Не вижу, не слышу, не говорю

      Бакуго еле сдерживается, чтобы не сорваться. Ненавидит не только свою комнату, которая успела конкретно заебать, но и комендантский час. Нельзя ни поорать, ни послушать громко музыку, видите ли, мешать другим будешь. Был бы сейчас совсем не против подорвать собственную кровать к потолку, да и из соседей у него только дебильный Киришима, которому вообще до фени, что Бакуго делает ночами. Хоть пусть головой бьется об стену, лишь бы потом живой вышел. Остальное — неважно.       И именно это, что Киришиме посрать, и бесит. Да так бесит, что никакие слова не смогут описать, как его рвет на части от такого безразличия. Настолько уверен в нем, что ничего не сделает с собой. Бакуго смотрит на стену, думает о нем и плющит от желания Киришиму разорвать, избить, закричать в лицо и побеждать раз за разом. Но почему-то, стоит часам зайти за полночь, и ноги Бакуго не находят себе места, как голова. Мысли, подобию злых пчел, атакуют, не дают спать, не оставляют одного. И их не выдрать с корнями из себя.       Бакуго заебался. Этот чертов дерьмоволосый в голове, в мыслях, внутри, где-то в ядре гиппокампа, куда не в силе добраться голыми руками. Уничтожить, смешать с грязью, насмехаться, взять силой эти ненавистные красные волосы и трахать, трахать и трахать, пока не превратиться в жалкое месиво, хныкающее и умоляющее.       Бакуго сам перед собой ужасается, когда ловит себя на таких навязчивых мыслях, а еще, что у него стоит на этого придурка. С минуты на минуту это нерешенное сексуальное напряжение должно пройти, уйти восвояси, откуда и пришло, но пустая стена, за которой Киришима, не помогает. Сжимаются кулаки, искрят квирком, а сам Бакуго ходит по карнизу, удерживая равновесие. Ведь именно Киришиме, идиоту из идиотов, Бакуго позволяет делать все, за что другим чистит хлебальники.       От дерьмоволосого, например, не стыдно слышать приколы и шутки, которые пускает про Бакуго. Правда, потом получает залп, но ничего. Потом как новенький, прям с иголочки. Может, даже, как-то привычно такое слышать, и именно ему и никому другому Бакуго разрешает очень многое не только из-за предлога дружбы.       Из-за предлога адского стояка каждое утро, когда мозг решил подкинуть влажный сон.       И это переросло в самую настоящую жирную проблему. Бакуго хочется спросить собственный член, какого черта нашел в этом идиоте такого, что аж до стояка все доходит? И эти вопросы всплывают ровно после полуночи, когда уже надо ложиться спать. Поэтому, когда не нашел ответов на свои вопросы, как стукнула полночь, начал ломиться к Киришиме в невероятном ажиотаже. Прямо сейчас надо закрыть все гештальты и вопросы, которые выпирают по утру.       Киришима не сразу открывает дверь, и Бакуго, недолго думая, вламывается и закрывает за собой дверь. Вообще не волнует, что Киришима в такой поздний час не спал. В комнате достаточно прохладно — видимо, проветривал комнату, — и что бро стоит в одних трусах и в ярко-красной майке, как и сучьи волосы. Видимо, Киришима вообще гостей не ждал и не собирался.       Это тоже Бакуго, очевидно, не ебет.       — Чел, че случилось?       Бакуго видит эти красные волосы, которые лежат неопрятно, закрывая виски и челка прикрывает глаза. Слишком долго смотрит на него в полумраке, только томно и тяжело дыша, пытаясь справиться с накатившим желанием. Киришима не боится. Сучонок не боится его, потому что знает, что ничего гадкого и подлого не сделает. Его бицепсы расслаблены, как и осанка, но присутствует легкое замешательство, какого хера Бакуго ломился к нему так, будто здесь лучшая вечеринка столетия.       В два шага сокращает расстояние и хватает за майку у горла, но Киришима не провидец, чтобы понять, какого хера он здесь забыл.       И явно ожидает ответа на свой вопрос.       — Никаких тупых вопросов, — резко выдыхает Бакуго после молчания, и Киришима рад, что тот умеет разговаривать. — Ты хочешь немного развлечься?       Его дыхание обжигает. Киришима сразу хватает за руку и попятился. К такому нельзя быть готовым, особенно, когда уже давно ночь и Бакуго, вроде как, заебанный после тренировок. Они хорошо друг друга бесят на тренировках, прям до срыва, крови и пота, и даже Айзава их разлучает и швыряет в разные концы благодаря ленте. Но это целое ничто по сравнению с тем, какие эмоции Бакуго питает к Киришиме.       Удары об стены и приговоры Айзавы — пустышки. Никакие спарринги, никакие швыряния не заменят того, о чем тоскует и бредит.       Их секс должен быть быстр, грубый, грязный и без доли привязанности.       — Развлечься? Чувак, сейчас полночь…       — Не бубни. Как раз вовремя.       Рука сжимается еще сильнее от конченной нетерплячки, и швыряет Киришиму на кровать, и тот пружинит пару раз, как болванчик. Срань Господня, если они сейчас не потрахаются, как кролики — Бакуго помрет. Не выдержит отказа в любом роде, но поймет Киришиму, и придется смириться. Слишком этого кретина уважает, чтобы ослушаться.       Смотрит на него сверху, и тот вообще не вдупляет, в чем смысл вечеринки. Глупо хлопает ресницами, в немоте рот открыт, пытается что-то сказать. Бакуго хочется лишь в одно мгновение все сделать, чтобы тот ничего и не понял. Раз — и все, и нихуя не понятно, но за минет спасибо.       Бакуго садится сверху на него, горит пожаром, и Киришима не отталкивает его, а продолжает откровенно тупить. Хочется ему прописать по милому и смазливому личику.       Которое так хочется засосать и размазать по стене.       — Ты меня избить собрался? — и тут Бакуго отдал бы все, чтобы реально ему втащить.       — Нет, тупица. Сейчас у нас будет секс, — постфактум делает, наседая сверху. — Очень жесткий секс и спонтанный. Понятно стало?       Глаза Киришимы стали как покерные фишки, а мозг перестал слушать дальше после «секс». Да и уже тупой взгляд Бакуго раздражал не на шутку. Чтобы отрезвить суку, Бакуго вновь хватает его за майку, делая абсолютно наигранный вид, что возбуждение и прибывающий стояк под контролем, и притягивает его к себе, демонстрируя, что ему посрать на все условности.       — Если будешь продолжать строить из себя идиота — я тебя прикончу.       — Да я не понимаю! — выпаливает Киришима, и пихает Бакуго в грудь. — Какой к черту секс? Бро, это вообще не смешно!       — А я блядь и не шучу! — кричит Бакуго, но тут же стушевался, пытаясь не разбудить соседа. — Я на пределе и серьезен. Так что не трать мое драгоценное время…       — И… и что мне делать?!       — Покажи, что ничем не уступишь мне.       Киришима щурится на Бакуго как на самого жуткого врага во вселенной. Его любимая красная майка трещит от мертвого хвата, и пару приложенных килограмм — и майке пизда, можно на половые тряпки пускать. Дерьмоволосый успевает считать рвение в глазах Бакуго, понимает, за чем тот пришел, и что это просто так не остановить холодной водой или подзатыльниками. И проигрывает, подстилается под давление, под этот сладкий запах глицерина, наверное, с жадностью мечтая прикоснуться к прессу Бакуго под безрукавкой. У Киришимы морально-волевых не хватает, чтобы противостоять ему здесь, в своей комнате, где полноправный хозяин.       Тяжело что-то придумать, когда в твою дверь долбится Бакуго, потом садится на колени и говорит, что сейчас будет жесткий секс.       