Проблемы сна

У Миюки всегда были проблемы со сном. Ещё с детства, когда летом, открывая окна нараспашку, впуская теплый ветерок, он кутался сильнее в одеяло и боялся закрыть глаза. Его страшило утро следующего дня, поэтому он не засыпал, оттягивая момент до последнего: знал, что сон закончится быстро. И сейчас Миюки боялся. Матча с Инаширо. Повторного поражения. Наверное, он никогда бы этого не признал, даже самому себе, но в данный момент Казуя желал поддаться эмоциям, пока никто не видит его уязвимости. Ночной Токио навивал ностальгией и хоть из маленького окна их общежития, его было практически не видно, Миюки наслаждался, хотя бы летним ветерком и яркими огнями, которые из-за плохого зрения расплывались, словно их разбавляли водой на холсте. Встав со стула и оглядевшись по сторонам, парень медленно подошёл к кровати, и присел. Все его соседи куда-то разбежались, чего он совсем не заметил, погруженный в свои мысли, но представлял, где они могут быть: Окумура у Савамуры, а Кимура наверняка заснул по дороге. Откинувшись на кровати, Миюки ещё раз осмотрелся и вспомнил, что это его последний год здесь и все родное скоро он оставит позади — эти знакомые стены, мебель и атмосферу теплоты вперемешку с жуткой духотой, от которой спирает дыхание. Если быть честным, что у парня получается хуже всего, то он сейчас скучал только по одному человеку. Курамочи Ёичи был его единственным другом: понимающим, иногда громким и шебутным, и обладая взрывным характером, с ним всегда было весело, наверное, именно поэтому, Миюки, совсем не отдавая себе отчёта — влюбился, как последний дурак. Его первая и последняя любовь. Возможно, она даже станет его безответной, если хватит сил признаться. Стук. Чистый звук стекла раздался где-то рядом, а затем маленький камешек прокатился по полу, от чего Миюки удивлённо вскинул голову и нахмурил брови. Кому приспичило, как маленькому кидаться камнями в открытые окна? Неужели опять проделки этого неугомонного Савамуры? Вот он надерёт зад придурку. Но к огромному удивлению внизу стоял Кумарочи и улыбался ярко-ярко, ослепляя всё вокруг, словно на землю спустилось само солнце. Да, ночью.       — Ты чего устроил, а? — Миюки высунулся из окна, наблюдая, как Кумарочи дёргается, явно не ожидавший, что его друг не спит, — детство в жопе заиграло? Тебе сколько? Пять? И что ты тут вообще делаешь?       — Мне…не спаслось… — Ёичи мнётся на месте и что-то шепчет с опушенной головой, что Казуя удивляется, как вообще может слышать его, — …и ноги сами принесли сюда…       — Это очень веская причина, — всё-таки под таким натиском милоты, устоять просто невозможно, и рассмеявшись, он сдался, — может, есть ещё какая-то? Знать об этом Миюки не хотел: это было эгоистичным порывом, спросить такое, не скрывая разрывающегося сердца под ребрами, не стесняясь румянца на щеках и глупой, но счастливой улыбки. Похоже на сопливую драму про невзаимную любовь между лучшими друзьями, что-то типа «С любовью, Рози». Классика.       — Я просто хотел тебя увидеть, — неожиданно чётко и ясно проговорил Курамочи, поднимая голову, — разве это плохая причина? Говорят, что глаза — это зеркало души. Если это так, то у Ёичи они похожи на два больших озера: немного зеленоватые, немного карие, но при свете янтарные. Они излучают доброту, сокрытую у него в сердце, они честные и глубокие, подобно болту. Посмотришь в них и считай, что давно в них потонул.       — Тогда может, зайдёшь? Читать Миюки кажется невозможным делом, но Курамочи чувствует его на своём собственном уровне, как вибрацию или неприятное жжение в груди, и сейчас этот зуд покрывал всё тело, словно лихорадка. Неужели это чувства Миюки так саднят сердце? Эта неопределенность заставляет Ёичи нервничать слишком сильно, каждый раз, когда они остаются наедине. В самом начале их знакомства Казуя показался Курамочи заносчивой малолеткой (хотя сам таким же был), у которого молоко на губах ещё не высохло, зато вырос длинный язык, вечно пытающийся со всеми поспорить. Они собачились на тренировках, в ванной, в столовой, на первом, на втором и продолжали собачиться, даже на третьем году обучения здесь. Вот только со временем они пристрастились друг к другу. «Срослись» — как говорит Савамура. Иногда пробегают непристойные мысли, когда их тела непосредственно соприкасаются, например, во время того, как чужая рука спокойно ложится на плечо: ладони Миюки грубые, немного шероховатые, но горячие, как раскалённая лава и Ёичи представляет, как они проходятся по его телу, задевают запретные места и в конечном итоге обвиваются вокруг его шеи. Он возбуждается. Это факт, который он не может отрицать. Но