***
В тот день я освободился с работы пораньше — заказчик решил внести изменения в проект прямо в процессе работы, поэтому главному инженеру пришлось выехать на объект. Вместе с прорабом они долго ходили от стены к стене, уткнувшись в планшет, а потом, матерясь, отпустили нашу бригаду по домам, потому что конфигурация оставшегося кабельного участка изменилась. Я не расстроился. Взял по пути пару банок пива и планировал залечь с ноутом, чтобы порубиться в какую-нибудь особенно «жизнеутверждающую» игрушку — настроения не было. Из-за нескольких бессмысленных рабочих часов и бесконечных перекуров внутри было ощущение какой-то неприятной нервозности и легкого опустошения. Уже подходя к дверям квартиры, я заметил открытый люк, ведущий на крышу. Заветный близкий выход на высоту манил меня с первого дня, но прежде на облупившейся металлической дверце красовался увесистый замок. Сейчас же створка была приглашающе распахнута, а из люка тянуло горячим летним ветром. Я сделал сначала шаг к своей двери, но потом, почти не думая, взобрался по тонким металлическим ступенькам наверх. Пять неловких с моими длинными ногами шагов и вот я уже в какой-то пыльной каморке а-ля чердак размером полметра на полметра. А из него — маленькая дверка, как из сказки про Алису. Только ведет эта дверка не в зазеркалье, а на летнюю послеполуденную крышу пятиэтажки в спальном районе «спального» города. Делая шаг на «улицу», ловлю мысль о том, что здесь наверняка должны быть рабочие из управляющей компании. Небось кто-нибудь из жильцов пожаловался на протечку — как раз пару дней назад знатный ливень был. Было бы неплохо добазариться до собственной копии ключа — вид здесь охуенный открывается. В одну сторону — почти тоже самое, что и с моего пятого. Зато в другую — зелень, мост и даже река как будто виднеется. Вдалеке справа храм куполами поблескивает, слева — трубы дымят, утыкаясь в самое небо. Не успеваю толком налюбоваться, как почти подпрыгиваю на месте от чуть хриплого, но жизнерадостного «Привет!» из-за спины. Оборачиваюсь — сосед-бегун, которого я сталкерю из окна вот уже больше пары недель. Стоит улыбается. Светит голыми коленками в черных шортах. В руках то ли телефон, то ли навигатор, то ли джойстик какой-то. — Напугал? — продолжает немного ехидно, пока я туплю. — Не, — всё-таки отмираю и делаю шаг в его сторону. — Даня, — первым тянет руку, и я сжимаю ладонь, не в силах оторваться от изогнувшихся в ухмылке губ. — Саша, — почему-то смущает. Сверлит взглядом и в эту секунду вдруг кажется, что он уже всё обо мне знает. И про имя, и про фамилию, и про похороненные странички в соцсетях, и про то, как я оказался в этом «недогороде», и про место работы, и про съемную квартиру с ободранными обоями, и вообще про мою ободранную жизнь, и про то, что меня так и тянет на него пялиться каждый вечер из окна. Почему-то бесит в этот момент, и мне хочется поскорее убраться с этой чертовой крыши. Жарко ужасно. И неловко. В своих мыслях, в своем теле, здесь и сейчас. Через силу отвожу взгляд, чтобы увидеть квадрик, лежащий на разложенном прямо на крыше рюкзаке. — Ого! –сдавленный восторг вырывается сам собой, почти безразлично, просто чтобы переключить внимание, и я даже не глядя чувствую, как гордость переполняет моего нового знакомого. — Да вот собрался первый раз с высоты нормально потестить, — слышу улыбку, но не слышу ожидаемого самодовольства. Поднимаю голову и немного отпускает. На лице нет издевки. Это злорадство я себе придумал. — Круто! — выдавливаю улыбку. Этот парень ведь не виноват, что я оказался здесь. Киваю и собираюсь свалить. Пересчитать подошвами