Киришима включает квирк на пару секунд, спихивает с себя тяжелую тушу, и прижимает Бакуго к рабочему столу, выбивая из того еле слышный стон. Бакуго больно ударяется задницей, плечом задев боксерскую грушу, и смотрит на Киришиму с хитрецой, раз проявил такую резкую инициативу. От домашнего вида Киришимы у него начинается нихуевый движ в штанах, пальцы сами сжимаются, рот наполняется слюной. Чертовы красные волосы, которые так ненавидит, которые эта тупица красит каждые две недели, чтобы убрать отросшие корни… Бакуго ловит вновь себя на гадкой мысли, что Киришиме идет его родной черный, и этот неуместный дешевый ядрено-красный, который так и хочется выбелить и сжечь.       А еще потянуть вверх, впустить в них свои пальцы и сжать, чтобы заскулил, как щенок.       Киришима заползает под черную безрукавку Бакуго, и грубыми пальцами из-за квирка снимает с него майку, и та летит под стол. Притягивает сразу Бакуго к себе за талию, чувствует каждый напряженный косой мускул, вдыхает огненный запах. Если Бакуго пришел за сексом, то Киришима даст ему это в полной мере, как умеет.       Грубые ласки выдавили очередной глухой выдох из парня. От одних только пальцев Бакуго растаял; Киришима гуляет по прессу, пытается запомнить каждый сантиметр идеального рельефного тела, не веря происходящему, что Бакуго по-настоящему разрешает себя трогать и рассматривать.       Киришима задел сосок, и Бакуго закусил губу. Да, это именно то, чего голодно жаждал, скуля в подушку.       Бакуго тянется поцеловать, чуть ли не из всех дыр сочась похотью и животным вожделением, но Киришима не дает себя поцеловать.       Киришима отвернулся, и Бакуго мажет губами по гладкой скуле, немного щекоча. Бакуго горячий, опьяняющий и заводной, и его голый пресс, идеальные кубики и еле слышные стоны для дерьмоволосого как самый дорогой допинг. Но боится, что его острые зубы могут навредить. Если Киришиму это волнует, то Бакуго — возбуждает.       Бакуго щекой и дыханием ласкает чужое лицо, которое не дает себя поцеловать в желанные уста, и хватает предплечья дерьмоволосого, впивается ногтями. По нервам проскальзывает измена, что Киришима сейчас с ним поиграется и бросит, как зайку под дождем. Посмеется, назовет пидором и выбросит из комнаты. Но движения, пальцы на животе и взаимный стояк говорят совсем другое, что этому будет продолжение, от которого появится страшная зависимость.       Киришима спускает руку на член Бакуго, сжимает и оттягивает ткань вниз, и это добило окончательно, — Бакуго хватает его за волосы, о чем давно грезил, и еле упрашивает себя не сжечь их. Поворачивает румяное лицо к себе и целует. Если кретин не хочет, то заставит.       Но Киришима не охотно отвечает.       Боится за зубы.       — Не заставляй… — отлип Киришима, вновь уворачиваясь от прекрасных губ. — Нет, не надо… нет-нет-нет.       — Какого хуя?       — Зубы. Я могу поранить тебя, не заставляй меня…       Бакуго пару раз хлопает глазами, переваривает слова, переводит дух и зажимает красные волосы так, что лицо напротив зашипело, как дворовой кот. Не здесь и не сейчас надо думать о сохранности достоинства и губ.       — Идиот. Чтобы я такого больше не слышал.       Бакуго тянет за волосы, и тут уже Киришима, понимая, что конфронтации бесполезны, открыто целует и не сопротивляется: жесткая рука на затылке не дает отстраниться, губы мнут и кусают, а язык — изучает каждый влажный сантиметр, пока Киришима старается не прокусить Бакуго до сквозных дыр. Язык не дает Бакуго гулять по зубам, всячески мешая ему и встречая у острия, уводя в другую сторону или борьбу. Оба пытаются отобрать контроль и лидерство, но ни первый, ни второй, не привыкли проигрывать. Тем более перед друг другом. Тем более в страстном, французском поцелуе.       Киришима не расцеплял жесткий обмен слюной до последнего, пока Бакуго вновь не кинул его на кровать. Бакуго чересчур ебабельный, до поехавшей фляги, и Киришима видит идеальные мускулы груди, идеальный пресс и руки, которые покрыты лунным светом через балкон, и это все хочется распробовать, забрать себе и покусать. Бакуго приближается к кровати, становится между ног и Киришима замечает, как у него неистово стоит, о чем говорит бугор через серые спортивки.       