la mia anima

Леонардо мог сказать, что он был полностью счастлив, это не было бы ложь. Он не любил лгать, особенно самому себе. Потому он был честен, когда сказал Аудиторе, что тот может приходить к нему в любое время и в любом состоянии. Но видимо ассасин воспринял его слова как-то не так, потому что он являлся в мастерскую творца лишь в нескольких состояниях: алкогольном опьянении или же со смертельно опасными ранами. Художник не солгал бы что любит то, как Эцио красуется у всех на виду. Как любит то, как этот своенравный орел прыгает с крыш в «прыжке веры». Но это тайна самого да Винчи, он никому и ни при каких обстоятельствах этого не расскажет. Даже если это обстоятельство будет стоять у него перед носом. Но, к счастью, ассасин не знал о тайных мечтах своего гения и изобретателя. А самому Леонарду было не выгодно раскрывать секреты. Хоть у них и были мягкие чувства друг к другу, но Эцио оставался немного грубым и резким, будто не привык к тому, что этот человек с ним на долго, словно отвык от такого мягкого и спокойного поведения. Что было бы не так удивительно. Он редко приходил в дом мастера, а еще реже оставался там на долго. И как было сказано выше — приходил не всегда в адекватном состоянии. В один из прохладных вечеров, что редко посещали Рим, художник создавал набросок к будущему шедевру и был сосредоточен исключительно на нем. Мозолистые пальцы сжимали кисть, в то время как другая ладонь держала палитру. Одежды на Леонардо не давали ему замерзнуть, а берет иногда спадал, от чего его приходилось время от времени поправлять, как и пышные рукава. Хоть творец и наловчился, привык к таким одеяниям, иногда в моменты особо эксцентричных движений они мешали и пачкались. Но то мелочи житейские и не требовали к себе особого внимания Леонарда. Мужчина прижал кончик кисточки к губам, раздумывая о том, что чего-то его работе не хватает. Не хватает страсти, жизни. Даже сейчас, на этапе наброска он понимал это, но нарушать глупые каноны он не мог. Ах, глупейшие каноны! Как он их любил, возносил и боготворил — так же он их и ненавидел. Мужчина вечно экспериментировал, за что его не сильно жаловали крестоносцы и дети церкви. Сам художник так же веровал в их общего бога — Христа. Но его вера была чистой, не затуманенной церковными поборами и службами. Леонардо верил, что бог услышит его молитвы не только в святом месте, но и в его собственном дом, в его личном храме искусства. Хоть тут иногда и происходит богохульство. Но то редко и прощение он за это не просит, если ему и суждено попасть в ад, то он к тому готов. Леонардо вздрогнул, когда к его шее прикоснулись холодные, обветренные губы другого мужчины. Аудиторе. Кто же еще мог ворваться в мастерскую и помешать ему? Только этот птенец, что лишь недавно мог только о женских юбках думать, да о том, где развлечься за отцовский счёт. Не сказать, что тот перестал это делать, но этого явно стало меньше. Деньги отца Эцио растрачивать не желал, но и самому их было тяжело заработать. Но думать об этом сейчас — кощунство. Особенно когда ладонь в грубой кожаной перчатке обхватывает горло под подбородком и мягко сжимает. Художник рвано вдыхает и прикрывает глаза, расслабляясь в знакомых ласковых руках. Подставляет шею под мокрые поцелуи и по привычке принюхивается. Но знакомого запаха спиртного нет, Эцио трезв, хоть в это и верится с трудом. Другая ладонь ассасина скользит по груди художника через плотные ткани и Леонард опускает палитру чуть ниже, рвано дыша. Грудь неровно вздымается, в то время как ловкие пальцы уже скользят под слои одежды пытаясь добраться до разгоряченной кожи. Да Винчи слышит разраженный рык мужчины позади и невольно вздрагивает от этого, но потом мягко смеется и откладывает инструменты своего труда. -Ох, Эцио, прошу, прекрати. Ты так не справишься. Может пройдем в мои комнаты? -мужчина осторожно поворачивается лицом к возлюбленному орлу и кладет ладонь на заросшую щеку. Они не виделись всего месяц. Маленькое ничто в их работе и делах ордена, что отнимали львиную долю их времени. Иногда Леонарду было жаль, что он хватается за любую работу, чтобы скопить средства на свои эксперименты. Но он ничего не мог с собой поделать. Слабость, далеко не маленькая. -Дурацкие тряпки. Почему ты вечно в них кутаешься как какая-то монахиня? -ассасин фыркает не громко, но льнет к родным рукам, трется о неё щекой, целует и прикрывает глаза. Скучал. И ворчит просто из вредности. И Леонард это видит, от чего снова беззлобно и мягко смеется. Эцио коротко моргает и расплывается в довольной улыбке. С его солнцем все хорошо, а хмурый вид, наверняка, был от очередной работы. Ничего, сейчас они отвлекутся от глупых красок, холстов и всяких там бумажек. И конечно же от всего мира. Подождут. Они не виделись слишком много и ассасин хотел только пробыть с возлюбленным как можно дольше. Он даже был согласен побыть ему моделью, но это пока лучше не озвучивать иначе приятный вечер превратиться в часовые сидения-стояния на одном месте в неудобной позе. А в неудобные позы лучше ставить любимого человека. Всего раз за целый месяц! А потом можно валяться в тёплой кровати до самого утра. А пока ловкие и тонкие пальцы творца уже избавили его от лишних тканей, обнажая худощавое тело. Рубаха и жакет с тихим шуршанием опустились на стул рядом с мольбертом. Аудиторе сразу переключил все свое внимание на любовника, выныривая из радужных дум. Ассасин тихо выдохнул и нежно улыбнулся, подходя к своему гению и припадая губами к его шее коротким поцелуем, а потом беря в плен тонкие сухие губы. У самого Эцио где-то в крови погуляли арабы, от чего губы были чуть пухлыми, а кожа более загорелой. Но это было так же следствием частых тренировок на улице в детстве, и юношестве. Леонард расслабился от мягких поцелуев и обнял воина за шею, поглаживая его по затылку, зарываясь пальцами в легкий хвост и стягивая красную ленту. Мужчина отстранился, когда чужие ладони легли на его бока. Он хитро улыбнулся и положил свои ладони на чужие. -Не спеши, aquila, -художник погладил ладони, что в нетерпении сжали его бока. Эцио смотрел нетерпеливо, с желанием, нежностью. Но он терпеливо ждал, что же хочет сказать ему его свет. -Ты куда-то спешишь? Потому что я — нет. И я хочу, чтобы сегодня у нас были только поцелуи. Я уверен, ты сможешь потерпеть, ведь так? — ладонь коснулась колючей щеки и мягко огладила шрам на губе. Эцио смотрел почти с неверием и легким шоком. Он не рассчитывал на такое и это шло в разрез с его планами и желанием, но он покорно кивнул и прикрыл глаза. Поцелуи так поцелуи. И они действительно никуда не спешат. -Как скажешь, la mia anima.