Словно ищет в потемках кого-то

Павел Михайлович — строгий преподаватель, но справедливый. Такой предмет как «История Партии» Давид старался не прогуливать и отвечать, если спрашивали, по делу, так как Павел Михайлович имеет определенное влияние и вес в преподавательских кругах. Отношения между преподавателем и студентом складывались вполне приятельские, в принципе, как и со всеми, кто посещал занятия. Неравнодушный, вот, что о Павле Михайловиче можно было сказать, участливый. Беды студентов часто становились и его бедами. Ощущалось в герое Революции и признанном деятеле развитое умение найти подход к любому человеку, сделать все правильно, несмотря ни на что. Давид чувствовал к нему глубокое уважение и часто заслушивался его рассказами, которые, может быть, не всегда, но были злободневными. Тем неожиданнее было наткнуться на него в коридоре после очередного концерта, с которым Давид справился как и всегда блестяще. Странно было увидеть его в консерватории, он редко выходил из своего кабинета. Павел Михайлович был уже весь в сединах, передвигался с трудом, но разум у него был чистый, ясный, будто бы года лишений и хождений по этапу за идею на нем не отразились вовсе. Он отвел Давида в сторону и начал разговор издалека, поначалу интересуясь его успехами из вежливости. Потом вдруг он немного помрачнел и медленно завел разговор о том, что его успехи в свое время складывались из взлетов и падений. Осторожно, прощупывая почву, тот начал рассказывать о своей матери. Рассказ получался проникновенным, Давид не без интереса узнал, что та помогала ему во всем, он внутренне задрожал, когда услышал слова: «Без матери, моей милой Пелагеи Ниловны, не добился бы ничего. Все, что сделал — ее заслуга, глаз ее добрых и живых». У Давида даже что-то в груди укололо, когда узнал он, что не дожила Пелагея Ниловна до победы Революции, но при этом всегда оставалась борцом, одной из первых… — Мама была как ребенок, который только начал узнавать мир. Да чего уж там… Я и сам был не лучше. Но она, уже пожилой человек, буквально спустя день уже улавливала саму суть того или иного предмета… Сердцем чувствовала, понимаете? — Думаю, да, — уклончиво ответил Давид, вспоминая почему-то свою собственную мать, о которой и не помнил ничего толком, только образы и звуки. На миг проступило лицо отца, он ощутимо вздрогнул от гнева, отвлекшись. — Нет, Давид, не понимаете, — разочарованно выдохнул Павел Михайлович. Студент с удивлением взглянул в печальные глаза преподавателя. — Почему вы так решили? Павел Михайлович тяжело вздохнул. Когда он был расстроен чему-то, то выражал это сдержанно. Такие моменты случались редко. Давид впервые видел его таким в личной беседе. — Видите ли в чем дело. Отцы и матери всегда стремятся понять нас, каким бы мы ни были. Им интересны наши мысли, достижения и то, кем мы станем. Главное, объяснять им что бы то ни было. Они нас учили самым простым вещам. И мы тоже в какой-то момент должны взять на себя эту ответственность. Ведь то, что понятно нам, для них может быть непостижимо. Давид нахмурился, в миг к нему вернулся весь тот гнев, что он испытывал, увидев перед собой папу. Кажется, неделя прошла с того момента, как он приехал к нему, а потом в тот же день вернулся обратно домой. Давид не считал… Не дурак он, все понял. Многое ему хотелось сказать, но понимал, что истинные мысли свои он не может доверить даже Павлу Михайловичу, а также все, что бы он ни сказал, будет детским лепетом. Преподаватель же грустно улыбнулся, тоже понимая горячую голову молодого человека. Он положил ему руку на плечо. — Это не мое дело, Давид. Просто подумайте на досуге. Вспомнит об этом в санитарном поезде Давид, истекающий кровью, и в очередной раз подумает, что человек перед ним был правильный. И был несомненно прав. И что шанс понять его он упустил.