Никогда не будешь, как он

— Кажется, я его нашёл. Он встревоженный, неприкаянный, сплетает и расплетает пальцы. — Не то чтобы прямо его. Но… Наводку. Ты давно подозревала, что он мечтал уехать не без веской причины. Потому что, если мыслить логически, это всегда было странным желанием. Все, что в большом городе, он терпеть не может, и переносит с трудом; так что, разумеется, когда Себастьян сказал, что больше не стремится переехать туда и остаётся здесь, с тобой, ты сразу поверила и приняла. Но мысли о городе продолжают жить в его голове, и ренту за съем не платят. Ты давно подозревала также и то, что истинной причиной был его биологический отец. Они никогда не встречались - во всяком случае, не в сознательном возрасте. Эта история стара как мир: мужчина, женщина, интрижка, разлад, расставание, шок осознания над куском пластика. Это не ваша история. — Я же еду с тобой, да? — Если ты не против. Конечно, не против. Вы почти никогда и никуда не ходите порознь. Можно на поезде, можно на автобусе, можно даже нанять такси. Вы работали как волы и можете себе позволить последнее. Но мотоцикл тоже подойдёт, ездить на нем интимнее и успокаивает. Хотя поездка займёт три часа и потом твои ноги точно не скажут тебе "спасибо". Ты заводишь будильник на предрассветное время. Себастьян крутится и не может уснуть. В полной темноте, ты чувствуешь как его руки тянутся к тебе. Ты хватаешь его запястье и делаешь об него “белиберду” губами. Он коротко смеётся. Он засыпает. В уборной негде развернуться, и вы аккуратно вальсируете друг вокруг друга, почти не соприкасаясь. Потом вы пьете утренний кофе и отправляетесь в путь. Дорога проходит прямо через пустыню, и солнце встает справа, пока что милосердное. Это ранний день и раннее лето. Вы останавливаетесь в закусочной возле заправочной станции. Место захолустное, но кофе на удивление приличный. Вы делите одно блюдо с “комплексным завтраком” на двоих. В это время дня в меню больше ничего нет. Себастьян тычет вилкой в сырные палки, сердито, ожесточённо, но пододвигает к тебе омлет аккуратно и почти нежно. — Спасибо, — говоришь ты, легонько толкая его в бок. Он кивает. Ты никогда толком не знаешь, что там, в его тёмной головушке, но обычно твои догадки верны. Мама ему ничего не хотела говорить, так что он устроил своё собственное расследование, и оно привело его обратно в город, в офисное здание, где его отец якобы работал когда-то. Вы паркуете мотоцикл в подземном гараже, поблизости от отеля, который вы забронировали на тот случай - вполне вероятный - если придётся остаться на ночь. По центру на мотоцикле не поездишь, слишком много машин и пробок. Подумав немного, ты решаешь и рюкзак оставить в номере. Ты припоминаешь, что в округе водятся вооружённые грабители. Город пахнет ужасно, ужаснее, чем запущенная компостная яма, и через некоторое время ты начинаешь задыхаться, голова кружится. Большей частью это чёртовы выхлопы и мусор. Но в гостиничной комнате есть кондиционер, и воздух там стерильный, и на прикроватной тумбочке стоит миска с сушёной ароматической смесью. — М-м-м, какая замечательная кровать, тебе не кажется? — говоришь ты. Себастьян улыбается самым уголком губ, не смотрит на тебя, роется в рюкзаке, чтобы достать пачку сигарет и положить в задний карман. Но его глаза горят немножечко, самую малость. — Замечательная, да. Он хочет купить карту в лобби, но ты отлично помнишь центр города до сих пор, хотя хотела бы забыть. Расписание поездов, номера улиц, всё это душит в твоей голове место, которое хотелось бы заполнить чем-то другим. Но вы всё равно покупаете карту, в качестве сувенира, потому что бумажные карты — красочный винтаж, и Эмили она наверняка придётся по вкусу. В подземке ты прячешь лицо в изгибе его шеи, обнимая его обеими руками, он тебя в ответ, одной, а второй держится за поручень, балансируя вас обоих. Снаружи ты поднимаешь голову, и она снова кружится, когда ты смотришь на утекающую наверх стену из стекла и гранита. Ты не хочешь здесь находиться. В горле пересохло. Это не то же офисное здание, умом ты это