь изменить его рельеф, чтобы его больше никто никогда не узнал. - Ты никогда мне не говорил. – голос Кенмы, неожиданно спокойный, перебивает слишком громкое беспокойство, забившееся даже в самые дальние углы комнаты. И, прежде чем Куроо успел повернуться в его сторону, добавил: - Что я тебе нравлюсь. Нельзя сначала приходить ко мне домой в течение нескольких месяцев, валяться на кровати, жрать чипсы, полировать меня томными взглядами, как будто у меня бокового зрения нет, и я ни за что не замечу, приносить мне мою любимую еду, когда я не просил даже, приезжать, когда я не просил даже, а потом скидывать с себя одежду и лезть целоваться, без предупреждения, нельзя так, Куроo. Комната превратилась в камеру шумоизоляции. Экран монитора погас, стало темно. - Мне в следующий раз предупредить? Куроо сказал это и не смог узнать свой собственный голос. Тревога и стыд как будто отступили, и теперь, когда зрение попривыкло к потемкам, Куроо повернулся в сторону, где по-прежнему с ногами на кровати, обхватив колени руками, сидел Кенма. Немного напряженный, но спокойный, как будто ураган, разбушевавшийся накануне, резко стих, и Кенма вышел посмотреть на его последствия, заранее приняв все, что его ждало впереди. Но Куроо понимал, что ураган и не думал стихать, просто теперь они – его центр. - Ты придурок, Куроо. - Ауч. Но я заслужил. - Заслужил? Ты наказание себе там что ли придумал уже? Пф. - А его хотел придумать ты? - Куроо, ты… - Ты мне нравишься. И снова они смотрят друг на друга в упор. Куроо все еще немного нервно улыбаясь, а Кенма чуть хмурит брови, еле заметно поджимает губы, как будто нашел какую-то нестыковку между ожиданием и получившейся реальностью и теперь пытается то ли принять, то ли смириться. - Теперь твоя очередь, малыш. От «малыша» у Кенмы брезгливо морщится нос, но он молчит. Спустя несколько секунд вздыхает, медленно и шумно. Куроо ждет спокойно и тихо, он почему-то не переживает за ответ. Он откуда-то теперь знает, что все будет как надо, как давно хотелось. Все будет хорошо. Но ответа все нет. Вместо этого Кенма медленно сползает с кровати, зачем-то подходит к столу, берет в руки кружку и делает глоток холодного чая, стоит так несколько секунд, слегка постукивая ногтем по столешнице. Куроо внимательно наблюдает за его действиями, недавняя уверенность потихоньку мешается с нетерпением, но он молчит. Он знает, что надо просто ждать. Дать время, дать пространство. Кенма его, в этом нельзя сомневаться. Сейчас он повернется, откроет рот… Но перед тем, как открыть рот, Кенма делает один шаг навстречу, и этого шага как раз хватает, чтобы оказаться вплотную к коленкам Куроо, как же удобно устроена комната. Как же удобно ложатся на колени ладони, немного влажные от напряжения, и как же хорошо, что вот из этого положения не надо далеко тянуться к губам, потому что последние три движения Кенма проделал хоть и быстро, но еще чуть-чуть и захотелось бы дать заднюю, залезть под одеяло и сгореть от смущения. А теперь сгорать приходится от нахлынувшей волны нежности и желания. Желания толкнуться вперед посильнее, поближе, еще ближе. Еще глубже. Желания дотронуться до жестких взъерошенных волос, желание погладить, сжать, снова отпустить, чтобы потом уже обеими руками запутаться в них, неловко качнуться вперед и упасть, но быть пойманным сильными руками, которые, вот они, так вовремя оказались на талии, медленно поползли вниз, ласково обнимая, вжимая тело в тело еще сильнее. Кенма путается руками, смазывает движения, отстраняется неловко, сердито упираясь в матрац ладонями, но Куроо перехватывает его за талию, а через мгновение Кенма уже лежит, тяжело дыша, руки ложатся на место – на плечи Куроо, и снова глаза – в глаза. Передышка, чтобы остаться в моменте, не улететь в бездну, напомнить, что сейчас происходит с ними. Вместе. Вдвоем. - Что это была за прелюдия с чаем? – еле слышный шепот Куроо приятно щекочет ухо. - У меня из-за тебя во рту все пересохло. Почему даже сейчас ты задаешь идиотские вопросы? - Пересохло, потому что я слишком горячий? Это я так тебе нравлюсь? Приятно. «Пожалуйста, Куроо, заткнись». Куроо опускает голову к самой мочки Кенмы и нежно целует. И рядышком тоже. Аккуратно касается кожи, проводит губами по шее, жарко выдыхая воздух, заставляя плечи под ним выгибаться, щеки краснеть, бедра подаваться вперед. У него в руках сокровище, не половина, а целое царство, не награда за заслуги, не выигранный приз, а удача, сюрприз, подарок, который так давно хотелось получить, а оказалось, надо было всего-то попросить. И он просит еще раз, опуская ладонь к бедру, чувствуя приятную твердость рядом с кистью, заглядывает в глаза, вопросительно поднимает бровь. Кенма открывает рот, но взгляд отводит: - У меня… - Первый раз? Все хорошо, я знаю, что де… - Презерватива нет, придурок. - Ну, кое-что можно сделать и без презерватива. Кенма не видит – слышит ехидную ухмылку на его лице, а потом воздух уходит их легких, потому что поцелуи, медленные, растянутые ощущаются теперь внизу живота, а ладонь Куроо ощутимо проходится вверх вниз по члену. Кенма чувствует, как опускается резинка штанов вместе с бельем, а заодно упускается контроль надо собой, над ситуацией и сам Кенма отпускается из этого мира. Забудьте, что такой вообще существовал. - По… Не… - Мм? Понежнее? Ладони Кенмы ложатся на плечи Куроо и тянут его наверх. У Кенмы нет слов, у Кенмы остались только эмоции, которых слишком много. Такое нельзя передавать словами, зато можно притянуть к себе, удариться в губы, прижаться, укусить, отстраниться, а затем повторить еще раз, чтобы не было шанса вернуться сейчас туда, где слишком сложно, страшно и вообще, он так не планировал. А он не любит сюрпризы. Ему хватило на сегодня одного, лохматого и долбанутого, резко решившего сменить статус отношений. - Все хорошо? - Нет. Но да. Но я не хочу. То есть, я хочу, но не сейчас, – торопливо, но разборчиво, а главное, понятно и доходчиво объясняет Кенма. А Куроо просто опускается на кровать рядом. После такого челночного бега по эмоциональным горкам он готов принять любое развитие событий. Притягивает и кутает Кенму в своих объятиях, прерывая слабое сопротивление, впивается губами в основание шеи, где через несколько секунд остается темно-красная метка: личной подписью подтверждаю, что ты теперь никуда не денешься. Мое. Напряжение скоро пройдет, потом пройдет еще время, а после этого будет еще один сюрприз. Куроо откуда-то знает, это точно будет сюрприз. А еще он знает, что это будет совсем не так, как ему хотелось, зато как-то по-другому. Как можно только вместе. Как можно лучше. Конец.