тонкие жёрдочки металлических ступенек, трясущимися руками открыть хлипкую дверь, по пути до ванны скинуть взмокшую футболку, избавиться от джинсов и утопиться под струей холодной воды. Позволить каплям растворить нахлынувшее вновь, казалось, уже забытое ощущение панического страха, неловкости, вины, а потом залить пивом те искры злости и ненависти, которые мне почудились в чужом голосе и в чужих глазах. — Хочешь со мной? — вопрос вышвыривает на сушу. И я даже улыбаюсь. Как будто даже искренне. После часа, проведенного на крыше, Даня всё-таки собирает шмотки и сваливает, заперев висячий замок. Неловко прощаемся на моем этаже, и я дожидаюсь хлопка его двери, прежде чем уйти к себе. Душ и пиво в силе, но теперь мне не противно. Я бесконечно прокручиваю реплики, питаюсь атмосферой, вспоминаю черты. За последние три месяца — самые приятные для меня шестьдесят минут. Дождавшись вечера, слежу, как солнце неуклонно катится к горизонту. То и дело выглядываю в окно, отгоняя мысли о том, что всё это мне привиделось. До пятен в глазах хочется увидеть темный силуэт, нарезающий круги по краю стадиона. В ожидании даже достаю из чехла гитару, которая с момента переезда без дела пылилась в углу кладовки. Чем дольше перебираю струны, тем сильнее осознаю, что по сути это ничего не меняет. Просто попиздели, посмеялись, позалипали вместе на квадрик. В прошлый раз всё тоже начиналась хорошо: тусили, веселились, общались, отдыхали, а потом… Гоняю эти мысли по кругу, сидя на скрипучей табуретке у самого окна. Сигарета сменяется горлышком с теплым пивом. Во рту копится кислый привкус, в груди — горечь. И это не жалость. Скорее, просто апатия. Недоверие к себе. Непонимание. Невозможность до конца осознать, как я пришел ко всему этому и куда идти дальше… Крепко жмурюсь, замечая знакомую фигуру. Невольно тянет улыбнуться. Появляется даже шальная мысль: а что если и мне начать бегать вместе с ним? Чтобы каждый вечер стабильно видеть вблизи эти губы, подкаченные плечи, забитый рукав… Взгляд цепляется за мельтешащие движения ног на сумеречном стадионе, а рука сама тянется к паху. Назло роящимся целый день вокруг меня изнуряющим мыслям провожу ладонью по наливающемуся стояку. Да, тогда у меня ничего не получилось. И сейчас, вполне вероятно, мне ничего не светит. Но пока я здесь, на пятом этаже своей съемной скорлупки, никто мне не мешает подрочить на парня, который мне понравился. Потому что да, я — гей. И пошли все нахер!***
Курю вместе с ним, облокотившись на кухонную стенку. Он ровно выдыхает белые струи над стадионной скамейкой, пока я щурюсь от ползущего в глаза дыма. У меня сигарета зажата губами, у него огонек мелькает между пальцев. Мне даже не стыдно. Наконец-то. Просто хорошо видеть кого-то живого, а не сжигать под веками фантомное озлобленное лицо. И пускай между нами несколько десятков метров, зато еще часов шесть назад он смеялся над моими дурацкими шутки. Дождавшись, пока уйдет домой, иду в душ. Наскоро ополаскиваюсь, чтобы успеть до магазина — тянет выпить еще пару бутылок для полного расслабления. На обратном пути снова курю, зажимая одной рукой прохладные склянки. Шаг, шаг, последний пролет и дежавю — открытый люк, из которого веет летней ночью и какой-то нелепой детской радостью. Улыбаюсь, уверенно шагая на первую металлическую ступеньку.***