понимаешь, но ощущение всё равно как будто стены давят, душат. Ты лихорадочно сглатываешь в панике. — Всё в порядке, — говорит он и тянется за твоей рукой. — Ты в порядке. Дыши. Ты пытаешься. — Люблю тебя. — Люблю тебя, — эхом откликается Себастьян и сжимает твои пальцы в своих. Девушка за стойкой приёмной косится на вас. Кажется, это день собеседований. Вы в комнате ожидания, в компании костюмов, и последние тоже косятся на вас и вашу простую одежду. Себастьян коротко кашляет и оправляет толстовку. Ты не оправляешь свои разношенные джинсы, хотя точно знаешь, что они грязные по краю, и тыкаешься головой в его плечо. Ты устала, и всё это немного слишком, и он чувствует, знает. — Сразу после этого идём обедать, — обещает он. Наконец-то приглашают в кабинет. Ассистентка говорит, что вместе вам нельзя, только по одному, но Себастьян пялится на неё дикими глазами до тех пор, пока она не уступает. Что за чушь? Вы всюду и всегда ходите вместе. Знакомитесь с костюмом внутри. Он “региональный менеджер”, и он ещё отвратительнее, чем Моррис. Гоняет свою ассистентку за кофе, потом гоняет ещё раз, когда с кофе якобы что-то не так, а потом не пьёт его. Кофе, кстати, отличный. — Ну конечно, я его помню. Столько лет в индустрии вместе проработали. Болтун нечеловеческий, но этот его острый язык помог ему закрыть столько сделок, ух! Разумеется, это всё было до той растраты. — Чего-чего, — бормочет Себастьян. — Растрата денег вкладчиков. Хищение. В не особо крупном размере, хах. Честное слово, я считаю, раз уж решился, подходи к этому делу как следует, пускайся в разнос. Его плечи опускаются, сдаются. Ты кладёшь руку на его колено, и он судорожно, но привычно, тянется за ней. — Значит, он сейчас в тюрьме? Костюм мерзенько смеётся. — Ой, нет. Ни дня не просидел. Избежал наказания полностью. Твоя кровь чуть ли не закипает, когда ты узнаёшь, как именно. В такой одежде в дорогой ресторан не пустят, хотя вы могли бы себе позволить пойти, но зачем? Вы отыскиваете уютный маленький парк и чистенький фургон с едой, а потом едите что-то очень вредное, хрустящее и вкусное с одной тарелки, наблюдая за местными скейтбордистами. — Надо бы чего-нибудь Сэмчику и братишке в подарок купить. Себастьян кивает. Он нервничает. По пути в церковь вы проходите мимо грязноватого бара. Рядом — байкеры, и Себастьян останавливается и некоторое время с любопытством разглядывает их хромированные чудовища. Один из байкеров кричит: — Э! Э, пацан! Это твоя маманька, что ли? — Игнорируй, — шепчет Себастьян, переплетая пальцы с твоими. Ты пытаешься. Служба в полном разгаре. Пригибаясь, пробираетесь к свободным местам, и на вас бросают полные осуждения взгляды, как будто это кинотеатр, а не церковь. Священник обращается к пастве, и он кажется красноречивым и, на первый взгляд, говорит искренне. Но что-то здесь не так. Ты чувствуешь это особенно остро, когда он начинает цитировать Книгу. — ...подчиняйся отцу твоему, который даровал тебе жизнь, как подчиняешься воле Иобы, и никогда душой не покидай их обоих. — Воистину! — говорит кто-то. Другие кивают. Священник, вроде бы, очень доволен такой реакцией. Тебе мнится, что он смотрит прямо на тебя. А. Нет. Не на тебя. — Бля, — выдыхает Себастьян, глядя на священника. Служба, вроде бы, почти закончена. — Жертвуйте щедро, — просит священник, и люди роняют купюры в корзинку и передают ее соседям. Себастьян уклоняется, не глядя. Дама слева смотрит на него со всем возможным осуждением. — Это же на благо детям! — хрипит она. Себастьян невесело усмехается. Сходство определённо есть. То же худощавое телосложение, те же скулы, тот же прямой нос. Те же волосы, но с солью и перцем вместо синеватого отлива. Но есть и резкие отличия. У этого человека очень слабый подбородок, который он безуспешно пытается скрыть жидкой бородкой. Его глаза, хотя и совпадают по цвету, лукавые и хитрые, а улыбка кажется фальшивой. Хотя, в отличие от Себастьяна, он дарит её всем, и с готовностью. Но она никогда не поднимается выше. Ты сразу видишь, что вокруг его рта больше морщин, чем вокруг