специфика анекдотов категории "бэ"

— Валерий Валерьевич, свет очей моих… — Горельский осторожно ткнул когтистым пальцем выпуклый, черно-белый экран камеры наблюдения, — а что это за богомерзкий кусок сала в рубахе с петухами? Вон, в се… седьмом секторе литейного цеха? — А. Это Сидоров, Мстислав Ксенофонтович, — ответил Лизоблюденко. То, что престарелый директор Вешнепольского металлургического завода имени Стаханова назвал «рубахой с петухами» было блузой с узором из райских птиц. Очевидно женской и, очевидно, одетый в это дородный, лысеющий Сидоров чувствовал себя как минимум дискомфортно, а как максимум полным кретином. Загадочные обстоятельства, да и только. Горельский отхлебнул остывший чай из стакана. Он сжимал в дрожащих пальцах ручку резного, серебряного подстаканника и щурился, чтобы маленькая ложечка не угодила ему в глаз. — Урезать ему жалование в этом месяце. И выговор. За петухов. — Так точно! — Лизоблюденко широко улыбнулся. Суровый, горбоносый профиль начальника вырисовывался на фоне кровавого рассвета и дымящих черным смогом труб — и это в глазах Лизоблюденко выглядело прекрасно, как звездная ночь над Невой. — Не паясничайте. Лучше конфетницу передайте. — Понял. Уставом завода было строго запрещено приходить на работу в подобном гомосятстве. Более того, уставом завода было предусмотрено, что подобное гомосятство в своем гардеробе мог позволить себе только Горельский. Или его заместитель. Но точно не на рабочем месте, а то это как-то уже вот уже вот уже. Будни текли медленно и лениво, словно мысль Сидорова из литейного и этот тоже не был исключением и в этой однообразной повседневности было тягучее, флегматичное очарование маленького провинциального Вешнепольска. Монотонную тишину прервал телефонный звонок. — Добрый день, Горельский у аппарата, — спокойно и вежливо, — Ч… Чего? Я вас не понимаю! Алло?! Вы ошиблись номером… — шокированно, но не испуганно. Лизоблюденко навострил уши, — Да как вы смеете… Больше никогда сюда не звоните! — ярость напополам со смущением. Горельский с грохотом бросил трубку на рычаг. Кульминация. — Безобразие… Хулиганство! Просто возмутительно! — Что-то случилось, Мстислав Ксенофонтович? — Да ничего особенного, в сущности. Спрашивали про какой-то «бондэйдж гей-вэб-сайт», прости Господи. Теперь уже была очередь Лизоблюденко краснеть и потеть, но вовсе не от гнева. — Ещë и заявляет мне: «слишком много вопросов задаешь», а голосок такой, знаете, детский. Звонкий и невинный, что шилом по стеклу! — Полагаю, просто дети хулиганят, не принимайте близко к сердцу. Лизоблюденко выдохнул с облегчением. — Это и дураку ясно, что дети, — сипло проворчал Горельский. Когда он сердился, украинская «гэ» в его речи звучала оглушительно отчетливо, — моё поколение в их возрасте вело себя намного разумнее. Мы рано взрослели, знаете ли, и отнюдь не от хорошей жизни. Да что уж там, готов поклясться, ваше поколение не было таким распущенным. — Полностью согласен с вами, Мстислав Ксенофонтович, — закивал Лизоблюденко. Со стороны он был похож на качающую головой собачку на приборной доске в машине. Горельский слабо поморщился. Порой рвение его зама оправдывать свою фамилию здорово утомляло. — Что-то аж бородатый анекдот вспомнился. — Это который? — Про прачечную, — сухо уточнил Горельский и открыл отчет за февраль, послюнявив пальцы. Лизоблюденко часто заморгал. — Вы серьезно? Ну, Валерий Валерьевич, это классика жанра. Лизоблюденко обвел глазами кабинет. Культурный разрыв — дело тонкое. — Не знаю, стоит ли его здесь рассказывать, он матерный и довольно глупый… Ну, ладно, не убудет. «Алло, прачечная? — Хуячечная! Министерство Культуры!» Слово «хуячечная» Горельский произнес без голоса, лишь губами, но очень экспрессивно. И из-за этого анекдот получился даже смешнее, чем должен быть по идее. Как известно, в каждой несмешной, старой и глупой шутке есть некая грань, пересекая которую шутка становится парадоксально замечательной и жизненной ровно в той мере, в которой является ебануто-сюрреалистической. — Я в подобном ключе могу только про Лупу и Пупу вспомнить, разве что, — отсмеявшись, сказал Лизоблюденко. — Это который про зарплату? — Да, он. — Я… Я не понимаю, в чем соль, а посему эта шутка прошла мимо меня. Теперь была уже очередь Лизоблюденко искренне удивиться. Его начальник был человеком специфичным и своеобразным, но не до такой степени. — Там все построенно на игре слов. Ну, смотрите… Лупа получил за Пупу, а Пупа что? — Что? «Так», — многозначительно подумал Лизоблюденко. Горельский сверлил его строгим взглядом пучеглазых глаз и внимал. — Ну, он получил зарплату за своего коллегу по цеху, верно? — терпеливо продолжил объяснять Лизоблюденко. — Неприятная ситуация, должно быть, если коллега получает меньше. Очевидно, — он выхватил кубик сахара из сахарницы и с неприятным хрустом разгрыз его во рту. Это должно было помочь замаскировать нарастающее раздражение. Чем дольше Горельский не мог понять что-то, тем быстрее он терял к этому интерес и Лизоблюденко знал это. — Да, конечно! — А что смешного-то? — Ну, а как зовут его коллегу? — Какого коллегу? — взорвался Горельский — Кого зовут? Как зовут? Я запутался! Им обоим выдали зарплату или как?! — Ну, выдали, но… — Ну вот и все тогда, не сношайте мне мозги! Тоже мне… Воцарилась дискомфортная пауза. Сконфуженный и расстроенный Лизоблюденко принялся убирать со стола чашки, оставшиеся после обеденного перерыва. Он ненавидел подобные моменты их с Горельским совместного сосуществования, но это было, к сожалению, неотъемлемой частью. — Вот, я же говорил, плохой анекдот, — сказал Горельский, не отрывая глаз от папки с документацией, — совсем не смешной. Давайте нормальный. —… Про Штирлица? На губах Горельского просияла кривозубая улыбка. В глазах промелькнула детская радость и тяга к уже давно знакомому, привычному. — О-о-о, превосходно! Давайте его! Лизоблюденко тяжко вздохнул. Анекдоты про Штирлица он не любил почти так же, как Сидорова из литейного и ссориться с Мстиславом Ксенофонтовичем. Но, увы, желание последнего было законом.

***

Лизоблюденко уже почти засыпал, как вдруг слева от него раздался оглушительный хохот. Горельский заходился в припадке: его голые плечи тряслись от смеха, он хохотал, схватившись за живот костлявыми, покрытыми возрастными пятнами руками, и не мог остановиться. — Мстиша! Что случилось? С Вами все в порядке? — тревожно прошептал Лизоблюденко. — Я… Я просто!.. До меня дошло! Залупу! Пупа получил!.. Ой, я не могу… Залупу! Горельский радовался как ребенок. Иногда он позволял себе наслаждаться вещами какими они были, а не их символикой и ритуалистикой. Это было прекрасно, однако, для этого было не совсем подходящее время. И место. Он понял это по выражению лица своего ассистента-любовника, сконфуженно откашлялся и отвернулся изучать узоры настенного ковра. — Доброй ночи, Валерий Валерьевич. — И Вам тоже, Мстислав Ксенофонтович.