Мотыльки

      — Основополагающая вашего успеха – это доверие.       Слова звучат понятно и доступно.       Ещё бы колени дрожали не так сильно, отдаваясь жалким перестуком обернутого в волнение сердца, хрустящего обёрточной бумагой тонких сосудов – до мороза по спине стыдно, обидно и боязно.       Первое сражение в паре проваливается с глухим треском, зажмурив глаза паническим ступором и злым взглядом стоящего впереди специалиста, когда муляж распахивает пасть, так и не успев получить залп огня.       Второе, впрочем, заканчивается так же – быстрым взглядом на длинный меч, не сулящий никакой защиты и собственные вздрогнувшие руки – а вдруг он не успеет ударить, он ведь точно не успеет, пока пламенный столп возгорается на ладонях, он ведь стоит так далеко.       Глаза опускаются виновато, не в силах достойно встретить ядовитый оскал, полный презрения и недовольства на лице специалиста, имени которого не помнит никто из этой группы.       — Становись со мной.       Веки трепещут испуганно, хлопая стаей взметнувшихся птиц, потревоженные тёмным спокойствием глаз напротив – мужчина ободрительно кивает, секундно коснувшись застывшего неловко плеча, покрытого корочкой волнения.       Колени дрожат даже сильнее, доводя до обморочного состояния, но сноп пламени ударяется Сожжённому прямо в распахнутую морду, соскользнув сквозь защиту мужской спины и мелькающего меча – ему не доверять никак не получается.       Мистер Сильва довольно кивает, тут же отворачиваясь к остальным.       И этим же вечером первая бабочка взлетает прочь из окровавленной ладони.       Manduca albiplaga.       Сумеречный мотылёк.       Их с каждым днём всё больше, покрытых корочкой свежей крови, уничтожающих изнутри, ещё полных жизни и жажды лететь – тёмные крылья вздрагивают в раковине, оставляя след перетёртой с кровью пыльцы на белоснежной поверхности, и первой мыслью появляется желание сжечь их.       Испепелить, уничтожить, спрятать ото всех свою слабость единственным доступным способом, обуглить до основания тонкую плёнку крыльев, разорвать в клочья совершенно неуместную нежность прикосновений собственных убийц.       Пять.       Восемь.       Шестнадцать.       Но окно в ванной распахивается с паническим треском хлипкой рамы и стайка мотыльков улетает под покровом ночи куда-то вверх, очищенные неожиданно ласковыми пальцами, с надеждой на то, что они никогда не вернуться к своему создателю и – самое главное – причине появления.       Дальше становится хуже.       Они бьют в решётку рёбер безустанно, сплёвываясь в ладони со сломанными крыльями, задохнувшиеся от крови, и тогда жгучие слёзы терзают пополам с кашлем круглую ночь.       А внимания с каждой секундой меньше, как не гуляй тенью по длинным коридором волшебной-школы-где-всё-хорошо.       Здесь нет света, к которому можно лететь.       Только когда совсем невмоготу, всегда запертая дверь добродушно встречает мокрую от слёз щёку, и тогда становится легче, и можно даже взремнуть, утопая в призраке близости – главное вовремя сбежать к себе, а то руководству сейчас не до блуждающим ночами школьниц, спящих на пороге учительских спален.       Этот стакан всегда наполовину пуст.       Книги в библиотеке молчат, легенды молчат, сплетни молчат – а мотыльки внутри умирают, разрывая гортань в мясо.       Пусть так.       Зато осталось недолго.       И пока вся школа добросовестно сражается с чудовищами – здесь идёт своя игра.       Попытка выжить на мимолётном взгляде и отблеске внимания.       Какая уж тут взаимность?       Попробуй продержаться, просто слушая его голос.       Начали       Кровавые сгустки оседают на зеркальную поверхность, пряча за собой предсмертные конвульсии последней порции мотыльков.       и закончили.