Песнь Валькирии

Путь пальцем проложи Средь шрамов, ран суровых, Чтоб наши слить пути Судьбе наперекор. Открой те раны Вылечи их снова. Пусть сложатся они В судьбы узор.       Шло время, а шумные пиры так и не стали отдушиной для Лив. Пробираясь сквозь скопы разгоряченных викингов, она то и дело рисковала знатно получить мощным локтем по тёмной макушке, но умело, как в танце, уворачивалась и спешила дальше. — Эй, Лив, иди к нам! — Улль, старинный знакомый ещё с тех времён, когда девушка только-только очутилась в этом мире и все силы бросала на то, чтобы окончательно не сойти с ума, приветственно махал рукой, указывая на место рядом с собой. О, милый Улль, твоё радушие, как всегда, не на руку. — Кажется, наша валькирия становится только краше с каждым днём!       Лив растянула губы в бесцветной улыбке, отстукивая ногой рваный ритм. — Какими судьбами в чертогах Одина? — Ты так и не привыкла к местным обычаям? Сегодня же Мидсумар, праздник летнего солнцестояния!       О, да, конечно. Праздников у скандинавских богов было так много, что Лив, начав перечислять, сбилась бы на третьем десятке, не назвав и половины. Такого праздного народа не было ни в одной стране Мидгарда — казалось, боги только и делают, что ищут поводы для веселья среди докучливого постоянства.       Добрые, карие глаза с интересом разглядывали высокую, напряженную валькирию, что так и не приняла его предложение присесть. — Наслышан, что Один быстро оценил твои способности. Стало быть, уже решаешь исходы битв? — Пытаюсь, скажем так. — Это — большая честь, валькирия. И отчего же ты не рада?       Лив взглянула на него так пронзительно, что у хранителя Идалира вмиг испарились все мысли.       В двух шагах от них прекрасная, юная дева взяла в руки тальхарпу; гомон мгновенно утих, когда чистым, тоскливым звуком наполнилась вся округа. Звуки музыкального инструмента Лив могла сравнить разве что со скрипкой, что всегда плачет по кому-то.       И дева пошла прочь от общего стола, закрывая глаза почти на бегу и в голове произнося самые заветные слова, чтобы приблизить желанную встречу. Встречу, что была под строжайшим запретом всеотца.       Встречу, что повторялась из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год.       Где бы Лив не оказалась.       Рыжие пряди мелькнули в кромешной темноте и тут же исчезли, заводя валькирию всё дальше и дальше в чащу леса. И она доверчиво следовала, принимая игру в догонялки, зная, что же станет её сладким призом.       Поворот, ещё поворот — и её глаза спрятаны за ладонями, пахнущими можжевельником. А в прямо в ухо шепчет вкрадчивый, хриплый голос, пуская по телу дрожь. — Угадаешь, кто? — Улль, это ты? — она срывается на слишком высокие ноты, выдавая своё волнение с головой. — Вот как, — губы ласкают бледную шею, языком выводя одному ему известные символы, переходит на ключицы. — Захотела разнообразия, золотко? — Никогда, — Лив с резким разворотом припадает к горьковатым от мёда губам, нетерпеливо тянется под рубашку: нет времени для промедлений, нет времени, чтобы растягивать долгожданное приветствие. — И сколько мы не виделись? — На этот раз — слишком долго. — Ты ранена, — качал головой бог, прикладывая пальцы к предплечью. — Шрамы не украсят твоё тело. Неужто быть судьбоносной перевозчицей голов — твоё призвание?       Каждая их встреча — это игра, а на кон поставлено всё. И в конце они оба проиграют.       Но вновь и вновь следуют друг за другом. И из снов моих с утра бежишь проворно. Крыжовник терпкий Сладкая сирень Хочу во сне твой видеть локон черный, Фиалки глаз твоих, Что слез туманит тень.       Каково это — в один момент признаться самому себе, что больше не в силах держать в узде собственную жизнь, пропадая в омут голубых глаз бесподобной валькирии, что не в силах ослушаться приказа всеотца?       Локи не знал ответа, но даже в этом врал самому себе. Какое ему вообще дело до судеб наивной, земной девы, которой в другой жизни лишь очень сильно повезло? Почему он вновь и вновь проходит мили, как паломник, лишь бы узреть её усталое лицо? Лицо, что повидало так много боли и смерти за последние годы… Почему он в момент позабыл, что вокруг — столько прекрасных, доступных, шальных дев, и вместо размеренного существования упорно продолжал настигать одну-единственную валькирию, будь она в Асгарде, Нифльхейме?       Бог обмана был создан вовсе не для этого. Он был создан, чтобы отпечатываться в истории раз за разом, ведать лишь ему одному посильную философию и вершить дела, цели которых никогда не были доступны для смертных.       Но где-то промахнулся, целясь в отражение, и попал себе в самое сердце. Чтобы перечеркнуть предыдущие строки и просыпаться ради того, чтобы заснуть, держа валькирию за руку.       