***
— Пожалуйста, не нужно так сильно смотреть в отчёт, сам собой он не напишется. А если подожжёшь, тётя Феникс по головке не погладит, — мелодичный смех звонким колокольчиком разносится в душных стенах кабинета. Ланс едва сдерживается, чтобы не ругнуться, наблюдая за тем, как, оставленная пером, маленькая точка постепенно расползается в грязное нелицеприятное пятно. Теперь он уже жалеет, что попросил эту вздорную девчонку о помощи. Вольготно расположившись в его кресле, она улыбается ему, обманчиво невинно и ласково. Ланс примечает и хитрые искорки в ярких глазах цвета аметиста, и щеки, что сами вспыхивают, едва стоит ему улыбнуться в ответ. Причём он улыбается ей действительно искренне хотя бы потому, что Алльер действительно любит его. Любит несмотря на то, что происходило семь лет назад. И беззастенчиво пользуется чувствами, что взрастила в его душе. — Ты ещё не поджарилась в таком наряде? — Я не виновата, что ты такой неженка, раз страдаешь от небольшого подъёма температуры, — Алльер оправляет складки длинных рукавов, стараясь их не запачкать в чернилах. В такую жару, кажется, она совершенно не чувствует дискомфорта. Некоторые дамочки, даже одетые в лёгкие шифоновые платья с огромными вырезами — сшитые из самых тончайших тканей, и те падали в обмороки от жара на его глазах, тогда как эта сирена ходит день и ночь в длинном платье из тёмной плотной ткани, чьи рукава полностью облегают белые руки вплоть до запястий, а высокий ворот всегда глухо застегнут, словно она боится открывать солнечному жару хотя бы один участок тела. Впрочем, скрывать эти участки действительно стоит, хотя бы потому, что это его привилегия — видеть покрасневшие следы на её коже и оставлять их снова и снова каждую ночь. Эта женщина принадлежала ему, и Ланс совершенно не собирался делить её с кем-то. Для него она чудесна в своих странностях. Гордая и насмешливая. Она почти что щенячьим взором смотрит на него; отложив отчёт, в конце концов, она знает, что её чувства взаимны, а она не любит ждать слишком долго. Она сама позволяет дракону такие вольности; томно выдыхает, когда он водит рукой по её шее, оголяя сантиметр за сантиметром бледную кожу. Тонкие горячие губы, опаляя дыханием, прикусывают нежную мочку женского уха. — Я хочу… — шепчет он, когда всё, что может она — лишь глухо простонать в собственную ладонь. Сопротивляться бесполезно, да и совершенно не хочется. Да, может, она и считает этого человека неисправимым, но разве это помеха для истинных? Она подчиняется своему телу, подчиняется ему. Она имеет власть над ним — и прекрасно знает об этом В такие моменты Ланс теряет свою выдержку: он привык брать всё и сразу, если что-то желал. И одна только мысль, что эта женщина принадлежит ему — будоражит его естество и вызывает нестерпимое желание. Заставляет всё сильней и сильней впиваться в нежные девичьи губы, упиваясь вкусом крови, выступающей рубиновыми капельками, когда он слегка прикусывает их, углубляя поцелуй. Бродячие менестрели в старинных балладах воспевают поцелуй как величайшую сладость, такую трепетную и приторную, что однажды распробовав — невозможно остановиться. Но Лансу хочется смеяться им в лицо, когда при прикосновении он чувствует горький привкус соли на губах. Он отчётливо ощущает, как маленькие кристаллики царапают его уста и болезненно впиваются с каждым поцелуем сильней, ощущая жжение. Может, то лишь её часть природы, может, слёзы, что однажды пролились из этих тёмных, преисполненных лёгкой грустью, проникновенных глаз, и застыли на её лице знаком глубокой скорби — Ланс не знает. Даже ночью зной и не думает спадать. Прислужники меняют пуховые одеяла на тонкий