Киришима хищно облизывается, собирает волю в сопливый кулак и приступил стягивать спортивки на пол. Понятия не имеет, чем это все обернется, и как собирается сосать со своими проблемными зубами, которые острее шипов. Но надеется, что импровизация — его лучшая подруга, хотя бы на время. Вякнет опять что-то про зубы — и Бакуго не постесняется дать пиздюлей. Или не стерпит и подорвет этаж.       Первые прикосновения сразу отправили болезненный импульс в пальцы ног, Бакуго сильно жмурится, чтобы окончательно не полететь крышей и вновь, в сотый раз подряд, хватает Киришиму за ужасные волосы, которые так блядь ненавидит и презирает, чтобы потянуть на себя, встретиться с ним грязным взглядом, приподнять за подбородок и застонать, когда сделал первое мокрое движение языком. Идеально влажный, идеально мягкий и искусно гибкий язык дразнит конец, а второй рукой держит у основания, у самого лобка. Сука, если эта красная дура не возьмет в глотку по самые не балуй, и не начнет просить больше, то жить ему не даст.       Киришима зажал у самых яиц, копит слюну и спускает с головки. Сползает вниз, падая на светлый паркет, и пальцы на голове не дают спуска, напоминая о себе каждый раз. Нехуевых размер хер полностью залился кровью, стоило Киришиме сделать парочку нехитрых манипуляций, и Бакуго успел обосрать его за медлительность и тупизм. И тут Киришима взял в рот.       Сделал вакуум, гуляет языком по всей длине, издеваясь над уздечкой и головкой. Бакуго от ахуенных чувств сильно закусывает щеки и губы, и откидывается к потолку, сориентировавшись, чтобы не кончить за первый заход. Во снах было именно так: Киришима стоял на коленях, в волосах пальцы, а в воздухе спертый запах секса, перемешанный с приглушенными стонами. Это пиздец, какой Киришима, сука блядь, нежный, медлительный и тихий, не издавая никаких звуков кроме хлюпанья и отсасывания. Поэтому Бакуго сжимает волосы у корней, которые тот окрасил три дня назад, и тут уже Киришима застонал, умоляя перестать выдирать волосы.       У самого неистово стоит хер и просит ласки, но это уходит на второй план, когда во рту член самого Кацуки Бакуго, задиры группы, который всем дает пизды и не умеет нормально общаться; Кацуки Бакуго, который умирает и иссякает от душных ощущений: влажный рот, ровные щеки и язык, и вязкая, теплая слюна, которая все время капает с уголка рта. Эта красная сука, бегающая за ним везде, которой все дозволено, слишком долго провоцировала Бакуго на действия и стояки, чтобы это все оставалось дальше нетронутым.       Бакуго сам уже находится в какой-то астральной коме просто от осознания, что сейчас, при лунном свете, сидит на постели Киришима и сосет ему, с которым корешится с первого курса. Сосет без стыда, без стеснения первого раза, без каких-то непонятных загонов. Словно это было, есть и будет, и что в этом нет ничего странного. Отсосать Бакуго? Почему бы и нет?       И уже когда Киришима поднял свои красные радужки на него, и они встретились взглядами, Бакуго осенило — это все давно уже не первый раз, а сто пятый, наверное, если не двухсотый. Отсос взаимный. Это все никакая не игра в одни ворота, и Киришима отсасывает ему, потому что сам давно этого хочет и не против отдаться случаю. Азарт, похоть и страсть — это все здесь, в этой проклятой комнате, и за стенкой может проснуться в любой момент сосед и начать подслушивать звуки, которые вообще не характерны для красноволосого.       — Глубже, блядь.       Киришима не берет глубже, а смотрит снизу на Бакуго, который смотрит сверху на него так, что сейчас начнется геноцид.       — Глубже, сука.       Надо пользоваться моментом.       