Китч

Перегоняя остатки слюны из-под языка в гортань, Гас медленно прислушивается к собственным ощущениям, проверяя работоспособность истощенного тела и его отдельно взятых органов. Он методично и точно применяет данную тактику при работе с каждым механизмом, человеческий организм — не исключение. Не то инженерное образование, не то склонность к сезонным болезням с детства — подарили молодому Сержанту Гастону С. способность самому находить и излечивать любой недуг. Однако, когда из твоей ноги пару часов назад торчал гребанный железный осколок, не надо быть «умником», чтобы понять в чем дело. Шли молча, время от времени стращая двух поскуливающих голодных немецких овчарок. Те устало семенили рядом, нервно озираясь и болтая головами. Чуяли тыл врага. Гас все чаще на мгновение останавливался, пытаясь ступить на больную ногу, морщился и безмолвно продолжал путь, волоча ее за собой. Приближаясь к выжженной дотла деревушке, таки согласился передать громоздкую катушку с проводами Бену. Тот лишь бросил многозначительное «ха», замигал черными совиными глазами и взвалил десятикилограммовую бандуру на плечо. Гас хмуро фыркнул. Вошли в низенькую, будто прижатую к окровавленной земле, маленькую избенку. Одну из немногих — переживших годы войны, едва ли не единственную, где горел свет. Хозяева жилища –испуганная чета стариков — встретили американских солдат тупым растерянным взглядом. Бен, бранясь и чертыхаясь, долго изъяснялся скудным набором ломаных фраз на вьетнамском, и активной жестикуляцией. Их впустили в холодную сырую сараюшку с поломанной крышей, где коротала остаток жизни худая грязная коза, замертво свалившаяся от ужаса, столкнувшись нос к носу с немецкими овчарками. Собаки заливались громким лаем, угрожающе скаля зубы и бросаясь на парней, за то, что те не позволили им утолить голод жестким козьим мясом. Обе получили под дых тяжелым ударом солдатского сапога Бена, позволили себя привязать к двери и, сжавшись в клубок вновь заскулили. Удача явно была на стороне овчарок — каждой досталась миска молока и ломоть хлеба. Гас отказался от приема пищи. Бен не стал уговаривать. Любовно прижимая к себе катушку с длинным проводом, кое-как скидывая в одну скудную кучку сено по суше, Сержант рухнул без сил. Рана начинала пульсировать, жесткий солдатский ремень, служивший жгутом, медленно сполз вниз. Бен, еще в джунглях, бросившись к раненному соратнику, получил мощный удар в челюсть. Гас инстинктивно лягнул верзилу здоровой ногой, словно лошадь. Тот громко матерясь и сплевывая кровь, поклялся, что лучше сдохнет, чем еще когда-нибудь протянет Сержанту руку помощи. И потому, наблюдая за теряющим силы соратником, Бен молчал. А что он мог сделать? Чистоплюй Гастон С. сумел, пересилив себя, помочиться на свежую рану и наложить жгут — теперь надежда только на Бога. Нервно выкурив припасенную с утра половину сигареты, Бен одарил собак скупой мужской лаской, выраженной в рассеянном похлопывании по лохматым бокам. Затем потянулся, скидывая куртку на сырую солому, с грохотом припал к земле, устроившись рядом с Гастоном, продолжая монотонно что-то жевать, тупо уставившись в дырявый потолок. Гас прикрыл глаза, время от времени прислушиваясь к ночному лязганью зубов соратника, — не то холод, не то глисты. За весь день они не сказали друг другу ни слова. Эти двое совершенно не похожих молодых людей слыли в части настоящими врагами. Без преувеличений. Однажды этот скромный обходительный благовоспитанный белокурый юноша с ангельским ликом и интеллигентной фамилией — Саппер, поклялся стоя на коленях на холодном казарменном полу, ощупывая свежий фингал, что убьет Бена Штокмана. Верзила тогда еще носил офицерские погоны и специализировался на травле сопливых новобранцев. Все необходимое у Бена для этой непыльной работы было: громкий голос, отменное здоровье, недюжинная сила и чуткий слух. Во сне сопляки не задушат. Бен сделал что-то из ряда вон выходящее, раз опьяненное анархией американское военное