— Санек, привет! — бодрый голос в трубке максимально контрастировал с моим состоянием. Вчерашний день не задался с самого начала. Ливень по дороге на работу утопил в лужах и без того откровенно дерьмовое настроение. Под конец смены прораб сообщил, что стройка замораживается на ближайшие десять дней, за которые нам, конечно же, никто не заплатит. Возвращаясь домой, я еще издалека заметил оставленный у подъезда, знакомый автомобиль. Тачка стояла ко мне пассажирской стороной, поэтому я заметил на переднем сиденье длинноволосую блондинку. Она держала в руках что-то вроде маленького зеркала и хлопала по губам подушечкой пальца, потом сомкнула губы и закрыла зеркальце. В этот же момент из подъезда вышел Даня. Он сел за руль, не посмотрев в мою сторону. Машина взвизгнула колесами и укатила за угол дома, а я поплелся домой. В почтовом ящике я нашел знакомую связку с единственным ключом и стершейся биркой. Ключ от чердачного замка, которым я мечтал обзавестись три недели назад, когда впервые лез на крышу. С тех пор я видел его каждый день, когда Даня запирал вечером замок после наших посиделок. В последний раз я почувствовал, что что-то было не так. Даня весь вечер смотрел на меня как-то странно. От его испытывающего взгляда я всё больше замыкался. Подстершиеся воспоминания снова начали тянуть меня на дно дурными предчувствиями. И вот: белокурая девочка, романтическая поездка, никаких сомнительных связей, никаких запретов и ограничений, косых взглядов и чужих загонов. Я все это знал, но все равно как дурак я ждал его пробежки на следующий день. После нее мы обычно встречались на крыше, но на стадионе в этот раз было пусто. Я один поднялся наверх, выкурил полпачки и ушел ни с чем. Я старался не думать о том, трахаются ли они в эту самую минуту, но проебывался снова и снова. Паника стала накатывать на меня густыми волнами. Спустившись в квартиру, я метался по ободранной комнате, меряя старый линолеум большими неровными шагами. В полночь я позвонил единственному человеку, общение с которым не оборвалось несмотря на все мои усилия распрощаться с прошлой жизнью — Привет, Юр! Услышав мой голос, Музыченко не стал просить ничего объяснить. Просто спросил про работу, а потом велел купить булки, когда я завтра буду ехать с вокзала к нему. Четыре дня мы пили водку в маленькой коморке над театром. Юра рассказывал, как заебался работать на детских днях рождениях и как с нетерпением ждал нового театрального сезона. Я рассказывал, как один парень из нашей бригады чуть не спалил к хуям всю проложенную проводку и вообще всё здание, перепутав контакты в щитке. Вместе мы вспоминали школьные годы, когда я еще не чувствовал себя прокаженным и всеми обхаянным новоявленным пидором. Несколько раз разговор упирался в Даню, но друг тактично молчал. Он знал, что тема личных отношений для меня болезненна. Он был единственным человеком, который не стал навязывать свое сочувствие, притворное понимание и лицемерное участие. Ну и да, ненавидеть и презирать он меня тоже не стал, и это значительно помогло в укреплении нашей дружбы.***
Через четыре дня я вернулся помятым, но забившим. По крайней мере, мне хотелось верить, что я забил, что мне вообще ничего такого пока не нужно, что мне нужно время, нужно разобраться в себе, нужно нарастить рубцовую ткань и перестать таять от любого приветливого мужского взгляда. Я даже не стал смотреть вечером в окно. Вместо этого я раскатал по полу заброшенные почти на месяц, так и не поклеенные обои и начал отмерять, чертить и резать. В тусклом свете одинокой лампочки я водил неровные линии на дешевых бумажных дорожках, ощущая свою черепную коробку поразительно пустой. Когда в дверь настойчиво позвонили, я успел намазать клеем первый метр. — Блядь, — дверь открылась как раз в тот момент, когда клей с кисточки капнул на пол. — И тебе привет! — я поднял голову и наткнулся на Данино улыбающееся лицо. Я скупо кивнул и