глаз. Иногда, наверное, когда корпоративная марионетка или неудачливый трейдер находит убежище среди духовенства, это вдохновляет. О Боже, как удивительно он изменил свою жизнь! Но в этом человеке нет ничего вдохновляющего. Такое чувство, что он просто нашел то, в чем он хорош, — трепать языком — и решил трепать им в заведении, где не платят налоги и где паства всегда сознательно выбирает слушать, верить и доверять. Плюс вся эта криминальная сторона вопроса... Ты не уверена. Может быть, проецируешь? В конце концов, ты очень бережно относишься к Себастьяну, и любой, кто причиняет ему страдания, в твоих глазах сразу враг. — Значит, ты теперь священник. — Да. Уже больше десяти лет. Мужчина кивает, как ему кажется, с достоинством. И затем добавляет извиняющимся тоном: — Ты пойми, здесь моё место. Я нашёл своё призвание. Себастьян пожимает плечами. — За это не осуждаю. Но за другие вещи осуждает, и не без причины. Этот человек сбежал, как только узнал, что Робин беременна. Потом передумал и вернулся, но снова сбежал, когда Себастьян только-только учился ходить. Так и не связался потом, не предложил помощь и поддержку, даже когда Робин скатывалась в нищету, потеряла квартиру, была вынуждена горбатиться на двух работах, чтобы выжить. Вместо этого он, оказывается, ещё и отвратные слухи о ней распускал, как будто остального дерьма было недостаточно. Многое из этого ты толком не знала. Но Себастьян перечисляет всё, тусклым, отрешённым голосом, просто чтобы дать этому человеку понять, что он давно всё знает. Всё это сидело в его голове почти два десятилетия, и мучило его. Он хотел понять, почему. Просто — почему. Может быть, вот она: его последняя причина. — Я тогда был совершенно, совершенно другим человеком! — заявляет священник, глядя не на Себастьяна, а вверх, на мозаичный потолок. — Не сомневаюсь. Сомневается. Надо бы уйти, дать им время побыть вместе, нормально поговорить, хотя ты всегда чувствуешь себя ужасно, если ты не рядом с ним. Священник несколько раз говорит о тебе в третьем лице, как будто тебя тут нет. И называет тебя “подружкой”, хотя Себастьян совершенно безапелляционно и сразу заявил, что ты его жена. Ты встаёшь, решив неспешно навернуть круг по церковному залу. — Но жениться-то зачем, — слышишь ты приглушённый шёпот священника — Прежде чем скажешь что ты там дальше хотел сказать, крепко подумай, папа. Тут всё такое золотое, чистое и сияющее. Каждый уголок залит светом. Тонкие свечки догорают под алтарём. Кто-то сидит поблизости, уткнувшись головой в спинку скамейки впереди. Молится, а может, дремлет. Без разницы, и пользы от второго даже больше. Ты возвращаешься. Они всё ещё разговаривают, но теперь пауз гораздо больше чем слов. — Ты… Тебе нужны деньги? У меня не особо много, но… — Деньги есть, — перебивает Себастьян. — Ты… Э-э-э… Знаешь, этот твой городок… Звучит неплохо… Можно как-нибудь заеду туда, тебя там повидаю? Себастьян смотрит на него пристально и долго, чуть ли не целую минуту. Потом говорит: — Нет. Не проецировала. И теперь ты уверена. — Пойдём. Он встаёт и берёт тебя за руку. На пути обратно не оглядывается. Себастьян стоит в просторном гостиничном душе, не двигается, голову склонил, вода сечёт по шее и плечам. Загоняется. Его мысли не здесь. Ты хочешь, чтобы они были здесь, с тобой. Ты отодвигаешь стеклянную дверь вправо. — Себастьян. Он дёргается и полу-поворачивает голову. — М? — Твоя задница - само совершенство. Он тихонечко смеётся. Маленький, нежный шорох в горле. Ты залезаешь в душ и опираешься на него; грудь в его спину, руки под его руками, ползут медленно вниз. Теперь вода бьёт по твоей макушке, тоже. — Можно? Он надрывно выдыхает. — Можно. Ты ожидала обнаружить что его член совсем мягкий, а там уже полу-поднятая мачта, как минимум. — Эт-т-то что у нас тут, стояк-от-злости? — спрашиваешь ты, тыкаясь носом ему между лопатками. — Печальный стояк? Он рычит, откидывает голову, подаётся бёдрами слегка вперёд, в твою руку. — Быть того не может! — шепчешь ты с улыбкой на губах, поглаживая нежно, аккуратно. — Неужели! Стояк имени “хочу-отодрать-мою-жену”! О помилуй мя, всемогущий! — Ну-у-у-у-у, — ноет Себастьян, и его голос больше не тусклый. Ты снова дразнишься: — Устал, наверное? — Угу. — Пойдём спать? — Нет. — Нет? — Нет. Спать - потом. Однако, когда вы добираетесь до кровати, его энтузиазм уже подостыл. Искра погибает, тухнет, и он опять не здесь, не с тобой. Так не пойдёт. Ты карабкаешься на него и целуешь его скулы, и шею, и рот, легко, осторожно, до тех пор пока его не губы не сдаются и не расступаются. А потом ты решаешь ткнуть пальцем в небо. Хотя нет, не совсем. Ведь это же почти очевидно. — У вас нет абсолютно ничего общего. Ты никогда не будешь как он, Себастьян. Если станешь отцом, тем более. Никогда. Он сжимает губы в тонкую линию; задумчивый, сомневается, мечется. Но его ладони всё равно ездят по твоим бёдрам, вверх и вниз, вверх и вниз, как будто он пытается себя заземлить. — Ты уверена? — Уверена. Он всё это слышал и раньше, много-много раз. Какой он добрый, какой преданный друг, и бескорыстный, и потрясающий, и никто, никто не сможет с ним сравниться, и как сильно ты любишь его и всегда будешь любить. Но ты всё равно всё это повторяешь, потому что это правда, в которую он до сих пор верит с трудом. И, сразу после того как ты замолкаешь, он перекатывает тебя на спину. — Поспать-то мы поспим, — говорит он тебе между поцелуями. — И с утра сразу поедем домой. Но сначала я вытрахаю из моей жены все мозги. И остаток вечера… значительно лучше. — Малыш, ох, малыш, я так люблю тебя, так люблю. В ответ он рычит тебе в ухо. Он уже почти там. Ты хочешь окольцевать его ногами, притянуть ближе, но держишься, не решаешься, надо сказать, надо спросить. — В меня, пожалуйста, Себастьян, кончи в меня! Он хрипит, пытается приподняться, сжимает член у основания. — Точно хочешь? Ты судорожно киваешь. — Пожалуйста, малыш. На секунду ты думаешь, что он всё равно вытащит. Он это делает обычно. Кончает на живот, спину, бёдра, иногда, когда вам обоим хочется погорячее, тебе в рот и на лицо. И тебе это всегда нравится, равно как нравится и следующий за этим ритуал: как Себастьян топает, голый, в ванную, возвращается с мокрым, тёплым полотенцем, аккуратно отирает тебя, пока ты лежишь и подрагиваешь, и ноги как вата, и утихающие треморы между ними. Но сейчас тебе хочется другого. И он не вытаскивает. Он кончает в тебя: горло — рычит, пальцы — сжимают до синяков, член — пульсирует. Это лучшее чувство на свете. Ладно, может быть, на втором месте, потому что на первом: то как он засыпает, когда спокойный и безмятежный, без морщинки между бровей, и раньше тебя. Администратор отеля одаривает вас улыбкой, которая не касается её глаз. — Надеюсь, вам понравилось пребывание у нас! Понравилось, но убывание нравится больше. По пути на парковку Себастьян забредает в магазин электроники. Ты берёшь с полки какую-то новую портативную игру, чтобы подарить Сэму, а Себастьян, уворачиваясь от услужливого консультанта, выбирает видеокамеру. В ответ на это у тебя в голове уже шевелятся пошлые мысли, и ты игриво улыбаешься, но всё равно спрашиваешь: — Это зачем? — Да я тут подумал… Можем видео снимать, по типу “Жизнь огурца”, от семечка до рассола. Без разговоров, без людей, просто… Жизнь. И закидывать их онлайн. Показать этим людям, откуда берётся их еда. Тебе по душе эта идея, вообще-то. В перспективе такие видео могут получиться очень успокаивающими. Очень… Себастьяновскими. — Ничегошеньки не понимаю в монтаже, но, кажется, Аби шарит. Он вспоминает и кивает. — Да, точно! — Я за. Понадобится много времени и упорства. Как и для всего самого лучшего в жизни. Ты обхаживала его два года, прежде чем он согласился стать твоим мужем. Из них год ушел просто на то, чтобы помочь ему чувствовать себя достаточно комфортно, чтобы дать тебе прикоснуться к нему. Он слабо пожимает плечами. — Эти два товарища у нас есть. Да? — Конечно. Я никуда не собираюсь, и ферма останется на месте. — Я тоже, — говорит он, — никуда не собираюсь. Солнце — слева. Жарко, и ты вспотела. Но, может быть, когда вы доберётесь домой, будет время сходить искупаться.