командование с хрустом сорвало с его плеч звездочки и бросило на передовую, словно волка в псарню. Порочный цикл дедовщины дал сбой — и те, кого не так давно поливал дерьмом Бен Штокман готовились мстить за свое честное имя. Гас презирал его безмолвно и пассивно, бить человека головой о бетонный пол он считал недопустимым, однако, вставать на защиту бывшему комбату не спешил. Бен принимал побои с азартом и улыбкой дьявольской решимости — большинство мстителей, вступающих с ним в потасовку — сами оказывались в лазарете. Травля оказалась недолгой, и Бен с помощью улыбок, непристойных шуток, громкого хохота и компанейского нрава сумел прижиться в роте. Гас возненавидел Штокмана еще сильнее и это острое, с трудом скрываемое чувство надолго отделило связиста от сослуживцев. Правильный, нелюдимый дисциплинированный холодный — Гастон свел к минимуму все человеческие, уязвляющие его репутацию чувства. Стал машиной. Ограничил вредоносные мысли и действия до грани службы и биологического существования. Впервые увидев кровь врага, запретил себе каяться, плакать и размышлять о чем-то, что могло навредить той или иной операции. Погряз в мире техники, видел лишь ее: испытывал чувство удовлетворения, получая нужный сигнал, успешно выполняя приказ командира. Забыл о любимой девушке, перестал видеть сны и писать письма матери. Так было проще. Леденящее равнодушие Сержанта Гастона Саппера вполне могло отталкивать и пугать более звериной жестокости Бена Штокмана, мастерившего из ушей вьетнамских солдат ожерелья, однако он никогда не привлекал к своей персоне излишнего внимания. Сослуживцы просто не заметили первого лишившегося рассудка бойца в их рядах, ведь Гас свихнулся так тихо и безнадежно, так быстро, что остальные восприняли безумие как нормальное состояние «умника». Соблазнительная идея перерезать Бену Штокману горло оставила его разум последней. Как жаль, что лишь ненависть удерживала Гаса на одном уровне с живыми людьми. Прошло достаточное количество времени, и он сумел смотреть на своего заклятого врага спокойно, говорить с ним, сидеть рядом, вместе совершать вылазки. Он не простил, но… счел ненависть к ближнему непозволительной роскошью для военных будней. Неизвестно, сколько им обоим осталось. А тот! Чернявый смуглый, пышущий здоровьем и уходящей молодостью, Бен не был хозяином своему телу. Он был безудержен в своих желаниях и потребностях. Импульсивен и до пошлости искренен. Глуп, как трудный, вечно требующий участия в своей судьбе ребенок, всеми любимый ребенок! Жрать, спать, пить, трахать… орать, смеяться, танцевать, громить все вокруг! Сейчас и ни за что минутой позже! Бен слабо осознавал тот факт, что рядом с ним живые люди, с потребностями которых он тоже должен считаться. Не прощал проявления человеческой слабости и малодушия, со спокойным сердцем делил свое окружение на касты, презирал и остерегался непохожих на себя, вешал ярлыки. С военными собаками Бен спелся куда лучше, в их узком кругу он точно был вожаком — грозным, авторитетным и справедливым. По отношению к Гастону Сапперу он испытывал скупую первобытную, едва объяснимую неприязнь. Бен искренне не понимал его уединения, тонких роговых очков на носу, сосредоточенного вида, частых пометок в крохотном затасканном блокноте, его халтурной службы. Он никогда не получал от Сержанта обратного импульса, Саппер игнорировал протянутую ему руку «дружбы», не принимал покровительства старшего товарища, из последних сил отстаивал свою независимость, чуждость моральному разложению и слепой жестокости американской армии. Гас не был праведником, он был идиотом! Причем идиотом дефектным, необучаемым, сбежавшим во Вьетнам от гражданской банальной суеты, рано осознавшим масштабность своей ошибки и ограниченность собственных сил. Прекрасный Гастон Саппер быстро сломался, Бенджамин Штокман был изначально худо сшит, и потому сейчас неуязвим. С трудом отойдя ото сна, Гас понял, что его дела плохи. Изношенный организм все-таки дал