Здесь и сейчас. Прямо здесь и сейчас, в полутемной комнате Киришимы, от которого Бакуго хочет проблеваться каждый раз и зажать его в каждом углу этой школы, сразу двумя руками утопает в красных волосах и тянет к себе насильно, заставляя эту похабную и узкую глотку взять до конца, без остатка. Киришима, в принципе, и без давления отвечает: берет на всю блядскую длину, пропускает по самые сучьи яйца, и Бакуго стонет, ссутулится, корежится. Пару секунд вполне хватает, чтобы мозг уволился, а ноги — подкосились. Бакуго стонет так, аж эхом возвращается.       И через огромное не хочу отпускает Киришиму с концами, и тот жадно хапает воздух, чуть ли не сопли пузырями.       Пока Бакуго соединил связь с миром и собственным членом, потратил пять секунд. Киришима же убирает с себя все слюни.       — Резинка… у тебя резинка есть?       Киришима глубоко дышит, параллельно вспоминая, где находится резинка для волос.       — Нет… в загашнике нет.       Бакуго цыкает, понимая, что полноценный и очень сочный секс откладывается.       Поэтому быстро, не давая никому опомниться, уговаривая себя не кончать раньше времени, падает на колени перед Киришимой всем весом, что тот аж испугался резкого появления перед собой. Тот растерянно смотрит, словно не верит в происходящее, что Бакуго пал ниц, снял с него испорченные трусы, и откинул их в сторону.       И вообще не верит тому, что Бакуго взял его член в руки, который уже плачет от недостатка ласки и внимания.       — О мой Бог… черт. Ох… бля-я-ядь…       Бакуго распределяет центр тяжести, намертво игнорирует собственный стояк, и мазнул по члену Киришимы. Довольно смотрит на него исподлобья и через острую челку.       Киришима разводит ноги шире и смотрит в потолок, пытаясь не сдохнуть от передоза ощущений в тотчас. Бакуго никогда не стоит на коленях, будь то сам Всемогущий напротив. Но это… это самый настоящий пиздец и фурор и, наверное, ночной кошмар. Стоит проснуться — и все свалит вместе с ночью в никуда.       Посасывает головку, плюет и рукой распределяет все по длине, и Киришима в глубоком ахуе, как на это все реагировать помимо неумолимых стонов и закатывающихся глаз.       Грубые руки сжимают покрывало, и когда Бакуго коснулся уздечки, квирк активировался и острые ногти рвут ткань, ткань трещит и лопается, и остается четыре отчетливых пореза, как от зверя. Бакуго мысленно ухмыляется, что тот не в силе себя сдерживать в узде, и продолжает изводить друга в неотвязном минете.       Проводит языком от яиц до головки, по всем сучьим сантиметрам бессовестно, что ему, самому горделивому приходится сосать другу, которого безбожно пиздит, как тузик грелку; которого обсирает, презирает и пинает за каждый косяк по учебе. Бакуго давно оценил и зауважал Киришиму и его бешенные амбиции стать героем, как и безрассудный стиль боя, но не оценил, что он, сука, красит волосы.       Уничтожить. Низвести до атомов. Стереть в порошок и довести до оргазма.       Бакуго смотрит последний раз на Киришиму, который откинулся на локти и отвечает бедрами в минет, и берет наполовину, избегая рвотного рефлекса. Киришима не выдерживает таких пыток и кончает, зажав себе рот насильно, и стонет в ладонь, чтобы не разбудить соседа. Теплая жидкость сползает по языку, просится на выход, и Бакуго чувствует рецепторами языка легкую горечь. Высовывает язык, показывает творение Киришиме, прежде чем сплюнуть на испорченные трусы. Все равно их стирать.       Это было роковым решением: Киришима тянет его на себя за руки, садит на колени, и, прочитав мысли, хватает за скучающий и мокрый член, подрачивая Бакуго. Целует, как в последний раз. Киришима вообще не брезгует его.       Бакуго держит его за скулы, пальцами касается красных волос, не дает отстраниться ни на йоту, полностью забыв про все вокруг: только он и Киришима, только Киришима и он.       