Два труса

Сережа — человек, оценивающий прежде всего внешность. Ему плевать, что внутри, хоть в лепешку разбейся. Он ценит оболочку, он визуал. Матвиенко плевать на терзания и внутренний мир. Ему так удобно, нет у него желания погружаться в проблемы, и близкие люди не исключение. Ему важна красивая картинка, поэтому отношения с ним не длятся долго. Пару месяцев, плюс-минус. После надоедает. Ты уснула на заднем сиденье. Сережа заранее попросил друзей быть тише, и привычного шума в автомобиле не было. К чему эта забота? Твоя оболочка давно вышла из его рациона. Как объект отношений ты ему не интересна. Матвиенко возится с тобой по обычаю. Отцепить тебя, выбросить разом не выйдет: от привычек избавляются медленно, особенно вредных. Сейчас вы просто друзья. Он держит тебя при себе только потому, что не может разжать тиски сразу. Потому что отказаться от тебя постепенно удобнее. Только поэтому. После того разговора, признания и разрыва ты почему-то не уходишь. Хотя должна бы. Как и Сережа должен бы выкинуть тебя из жизни, чего не сделал в первую неделю и не делает сейчас. Ты сразу отнесла себя к «человеку для него ненужному, отчасти бесполезному», да и смысла находиться в Москве больше не было. Хотелось собрать вещи и вернуться в родной Воронеж, в квартирку, которую по доброте душевной не продают твои родители. — Больше нет «мы», есть «я» и «ты». Я и ты... Больше нет совместного утра, совместной ночи, прогулок в любое время суток. Теплых объятий по утрам, нужда в которых особенно ощутима в холодную осень(Сережа ведь так любит обниматься). Любовь была, без держания друг друга за руку на публике. Матвиенко целовал тебя по приходу домой, оправдывая это тем, что редкий контакт только электризует и больше воспаляет его, доставляет большее удовольствие от таких мелочей: неприлично учащенное сердцебиение и кислород в легких, который чересчур быстро заканчивается. — Ты ни при чём, дело во мне. Ты ведь не знала, что он визуал, что его любовь так быстро закончится. А твоя не проходила, не прошла до сих пор: от одного беглого взгляда прошибал ток, коленки тряслись. Он не заметил тогда, как в тебе треснуло нечто важное, вдохнувшее жизнь, сердце, треснувшее на осколки, и не замечает до сих пор. Тебе больно. Нечто скребётся внутри, не давая покоя. Он не замечает, как ты смотришь на него, не замечает тепла и искры неугасшего, того, что остаётся в тебе до сих пор: искры любви и бесконечной привязанности. Он не хочет замечать... — Масич, как думаешь, остановят? — слышишь сквозь сон голос напряжённого Матвиенко. — Да сто процентов... Открыть глаза удалось лишь тогда, когда ледяной порыв ветра проник в машину и тут же прервался громким хлопком двери. Ты поежилась, вздрогнула, потерла слипшиеся глаза, слегка поднялась, выпрямив затекшую спину. — Кто проснулся, — негромко говорил Женя, — я уж думал, тебя придется затаскивать домой на руках, — Масич слегка щелкнул тебя по носу. — Сережа бы обрадовался. — Что случилось? — видешь в зеркале Сережу с мужчиной в форме ДПС. — Да нас остановили, подумали, что Матвиеныч под наркотой, — мужчина пожал плечам. — Видите ли, глаза у него странные, на свет не реагируют, — Женя попытался передать интонацию полицейского. — Чëрт, он же там замёрзнет: не лето на улице... Они там вообще офигели? — громко возмутилась ты, продолжая смотреть на Сережу, стоявшего в футболке с коротким рукавом, которая явно не грела в минусовую погоду. Громко выдохнув, ты собрала плед с соседнего сиденья, тут же распахнула дверь автомобиля и быстрыми, но уверенными шажками направилась к Серёже, перепрыгивая некоторые лужицы, лишь бы не промочить кеды. Через мгновенье на плечи Матвиенко падает теплый плед, отчего тот внезапно вздрагивает. Ты киваешь полицейскому, заворачиваешь Сережу плотнее, невольно касаясь прохладной кожи — и его, и твое тело покрывает рой мурашек. — Заболеешь. Кто тебя лечить потом будет? На улице минус вообще-то, — хрипловатым голосом произносишь ты и откашливаешься. Ты быстро развернулась, такими же быстрыми шагами направилась обратно в машину, откуда Масич, видимо, успел снять видео твоего геройского поступка. Открываешь дверь, запрыгиваешь на свое любимое заднее сиденье, снова уставившись в зеркало, наблюдая за Матвиенко, закутанным в теплый клетчатый плед. По телу до сих пор проходят разряды от случайного касания: оно взбудоражило до бабочек в животе. Ты старалась дышать глубже — дыхание постепенно нормализовывалось. — Ну ты и бесстрашная, Совëнок. Кривая усмешка трогает губы. Ты трусиха, и ты это знаешь. Ты бежишь от правды, боясь взглянуть ей в глаза. Боясь взглянуть ему в глаза и увидеть то, что он всячески пытается скрыть. Увидеть и озвучить. Поставить перед фактом и услышать все, о чем гордость не позволяет сказать вслух. Трусиха, предпочитающая запереть свою привязанность глубоко и надолго, молчать о ней, оставляя все как есть, потому что так неудобно. Трусы. Вы оба.