сбой — поднялась температура. Он промолчал, когда Бен равнодушно откинув связку свежей рыбы в сторону, наклонился к нему всей своей могучей фигурой, пуская кольца дыма Гасу в лицо. На лице верзилы изобразился ранее не виданный спектр человеческих эмоций, когда он одним резким движением правой руки вздернул штанину Сержанта вверх. Бен тяжело вздохнул и окинул ослабевшую, но все такую же сдержанную фигуру Гастона протяжным взглядом больших черных совиных глаз. «Не выберемся отсюда ближайшие сутки — сдохнешь.» «Кто тебе сказал, что я хочу жить?» Гас усмехнулся. — Мудак! — Злобно бросил Бен Штокман, швыряя в сторону сигарету и уходя прочь. Гас ликовал, но смутно понимал чему именно. Разве он не умер в тот миг, когда с его помощью была сожжена дотла целая Вьетнамская деревня, когда понял, что пришел сюда, как варвар, захватчик чужой земли, что все, что он слышал об этой войне по радио и читал в газетах — было ложью? Он потеряет контроль над своей физической оболочкой и только. Душа Гастона Саппера давно мертва. Неуместно солнечный день прошел, будто в тумане. Мелькающий образ Бена то тут, то там, лай собак, блеянье старой козы, хорошенькая головка двенадцатилетней вьетнамской девочки — внучки хозяев. Боль, жар, летнее солнце. Обрывки воспоминаний, планов, надежд… «Ты красивая» — Слова Бена, будто заставили Гастона сорваться с места посреди ночи. Рядом никого не было, даже козы след простыл. Холодный пот, паника, слезы, их не было давно. Девочка! Что Бен сделал с маленькой девочкой? Резкие догадки врезались в мозг одна за другой, доводили до дрожи и истеричного смеха. Она ведь лежит сейчас где-нибудь в канаве с перерезанным горлом и широко раздвинутыми ногами, с вздернутой до носа юбкой, а их собаки борются с запретным желанием впервые вкусить человеческого мяса, Бен курит и застегивает штаны… Гас сорвал с бедра крепко привязанный охотничий нож, не помня себя, не помня боли, встал и, сжав мертвой хваткой рукоять, притаился у стены. Бен вернется, Бен обязательно вернется… Прошли мучительные двадцать минут прежде чем опьяненный ненавистью и лихорадкой мозг Гастона Саппера распознает лай собак совсем близко. Крик, драка, возня в сыром вонючем сене, грязи и навозе около минуты. — За что?! А?! За что?! — Бен резко отвесил Сержанту пощечину, приводя того в чувства. Гас тяжело дыша моргнул, опуская окровавленный нож на землю. Он только плечо соратнику поцарапал и только. — Девочка… — Что?! Какая нах.девочка?! — Бен вздрогнул и осекся, его глаза исказились гневом и испугом, — Да как ты мог такое подумать?.. Верзила швырнул у ног Гастона небольшой сверток, он обобрал не один десяток трупов в округе, прежде чем сумел найти аптечку и нужное лекарство. Гас замер, его губы тщетно пытались вымолвить хоть слово, но ничего не выходило. — Заткнись. — Устало бросил Бен, ощупывая раненное плечо, и протягивая Сержанту банку молока и кусок хлеба, — Только оставь нашим псинам немного, хорошо? Он равнодушно отбросит окурок в сторону, вороша в голове самые страшные воспоминания из детства. Интернат, Техас, пятьдесят первый год, воспитатель — дядя Алан, пригласивший Бена на лето в свой загородный домик. Охота, рыбалка, поездки на огромном зеленом внедорожнике, ночевка в холодном хвойном лесу. Синяки, засосы, кровь. То о чем Бен никому никогда не расскажет. Тело дяди Алана, найденное у железнодорожных путей. Дядя по трагической случайности выпал из поезда, а Бен отомстил за свое искалеченное детство. Почему же Гастон Саппер решил, что он тоже способен на нечто подобное? Почему?.. Уже глубокая ночь и Бена предательски тянет в сон, Гас лежит рядом совсем смирно, лекарство наверняка подействовало и Сержанта больше не мучают боли. Завтра они встанут пораньше и попробуют отыскать остальных ребят, что ждут сигнала в части. Бен не слышит предсмертного хрипа овчарок, не чувствует боли, страха и вкуса хлеба на губах. Они не проснутся. Молоко, полученное из рук хорошенькой вьетнамской девочки — было отравлено.