действительно ли это что-то большее? Бабочки в животе, дрожь на губах и быстрые перепады пульса — ничего этого Кумарочи не испытывал, но рядом с Миюки становилось очень тепло, уютно и просторно. Пустые разговоры, между которыми иногда мелькала незнакомка тишина, добавляла в атмосферу перчинки, и убегала, игриво хихикая, а Ёичи оставалось только грустно глядеть ей вслед и косится в сторону спокойного Миюки. Но это никак не мешало Кумарочи возвращаться сюда ещё раз, а потом и ещё раз. Сегодня в комнате у Казуи было холодно, она словно передавала чувства своего хозяина сквозь собственные стены, что полностью выдавало состояние парня, он выглядел дёрганным и усталым: в его глазах казалось, поселилась сама опустошенность. Ёичи, не отдавая себе отчёта, подошёл ближе и ладонью коснулся напряженного плеча — Миюки вздрогнул, но ничего не сказал, продолжая стоять на месте — и Кумарочи принял это за зелёный свет. Аккуратно разминая пальцами плечо и наблюдая за реакцией, он казалось, терял связь с реальностью, потому что несмотря на абсурдность ситуации, Миюки смущался. Краснел, как маленькая девочка.       — Тебя что-то мучает?       — Так сильно заметно? — Казуя скидывает чужую руку и усмехнувшись, всем корпусом поворачивает к Курамочи, — что ты сделаешь, если я скажу, что это твоя вина?       — Понесу ответственность. То, каким голосом это было сказано, и каким взглядом Ёичи посмотрел на Миюки, было полно невинности, но непоколебимой твёрдости, он явно не понимал, какой смысл несут его слова. Может это даже хорошо, ведь наверняка только сыграет на руку Казуи, который вечно ждёт подходящий момент.       — Тогда поцелуй меня, — медленно произносит парень, а рука оказывается на чужом бедре, от чего Кумарочи рвано вздыхает, чувствуя жар от ладони, — ведь причина моих сомнений — это ты. Повторять два раза не приходится: Ёичи неуверенно потрескавшимися губами прикасается к чужим, чмокает, как в тех самых дорамах, которые он смотрел и наступает тишина. Ему стыдно. Он целуется-то в первый раз в жизни. Что теперь делать? Ещё раз поцеловать? И прежде чем Кумарочи успевает что-то сказать или сделать, парень напротив хватает его за щёки и улыбается, смотря на него влюблёнными глазами. Идиот.       — Кажется, реальность действительно намного лучше, чем мои фантазии, — хрипло смеётся Миюки, утыкаясь лбом в плечо Кумарочи и тяжело вздыхает, опаляя голую шею горячим дыханием, от чего мурашки бегут вдоль всего позвоночника, — и этот твой поцелуй. Ты просто нечто.       — Заткнись! Миюки смеётся, оголяет свои настоящие чувства, больше нет той фальшивой, немного натянутой улыбки — она исчезла, словно снег, растаявший по весне — такая лёгкая и счастливая. И быть её причиной, оказывается, очень приятно. Кумарочи хочется видеть её всегда.       — Ты мне нравишься, — эти слова сказаны так легко, будто простое «привет» слетело у него с губ, от чего у Ёичи появляется странное чувство диссонанса, — я хочу быть с тобой.       — Я…у меня…       — Можешь не давать мне ответ, я рад, что хотя бы признался тебе, — улыбается Миюки, но почему тогда его голос звучит так грустно? Почему ты делаешь такое лицо? Отпустить тебя сейчас? Разве это то, чего ему хочется? Чего он желает? Кумарочи нравится проводить время с парнем, нравится его нечестный нрав, нравятся глупые шутки, они, кажутся, самым весёлым, что происходит с ним во время тренировок. В какие-то моменты, он даже хотел отворить дверь от сердца, закрытую на тысячи замков, хотел проникнуть глубже, узнать больше или прикоснуться, будто присваивая.       — Нет…! — Ёичи срывается на крик, хватает разворачивающегося парня за руку, заставляя посмотреть на него, а потом застывает на месте, стесняясь рассказать о своих чувствах под пристальным присмотром карих глаз.       — Ёичи…?       — Ты мне тоже нравишься, — вздыхает, — я не до конца уверен, но если моё сердце чувствует себя хорошо рядом с тобой, разве это не значит, что эта связь сильнее просто дружбы? Наступает тишина, Кумарочи боится, даже поднять свой взгляд на друга, но что-то холодное капает ему на руку — голова поднимается моментально — и всё его тело будто застывает на месте. Миюки плачет. Его глаза, всегда покрытые пеленой, сейчас чистые и сверкают, словно алмазы: они становятся ярко карими. Вот каков Казуя во время своей уязвимости, такой ранимый и милый. Это его удивительная сторона, которую никто не видел, кроме Ёичи.       — Спасибо…спасибо…… Он шепчет это почти отчаянно, будто захлебываясь в эмоциях и Кумарочи остаётся только нежно и аккуратно обвести руки вокруг чужой талии — притянуть к себе. Словно маленького ребёнка.       — Всё хорошо. Я с тобой.