шёлк, что изготавливают у западных берегов соседних земель; срывают с окон тяжёлые бархатные гардины, заменяя на лёгкий тюль — распахивают их настежь, заставляя вдохнуть в себя запах жжёной земли и поникших луноцветов. Отвратительно, но лучше потерпеть, чем вариться в собственной комнате, не имея возможности даже дышать. И, пожалуй, ему всё равно на то, что их могут услышать. Гвардия Эль — не монастырь, кому же не всё равно, если Глава Гвардии завёл очередную пассию и возжелал скрасить этот вечер в компании красавицы. Да, болтунов не мало, однако, в конце концов, тот же Невра хватается чуть ли не за каждую юбку, что проходит мимо него, и имеет репутацию заядлого сердцееда. Репутация самого же Главы не страдала, однако сколько он и не припомнит: постоянно выслушивал недовольства от тех, что были готовы вешаться ему на шею. Ланс и сам бывал в таких ситуациях, однако сейчас его совершенно не волнует то, что случится дальше. Сейчас он не думает о том, что его могут услышать. Женщина в его объятиях настоящее совершенство: её кожа бела, подобно первому снегу; Ланс шумно выдыхает, ощущая, как теряет контроль: несмотря на внешний жар, на ощупь она мягкая и прохладная. И белая, отвратительно белая… С каким удовольствием марает бледную, словно мрамор, кожу, оставляя алые отметины, что она будет стыдливо прикрывать длинным платьем, ведь они послужат прекрасным напоминанием о том, кому она принадлежит и сердцем, и телом. Тонкие руки маняще касаются разгорячённой кожи. Ланс жмурится, когда она запускает свои маленькие пальчики в его растрёпанные седые волосы, а затем целует его легонько и требовательно, покусывая за нижнюю губу, пока мужская грубая ладонь медленно проходит по стройной ноге девы, останавливаясь на бедре и крепко сжимая ту. Алльер позволяет обнажить себя, когда пламя внутри неё распалено до предела. Лансу нравится её покорность в такие моменты, нравится, как тяжело и глухо она выдыхает, внимая каждому прикосновению. Куда девается в такие моменты её гордость и саркастичность? Она послушна и податлива словно воск; она могла бы уйти, если бы захотела, но всё же Ланс умеет быть убедительным. К тому же дракон воистину очарован этой женщиной. — Нетерпеливый… — жарко выдыхает она, когда он резко сдёргивает с её головы ленту, удерживающую тяжёлые волнистые локоны, что рассыпаются, подобно волнам, по её тонкой спине. Мужчина зарывается в них носом, ощущая, как прохладный шёлк щекочет кожу. Она была рекой — глубокой и обманчиво спокойной, что мерно шла по течению времени, пока он не осознал, насколько может быть бездонным омут любви, который затягивал его против собственной воли. Невинный флирт обратился чувством, от которого закипала кровь, а сердце бешено колотилось о грудную клетку. Легенды говорят, что Богиня Маатрис когда-то вышла из пены — принеся в этот мир красоту. Алльер же приносит покой в его мятежную душу, радость и умиротворение после долгих ночей. И только здесь он может найти спасение от тьмы, что терзает его уже много лет. Оставляя тонкие розоватые отметины на нежной коже, мужчина с наслаждением вдыхает аромат, исходящий от её тела. В Гвардии Эль почти все пахнут одинаково: потом и парфюмом; но каждый раз, вдыхая этот свежий, холодящий изнутри аромат прибоя и морской соли, задаётся вопросом, почему же именно он сводит его с ума и одновременно вызывает жжение в глазах. Но в такие моменты он действительно чувствует себя зависимым. Дракон никогда не отдаёт своих сокровищ, и он никогда не отпустит её. А потому он никогда не бывает нежен в постели. Едва нижняя рубаха слетает яркой тряпкой на пол, оставляя его тело полностью обнажённым, то Ланс впивается