пошел обратно в комнату, придерживая ладонь под кистью. Подсознательно, наверное, я ждал, что гость будет ждать на пороге, но Даня шагнул за мной и даже закрыл входную дверь. — Тебя не было дома — я боялся, что ты переехал, — он стоял в проеме, пока я размазывал остатки клея с кисточки по раскатанной по полу бумажной полосе. Можно было бы, конечно, просто кинуть ее в банку, но я смалодушничал — не хотелось оставаться без дела. Еще больше не хотелось показать, что я злюсь или ревную, но и для непринужденного общения как раньше — у меня не хватало самообладания. — А сегодня вышел на пробежку — смотрю: у тебя свет горит, — продолжил он. — Решил сразу убедиться, что это ты, — я слышал, как он улыбался, но так и не мог поднять глаза. Чувствовал, как внутри меня ворочается что-то, что я не мог контролировать. — К другу в Питер ездил, — ответ получился сквозь зубы, каким-то желчным, да еще и вниз головой. Я понимал, что веду себя как классическая обиженка, но справиться с самим собой не получалось. Лицо наливалось краской, а я все продолжал мазать несчастный кусок обоев. — Ты не говорил, что собираешься, — чуть растерянно ответил Даня. — Ты тоже, — процедил я в ответ. — Да… Заказ от подруги спонтанно прилетел. Было время, только чтобы квадрик забрать. Я специально ключи от крыши оставил, чтобы ты меня не потерял, твоего номера-то у меня так и нет, — он опять улыбнулся, но как будто виновато. — Вернулся три дня назад, нашел в ящике ключи, а тебя нет… — Сейчас уже есть, — я понял, что свалял тогда дурака, и теперь мне было стыдно. — Да, я вижу… Я ничего не ответил, а когда поднял наконец глаза — Дани уже не было. Можно было выдохнуть и по новой начать чувствовать себя идиотом. Я со злостью кинул треклятую кисть в пластиковое ведерко, чуть его не перевернув. Выругался и потянул к себе обоину — от моих бесконечных вазюканий она так пропиталась клеем, что готова была расползтись в руках.***
После пары десятков скачков на табуретку и обратно, я готов был бросить все. Я так себя накрутил, что уже на полном серьезе собрался идти в магазин за водкой, а по пути выкинуть нахер эти треклятые обои, а вместе с ними и клей, кисточку, все тряпки и, возможно, табуретку тоже. Да что там, я даже начал думать о том, чтобы искать новое жилье — только чтобы никогда больше не сталкиваться со своим соседом. Наверное, поэтому я вздрогнул, когда обернулся и снова увидел его в дверном проеме. Беговые шорты и кроссовки сменились явно домашними, потёртыми штанами и резиновыми тапками. Он стоял, прислонившись к косяку, скрестив на груди руки, и ухмылялся. — Ну че, давай обои клеить, а то у тебя по склеиванию явно в школе кол был, — говорит максимально невозмутимо, взглядом прожигая во мне дыру. Чувствую, как лицо заливает. Первая реакция — хочется возмутиться или нахамить. Или выставить его нахер. Чтоб перестал тут ухмыляться. И вообще, я тут самобичеванием из-за него занимаюсь, а он!.. А он расцепляет руки, опускает голову, переступает с ноги на ногу, прячет ладони в карманы, светя татуированным плечом. А когда поднимает глаза — улыбается уже совсем по-другому, без тени ехидства. Не глядя быстро шагаю через комнату, замирая на секунду рядом с ним. Больше не улыбается. Смотрит только. В глаза. Цепко-цепко. Так, что я ни в жизнь не оторву взгляд. Как будто все про меня знает. Всегда знал. И ему не противно. Не жалко и не стыдно. Наоборот. Я чувствую, что он хочет того же, что и я. А я мечтаю прикоснуться к нему с первой нашей встречи. Ладонь скользит на шею. Я жду, что он вздрогнет или отодвинется, но этого не происходит. Прикрывает глаза, и я касаюсь теплых