Бакуго проскальзывает языком, и не встречает никакой преграды, спокойно лаская чужие десна и зубы.       Потому что красноволосому уже не страшно.       Киришима мажет языком по нижней губе, а потом в страсти кусает, и не уследил, что прокусил. Кровь сразу чувствуется на губах. Пустяк. Это вообще не мешает дальше вылизывать десна.       Бакуго болезненно кончил. А еще очень громко застонал в поцелуй, прям невыносимо громко, изливаясь в чужую ладонь, прижимаясь потным телом к красной майке, которую стоит порвать. Кстати, что, собственно, он и делает, — в волне оргазма, когда уже ничего не соображаешь, рвет майку на две части с жутким треском, и тут же сжигает.       Сердце сбилось, тело — во власти оргазменной дрожи, такой больной и приятной, что одного раза мало. В глазах Бакуго потемнело, и это явно не стоило его мучений и молчаний. Сладкий запах Киришимы — или это он уже глицерином пропитался? — никуда не уходит. Только аккуратно облизывает искусанные и расцелованные губы, и свежую ранку. Будто это поможет ей зажить побыстрее.       Киришима протирает руку и видит по красным отупелым глазам напротив, что тому слишком хорошо, и невесомо покрывает его поцелуями, как банши, гуляя по разгоряченному телу руками. Бакуго сидит на его бедрах, и не может ничего сообразить, как Каминари после миллиона вольт. Нормально торкнуло.       — А ты чертовски хорош, Кацуки.       Бакуго переводит ленивый взгляд.       Теперь ему можно и звать его по имени. Как и в рот кончать, в принципе.       — Еще бы. По-другому и быть не могло, — низким голосом отвечает, и его вновь бесит этот красный цвет, значит, пришел в себя. — За внезапное вторжение извинений не будет.       — А я и не требовал их.       Бакуго встает с него, почти что путается в собственных ногах, заправляет член обратно и поднимает майку. Киришима скрещивает ноги, как ебаная монашка.       — Погоди… а зачем ты просил резинку? В смысле, ты хотел… эм?       Бакуго смотрит на него с таким скверным выражением лица, что хуже попросту некуда.       Ты, сучара, тупой или тупой?       Он бы точно такое еще раз провернул. А может, и не раз. И не два.       Но мокрых снов с него явно достаточно. Натерпелся.       — Ага. Хотел. Если не сегодня, то в следующий раз трахну, — в голосе слышится улыбка. — А он будет. Так что готовься.       — Смелое заявление. Только ты меня об этом спросить забыл.       — Не спросил. И вот что случилось.       Бакуго сокращает дистанцию, хватает Киришиму за волосы и тянет впритык. То ли вмазать хочется, то ли засосать до синяков.       Но хватает на хитрую улыбку, чтобы прошептать ему на ушко:       — Забудь про замок. Встреть со всеми почестями. Встретимся завтра после полуночи, иначе я выведу этот ублюдский красный цвет, пока ты спишь.       Киришима улыбается ему в ответ, не воспринимая всерьез угрозы, и кратко целует, провожая Бакуго в свою комнату, проследив, чтобы дошел без происшествий.       Не спал до самой зари, пытаясь переварить нахлынувший секс, как снег посреди лета.       Днями они делали вид, что все также по-прежнему друг друга ненавидят, шпыняют друг друга по углам и пиздятся со злодеями. А по ночам, после полуночи, Киришима отпирает дверь и впускает Бакуго в свою комнату, в свою ночь, сон, жизнь и душу, позволяя даже таиться под кожей, целуя друг друга так, словно любят друг друга, словно секс для них — обычный способ снять напряжение и стресс, накопленный не днями, а даже неделями.       Киришима боится спрашивать Бакуго об этом. Потому что боится за собственные лицо и волосы.       Не хочет ни видеть, ни говорить, и не слышать ничего и ни о чем, почему Бакуго стал приходить в его комнату, даже когда ему плохо и больно.       Не хочет говорить ему, что это стало началом чего-то чудесного.