в её губы требовательным и долгим поцелуем, заваливая на постель. Всё, что ему сейчас хочется — видеть её снова: раскрасневшуюся, с помутнёнными от вожделения глазами, растрёпанными волосами, задыхающуюся и глухо стонущую от желания. Такую прекрасную и яркую. И что главное — принадлежащую лишь ему. — Ланс… — это имя она произносит с придыханием, трепетом, словно боясь спугнуть момент. Её руки тянутся к его шее, когда он соприкасается с её губами поцелуем, жадно прикусывая губу. Под белыми покрывалами ничего почти не видно, но ему не нужно зрение, чтобы знать, каким блаженством преисполняется её лицо, когда он касается её нежной кожи, пачкая её. Где-то в глубине души он не желает этого — она чиста, подобно горному озеру, чиста и телом, и душой. Алльер была чище многих, пусть и сама не понимала этого, — зато знал он. Знал и не желал, чтобы грязь однажды запятнала её. Это любовь, любовь, но не такая, что воспевают в древних легендах уличные певцы. Любовь — это жажда обладания, что обжигает изнутри; это подчинение полностью одному человеку; это страсть, что переполняет их души до краёв, медленно отравляя. Она извращённая, но прекрасная в своём исполнении. Не контролирует себя, обжигая и терзая хрупкое девичье тело, вдавливает её в смятые покрывала, когда она просит остановиться; внутренний зверь наслаждается криками, что звучат одновременно столь страстно и столь жалобно. Это боль преисполненная истинным наслаждением, пламя, что невозможно контролировать. Шёпот, поглощённый шумом танца двух тел, скованных одним чувством; короткие стоны желания, слетающие с нежных девичьих губ… Всё это звучит как единая мелодия; симфония, что будоражит каждую клеточку его тела; песнь ночи, в чьих голосах отражается единение двух сердец. Воину кажется, что он пьян; само действие будоражит его голову, туманит разум, оставляя лишь похоть, что заставляет его водить большими горячими ладонями по всем сокровенным изгибам, двигаться все быстрей, каждый раз, когда она вновь и вновь кричит его имя со слезами на глазах — от боли и желания… И прекращается она лишь тогда, когда усталость опускается тяжёлым грузом, и мужчина мерно опадает на подушки, властно прижимая её к груди: она лежит на кровати, испачканная, растрёпанная, но всё такая же прекрасная, выпитая им без остатка. Её сердце бьётся, подобно пичужке, запертой в клетке, а дыхание всё такое же тяжёлое; но Лансу нужно лишь взглянуть на её лицо, на блестящие глаза, на улыбку, что цветёт на её устах от возникшей эйфории. На её тихое и робкое «люблю» — он прикасается к её губам в последний раз. Он не говорит это вслух, но, впрочем, ей не нужны слова, чтобы понять — это взаимно.***
…Агония стихает лишь с первыми рассветными лучами. Белые простыни скомканы, одеяло и вся одежда неряшливо лежат на полу. Несмотря на покой, воздух уже чувствуется раскалённым; где-то уже доносится гул проснувшихся гвардейцев, и тихий перезвон колокольчика, что оповещает всю округу о наступлении ещё одного дня, но, вопреки всему, Ланс совершенно не испытывает раздражения. Прислушиваясь к мерному дыханию, усталой, но такой умиротворённой Алльер, он сам ощущает, как тяжело и жарко вздымается его грудь; пламя затихает, уступая место сладкому томлению. Запуская ладони в её длинные мягкие пряди, мужчина лениво перебирает пальцами локоны. Нет, он определенно не собирается вставать — нет желания; да и в конце концов, этот юнец, Матьё, может справиться и самостоятельно, раз метит в командиры. Последняя мысль — перед тем как он вновь проваливается в лёгкую дрёму — звучит, подобно лёгкой насмешке, ведь вряд ли он когда-то сможет объяснить, почему он влюбился в море.