Она — лёд, он — пламень; они из разных, непримиримых измерений, совершенно разные и чужие.       Сложные и простые одновременно, рискующие своими жизнями.       Лишь бы не останавливать свой путь. По следу волка Я пойду в метели. И сердце дерзкое Настигну по утру. Сквозь гнев и грусть, Что камнем затвердели Я разожгу уста, Что мерзнут на ветру. — Это — в последний раз, — клянётся себе Лив, вновь следуя, влекомая бессмертным богом. Она не может больше, она — не такая, она давала клятву, клятву на крови, приникала к колену Одина и твёрдо говорила, что никто не в силе помешать её творить судьбу, исходы битв, чтобы были заведомо предрешены свыше. — Бог лжи не должен встать на пути валькирии, заманить обманом в свои силки и предавать мои решения сомнениям. Я доверяю тебе жизни и души, валькирия Лив. Оставь своё прошлое, теперь ты — сама по себе. Если решишь ослушаться — окажешься там, откуда пришла, а в довесок и бог лжи будет сослан на обетованную землю смертных творений.       И снова подставляет и так израненное тело под пули судьбы, пули влечения и любви.       И снова и снова упрямо идёт по следу Локи с пустым сердцем, что так нуждается в огне.       Она знает, что бог колеблется: с каждым днём его цинизм и забава превращаются в нечто большее. Она верит: всё это не напрасно. — Золотко, у тебя будут неприятности, и весьма большие. И я не смогу спасти тебя, как бы мне этого не хотелось. — Тогда скажи это, — руки Лив обхватывают обнажённую спину бога; она не прекращает рваные движения, чувствуя, как горячая волна бесконечного удовольствия накрывает её разум. — Скажи, чтобы я ушла, прогони меня, если хочешь, чтобы больше не вернулась…       Локи оставляет влажные поцелуи на обнаженной женской груди, вновь и вновь приникая губами, усиливает напор, впивается пальцами в поясницу: — Я не могу…       И Лив готова пройти тысячи миль ради этих слов. Не знаю — ты ль Мое предназначение. Иль страстью я Обязан лишь судьбе. Когда в желанье, Я облек влечение… Не полюбила ль ты Во вред себе?       Судьба бога лжи смехотворна и достойна отдельных строк в самых позорных писаниях. Как бы усмехнулись смертные, узнав, что великий и ужасный сын Фарбаути, веками балансируя на волоске от тысяч возмездий, уклонялся от каждого, а затем бесславно пал к ногам новоиспеченной валькирии, чтобы в один момент погибнуть от её руки.       Локи ненавидел деву всем своим разумом. Ненавидел за внезапное появление, за то, кем она стала — его судьбоносным врагом. Он горько усмехался: сам ведь приложил руку к взращиванию этого побега кальмии.       Локи благодарил изменчивую судьбу за шанс, данный впервые. За то, что прекрасная Лив, несмотря на всё, изо дня в день рвётся навстречу, лишь бы прикоснуться к заветному богу. Бесчестному, лживому богу. Такому жалкому богу, разлетающемуся на ошметки из собственных чувств.        И из снов моих с утра бежишь проворно. Крыжовник терпкий Сладкая сирень       Подставляя лицо под тёплый ливень, Лив ощущала себя живой. Потоки воды смывали кровь и пыль с обессиленного тела; жаль, закрытые глаза всё ещё видели воочию ту грешную, безжалостную землю, на которой девушка жила когда-то давно; в носу стойко ощущалась вонь костров и свежей крови, беспрестанно разливающаяся по обетованной почве.       Она повзрослела, выросла до уровня, который ни разу не могла бы вообразить себе в самых страшных кошмарах, когда сжимала мягкую подушку в родительском доме. Но хотела ли она этого? Хотела ли быть частью бесконечной войны? Хотела ли, как в дурацких соревнованиях, засчитывать победу одной стороне, когда всё, чего лишились обе — это бесценных, людских жизней?       Она не знала, снова и снова проживая это безумие, желая стать механической куклой, довершить черствость до конца.       Быть любимой или потерять душу навеки?       Где взять правильный ответ?       Сильные, тёплые руки обнимали талию Лив, и она чувствовала себя на своём месте, мгновенно засыпая прямо под струями плачущего неба.       Хочу во сне твой видеть локон черный, Фиалки глаз твоих, Что слез туманит тень.       Дождь стих, едва Лив обессиленно и так до боли доверчиво положила голову на плечо Локи, забываясь тяжелым сном. Бог несмело коснулся тёмных, спутанных от воды прядей и неторопливо принялся перебирать в руках тёмное полотно длинных волос, в звуках бархатной, томной ночи ожидая неумолимого рассвета, что вновь разлучит их с первым лучом солнца.       Чтобы валькирия снова проснулась одна, уверяя себя в том, что всё было в последний раз.       Чтобы вновь расстаться на долгие недели, видя и ощущая друг друга лишь во снах.       Чтобы когда-то обоим принять ту судьбу, что Один обещал в случае нарушения запрета.