губ. Мятно-сладкий привкус и жадно-толкающийся язык. Меня ведет от его прикосновений так сильно, что кружится голова. Ладонью под майку, и поясница отзывчиво прогибается. Горячо. Жарко. Охуенно — чувствовать его стояк. Жмется ко мне бедрами, и я готов повалить его прямо на эти чертовы обои. Хочу его всего. Ладонями на ягодицы, и Даня едва слышно стонет мне в поцелуй. Правой — под резинку штанов и белья, ближе к коже, так, чтобы накрыло. И сердце сразу колотится где-то за барабанными перепонками. Губами на шею, по чужому бьющемуся пульсу к ключицам. Рваные выдохи откуда-то сверху, пока я опускаюсь на колени на жесткий пол. Но чувствую только, как он пальцами путается в моих волосах, как зарывается глубже, пока я целую его живот, спускаю штаны и на секунду замираю, утыкаясь взглядом в налившуюся кровью головку. Данин взгляд сквозь дымку и почти пьяная улыбка подталкивают к тому, чтобы сделать самое пошлое из всего, что я когда-либо делал в жизни. Медленно-медленно веду языком от середины ствола к верхушке. И все это, не отрывая взгляд от его глаз. И все это — под тяжестью разрастающегося внутри огня. Позже сам отстраняет меня, успевая один раз скользнуть ладонью по стволу. Запрокидывает голову, и я догоняю дрочкой, стоя на коленях и глядя на его вздымающуюся грудную клетку. Звук тяжелого дыхания прокатывается мурашками по моим плечам, и я вдруг отчетливо понимаю, что улыбаюсь.***
— Когда ты понял про меня? — спрашиваю, упираясь взглядом в чернеющее небо. — Что ты гей? — как-то удивленно хмыкает. — Угу, — только мычу, прячу стеснение в очередном пенном глотке. — В первый день, — почти давлюсь, пару раз кашляю и поворачиваюсь, чтобы увидеть его лицо. Это можно принять за издевку, но Даня улыбается так широко и искренне, а потом тянется ладонью к моему колену. — Примерно тогда же, когда понял, что ты мне нравишься, — проводит вверх-вниз, и я чувствую тепло даже сквозь ткань спортивок. Смотрит мне в глаза, потом скользит ниже к губам, и я чувствую, как снова согревается низ живота. Даня улыбается и убирает руку, и я даже рад — трахаться на крыше, пускай и глубокой летней ночью, я пока не готов. — А когда ты понял, что гей? — тоже делает глоток из своей бутылки. — Когда попытался поцеловать одногруппника, а он съездил мне по лицу, — горький смешок вырывается сам собой, хотя это, пожалуй, самый несмешной эпизод в моей жизни. — Он, конечно же, почти весь универ уведомил об этом моем открытии, — заканчиваю максимально иронично, закидывая в себя остатки подвыдохшегося пива. — Ты поэтому бросил универ и уехал из Питера? — делает логичный вывод, на который я просто киваю и тянусь в карман за сигаретами. Во рту вдруг появляется этот пресловутый кислый привкус, который хочется поскорее перебить. Хочется сменить тему, а лучше — вообще выкинуть все эти воспоминания из головы. Раз и навсегда избавиться от прошлого, выжечь этот стыд и боль. Уже жалею, что рассказал, что снова вывернулся наизнанку, подставив живое и уязвимое. Уже подношу фильтр к губам, когда на шею ложится прохладная ладонь. Данино лицо хорошо освещено луной: я вижу его внимательные глаза, слегка нахмурившиеся брови, плотно сжатые губы. Он долго смотрит на меня, поглаживая скулу большим пальцем. — Хуево, что тот парень оказался мудаком… Но я рад, что ты здесь, — говорит, не улыбаясь, тихо и как-то очень серьезно, а потом заставляет меня наклониться и целует. И чем дольше он меня целует, медленно, с оттяжкой — тем меньше мне хочется думать о прошлом. Мне просто хочется вернуться в комнату с единственной полоской обоев и перекрыть несчастливое прошлое счастливым настоящим.